Ду Ра

Geronimo's Cadillac

Я люблю всё застарелое, давнишнее. Ветошь люблю и ретро. Всё, что принято считать прежним. Старомодную одежду, старое кино, старую музыку, старые раны. Они не кровоточат, и шрамы похожи на скелеты доисторических чудовищ. Стариков люблю – меня вырастили дед с бабкой. Но об этом позже.

На Жорика я запала из-за его причастности к ретро. Вообще его зовут Егор, но для всех он был Жориком с момента, должно быть, рождения. Егор был безудержным чревоугодником, жор одолевал его 24/7. При этом он был из тех, про кого говорят «не в коня корм» - щупл, почти рахитичен, с вечно урчащим желудком.

Жорик где-то обзавёлся раритетным кадиллаком. «Прадедовский» - отмахивался он, когда его спрашивали о происхождении колымаги. Авто было не на ходу, стояло, перекосившись, на одном колесе, а дверь можно было открыть, сильно упершись ногой в корпус машины. Кадиллак Жорка гордо называл своей ракетой. Некогда ярко-бирюзовый, стилизованный под космический корабль, автомобиль и впрямь походил на ракету. Краска на хвостовых килях, напоминающих акульи плавники, давно облупилась, фонари заднего хода, имитирующие ракетные сопла, казалось, навсегда ослепли, а помутневшее лобовое стекло испещрилось множеством мелких трещинок.  Я думаю, там, именно в его недрах, пахнущих жжёной резиной и потом того самого прадеда, происходил отбор. Сортировка на зёрна и плевелы. «Зёрна», по мнению Жорика, молча забирались на заднее сидение кадиллака, где без лишних уговоров отдавались ему. «Плевелы» же имели наглость устраиваться на водительском и давить клаксон, пугая дворовых кошек скрипучим стоном, больше похожим на предсмертный вопль гномика. Мне Жорикова типология была до лампочки, просто страсть как хотелось откинуться в ковшеобразном кресле этой кучи старого американского металлолома. Жорик, ухмыляясь лёгкой победе, одной рукой выкручивал мне сосок, словно колёсико у сейфа, второй проверял, подошёл ли шифр. Шифр подошёл со второй попытки.

 - А ты прикольная! – сказал он мне после, дав отхлебнуть пива. – У тебя такие мурашки по спине, как шрифт Брайля. Был бы я слепым, прочитал тебя всю. А потом перевёл на хинди и экранизировал в Болливуде, с танцующими слонами и поющими индианками.

Такого словотворчества я от придурковатого на вид парня не ожидала. Он осушил бутылку до дна, отрыгнул немецкий алфавит и выдал первый в моей жизни комплимент, сказав, что я выгляжу как школьная уборщица (бабушкино платье времён падения Карфагена) с лицом порно-актрисы. Я хлопала глазами и оборачивалась по сторонам. Когда кто-то говорил мне что-то положительное, лестное, я всегда искала адресата.

Мы с Жориком стали встречаться. Мечтали-шутили, что долетим однажды на кадиллаке до самой Атлантиды. На моей стряпне (спасибо бабушке, научила!) Жорик быстро наел двадцать килограммов отменной мужской плоти. Он как-то признался, что я единственная девчонка, которая не стебалась над его «ракетой». Да и над ним самим, чего уж там. В нашем дворе над Жориком потешались даже вороны. Типа он чудак и тупой. Ну неправда же! Жоркина риторика не переставала меня поражать. Когда он решил меня бросить, то ворвался в ванную, где я занималась утренним туалетом, и выдал просто феерический перл:

 - Я не покоился в твоих объятиях. Я в них задыхался от пыли. Уходи. Буду квартиру проветривать.

Я таращила на него глаза, не в силах нащупать в себе ни чуточки обиды. Она проклюнулась и стала распирать меня, когда Жорик завёлся и принялся перечислять мои «баги». Первым стала зубная паста. Между прочим, то ещё яблоко раздора! Бабушкина приятельница развелась с мужем, потому что тот, несмотря ни на её просьбы, ни на ругань, всегда не докручивал колпачок. Жорик же взъелся из-за того, что у меня было два тюбика. Один я использовала утром, второй – перед сном. Когда Жорик сформулировал про «объятия» и «пыль», я от неожиданности перепутала утреннюю пасту с вечерней. Пришлось потом заталкивать обратно в тюбик выдавленную массу.

Дальше он высмеял мою одежду («Как ссаная бомжиха одеваешься»), моих любимых Томаса и Дитера, а заодно и весь остальной музыкальный «нафталин», мою «унылую физиономию» и мой «затхлый» (тоже перл!) мир. Я не стала канючить, не стала в отместку вышучивать его, например, тычковые движения, суетливые и нескладные – вместо положенных уверенных фрикций. Не стала на него давить – никто этого не любит. Даже подушка. Утром после сна глядишь на неё – на наволочке складочка в форме перевёрнутого смайлика. А через время уже ровненько всё.

Я молча собрала всё то, чему, по мнению Жорика, место в помойном баке, и ушла. Проходя мимо кадиллака, проколола у него шину на единственном колесе. Пошлый рефлекс брошенной женщины. Дома перед сном я как следует наревелась. Томас с Дитером, присев на краешек моего дивана, смотрели на меня с жалостью. Томас пропел, что я дура. Дитер, как заведено, ему вторил: ты дура, ты дура, ты дууууура…

Ах, Дитер. Сам ты дурак. Ты и правда болен. На всю голову. Променять сладкоголосого маленького принца, Питера Пена, на однодневку Каролину!

А я не дура. Я Ду Ра. «Дважды просветлённая» на санскрите.


You're my heart, you're my soul


Меня вырастили и воспитали дедушка с бабушкой. Родителей своих я в глаза не видела и нисколько об этом не печалюсь. Дедовой версией о том, что они с бабушкой выиграли меня в тире, как плюшевого медведя, я вполне удовлетворилась - как драматичной отправной точкой моей, в общем-то, тривиальной биографии.

 - Почему у вас нет своих детей? – спросила я как-то их.

 - У нас ешь ты! – скаламбурила бабушка, наваливая мне полную тарелку карбонары.

Бабушка – все звали её Душенька за кротость и сердечность – изумительно готовила! Это был беспрерывный процесс: с утра она, вооружившись длиннющим списком продуктов, отправлялась на рынок, где покупала всё самое первосортное. Почти до самой ночи Душенька священнодействовала на кухне, сводя с ума нас с дедом, а заодно и соседей опьяняющими ароматами шкворчащих на все лады яств. У нас столовалась вся округа. Душенька специально никого не поваживала, но и, по её словам, оставить голодным никого не могла. Бывало, смотрю я в окно: идёт мимо нашего дома какой-нибудь незнакомец, вдруг останавливается и начинает водить носом, а потом характерно сглатывает. После чего безошибочно сворачивает к нашему подъезду и вскоре звонит к нам в дверь. А хлебосольная Душенька и рада стараться: вот вам и крем-суп из лосося, вот молодой картофель в золотистой корочке с фрикасе из цыплёнка, вот греческим салатиком закусите и грушевым компотиком запейте. Сама стоит, раскрасневшаяся, умиляется аппетиту захожего едока.

Бабушка была слаба на передники. Примерно так же, как светские львицы – на туфли. Со временем у Душеньки скопилась целая коллекция фартуков – от старинных, кружевных, перешедших по наследству, до хрустких, хэбэшных, купленных или подаренных мною и дедом. Новый день – новый передник. Один и тот же два дня подряд – не комильфо.

Жорик тоже обожал нашу Душеньку. Когда мы с ним ещё встречались, то часто заглядывали к ней то на обед, то на ужин, то на персиковый пирог. Дешёвый китайский фартук, презентованный Жориком, Душенька до сих пор хранит. Шастал он на её угощения и после нашего расставания – та принимала его как родного и откармливала до его, Жориковой, икоты. «Мамка, поди, сиськой его лет до семи кормила!» - прихихикивал мой дед всякий раз, когда Жорик подчищал очередную тарелку Душенькиных деликатесов.

Однажды я, на удивление всем и самой себе, заплодоносила. У меня под ногтями всегда была земля – я иногда возилась с цветами в нашем общесоседском палисаднике у подъезда. Жорик, ещё тогдашний мой, как-то пошутил: мол, в твоих ногтях можно зелень выращивать. Мобильная рассада (сильно ржал на этой своей фразе) – клетчатка, которая всегда под рукой. Приволок мне семена укропа, петрушки, кинзы, фенхеля и прочего. Они быстро проросли под моими ногтевыми пластинами. Бывало, сидим за столом, едим борщ, Жорик тянется к моему указательному пальцу и откусывает пёрышко зелёного лука. Или Душенька отщипнёт с мизинца веточку розмарина для жаркого.

Дедушка не менее энергичный и знаменательный в нашем доме. Да что там в доме – в районе! Днём проигрывал Душенькины закрутки в домино, вечерами охмурял одиноких и не только соседок. У Душеньки – душа, у мужа её – душонка, так судачили бабки у подъезда, провожая сочувствующими кивками спешащую в магазин бабушку. Та долгое время закрывала глаза на дедовы шляния, потом не стерпела и выгнала, а он через время возвратился. Повиноватился, руки ей расцеловал, потом снова в загул, и снова Душенька выгнала, а он опять явился. С жухлым букетом, выпрошенным у одной из своих любовниц-цветочниц. Повторялось такое не сосчитать сколько.

Бабушкина стряпня была достойна трёх мишленовских звёзд, а её снисхождение к дедову ****ству – вселенской ярости. У дедушки был легковозбудимый пенис, а у бабушки нетребовательное сердце. Неизлечимые патологии органов у обоих.

А год назад с Душенькой вдруг резко случился старческий распад. Я подстригала ногти к обеденному столу и увидела, как она вырезает с передника вышитую клубнику и опускает в кастрюлю с дымящимся супом. Будь это вышитая головка репчатого лука или морковина, я бы просто пожала плечами. А потом Душенька стала сбоить с космической скоростью: заговариваться, делать рагу из моих сандалий, лепить манты из дедового исподнего и невидяще смотреть, застывая, точно её выключили. Прежде хлопотливая и весёлая, теперь она всё чаще сидела, погасшая, на кухне и что-то бесконечно шинковала воображаемым ножом. Дед быстро прознал о случившемся, вернулся от очередной «полюбовницы» и остался с нами. Ухаживает за ней, плачет, покупает ей в «Детском мире» игрушечную плиту, посуду, наборы пластмассовых овощей-фруктов и уплетает её понарошковую еду за обе щёки. Разогнулся мой дед до могилы, так-то.


Brother Louie


Луи – карликовый баран. На самом деле это вислоухий кролик, просто порода так называется. Его однажды притащил Жорик. Сказал, что выкрал его из зоомагазина. Дорогущего зверька там, по Жориковым словам, морили голодом, и смотреть на это равнодушно не смог бы даже самый отъявленный живодёр. Я назвала его Луи, потому что этот рыжий, везде срущий комок шерсти, стоил как винтажная сумка от Луи Виттона, которую глупый Жорик не догадался стырить из бутика для меня.

Я мало что знаю о кроликах. Слышала, что они быстро сношаются и плодятся, а после спаривания кролик-самец издаёт торжествующий громкий взвизг. Знаю много сказочных и мультяшных персонажей. В моей коллекции «баянов» есть забавная фразочка про пишущего кролика – «Your bunny wrote». Слышала, что где-то в Англии кролики бегают по могилам, нервируя почвенных беспозвоночных и пугая до смерти покойников, что последние даже вздрагивают в своих гробах и потом долго ворочаются и ворчат, пока не воротятся в исходное положение. Стало быть, кролики те ещё паршивцы.

Когда Жорик меня бросил, то, закрывая за мной дверь, вынес на площадку и клетку с Луи.

 - Куда мне его девать? – спросила я тогда.

 - Куда хочешь. Душеньке отдай, пусть суп из него сварит.

Душенька выходила худосочного Луи. На богатом витаминами рационе зверёк поширел в боках, распушился и прикипел к Душеньке всем своим крохотным кроличьим сердцем.

Когда Душенька уже была плоха, мы с дедом проморгали, и она накормила Луи войлочной морковкой. Я понесла хрипящего и испуганного зверька в ветеринарку. В приёмной сидел Жорик, уткнувшись в телефон, а рядом с ним девица с бишоном на коленях. Мой экс снова похудел, а урчание его чрева заглушало собачье-кошачью какофонию. На миг Жорик оторвался от телефона и взглянул на меня. Тут же отвернулся, надвинув на глаза козырёк бейсболки. Потом его мобильный зазвонил, Жорик что-то шепнул своей девице и высигнул на улицу. Я подсела к хозяйке бишона и прошипела ей в то самое ухо, которое секунду назад коснулись Жориковы губы:

 - Вы предохраняетесь? Он меня целым букетом наградил, даже врачи руками разводят.

Девица ахнула, прижала своего бишона к груди и пулей вылетела из клиники. Минут через пять вернулся, точнее ворвался разъярённый Жорик и стал орать на всю приёмную:

 - Ты вообще дура или кто? Твой диагноз – идиотка, курица тупая, сука задрипанная!

Мой диагноз – жалость к себе, думала я, прикрыв глаза, чтобы ничто вокруг не отвлекало меня от красноречивого потока неуклюжей Жориковой брани.

 - Что с косым? – спросил Жорик, выдохшись.

 - Похоже на заворот кишок.

 - Обжора! А Душенька как? Всё готовит еду твоим куклам?

Я вымученно улыбнулась. Зло спросил, но остроумно. Такой он, мой Жорик.


Atlantis Is Calling


Вислоухого Луи благополучно прооперировали. Следующую войлочную морковку он переварил, не моргнув глазом. Из Душенькиных рук он готов был лопать даже дуст.

Душеньку с дедом прооперировать не успели. Они умерли от обоюдного инфаркта. Я сначала думала, они просто заснули перед телевизором. Вот уже год, как их нет, а я продолжаю гадать, что же такое они увидели в тот день по телевизору, что у обоих одновременно остановились сердца.

Я стою напротив их могил. С подстриженными и очищенными ногтями, окаменевшая от холода и одиночества. А Луи изгрыз все искусственные цветы на венке Душенькиной могилы, потом одним прыжком оказался на дедовой, где избавился от съеденного, после чего снова вернулся к Душеньке, лёг на бочок и уснул. Пора уходить – не хочет. Бужу его долькой яблока – он даже ухом не ведёт.

Это неправда: кролики не бегают по могилам. Это вам не Англия. Обрусевшие, они уютно устраиваются на мягком холмике и спят. Досматривают покойничьи сны.

А мне надо навестить ещё кое-кого. В колумбарии ещё не запылилась урна с прахом Жорика. И месяца не прошло, как он погиб в автокатастрофе на своём одноколёсном кадиллаке. И ни одной подружки безопасности рядом не оказалось. Жорик всмятку, а машина хоть бы хны. Умели раньше производить, не то, что сейчас.
 
Трое похорон и пока ни одной свадьбы. Я забираю урну с Жориком, возвращаюсь за Луи, подхватываю его, спящего, и иду к выходу. У калитки меня ждёт кадиллак. Я подковала его как следует, чтобы он был готов к дальнему и захватывающему путешествию. Уан-вэй трипу.