Мёртвая комната. Фрагмент второй

А

1. Невыносимо.
2. Расскажи об этих голосах.
1. Их много. Они всюду.
2. Вслушайся в какой-нибудь один голос.
1. Выбрать один?
2. Да.
1. Любой? И что дальше?
2. Перескажи мне, абсолютно точно, его речь, что он говорит.
1. (Сбивчиво цитирует один из голосов).
2. А теперь другой.
1. (Другой).
2. Вижу…
1. Что видишь?
2. Вижу цветы в полях. Их всё больше. Перескажи еще.
1. Становится немного легче…

Спустя время.

2. Сколько же здесь прекрасных цветов... Продолжай…

*

Адам пересекает Центральный рынок, идет с работы. Задумался, не перехватить ли на всех чего-нибудь в выпечке? Тогда и на кухне не придется недомогать. Сил на готовку быстрой лапши не осталось. Много мыслей в голове Адама, но всё фрагментами, кроме одной темы – с Аленкой мало стал видеться. Похоже, она, наконец, уловила, что хоть парень он очаровательный и умелый в разных приятных делах, а перспектив в нем, в долгую, нет. Да и вообще парень он мрачноватый. И стала постепенно отдаляться, смотреть вокруг. Смотреть вокруг и отдаляться. Так мама и говорила ему, что он непутевый, с самого детства. Поэтому он, наверное, и постарался покинуть дом как можно раньше. Может и студенчество ростовское возникло именно поэтому, потому что в общежитии, подальше от дома. И потому, быть может, он думал, что Аленка от него, непутевого, отдаляется.

Вместе с Гришей Адам служил продавцами-консультантами в магазине бытовой техники. Подкрадываешься к людям с заветным вопросом, что подсказать. Выматывает. И ловишь на себе иной взгляд покупателя: парень, да твои залысины уже надежно смотрят в тридцатку, а ты всего какой-то консультантик? Почтенный гражданин пришел плоский экран купить размером со стену, а ты что, не можешь нормально рассказать, какой ему больше нужен, какой удовлетворит его жену? Не можешь? Так что ты стоишь тут тогда? А старший администратор, кстати, обмолвился, что скоро всем помещением будем переезжать, и не факт, что все переживут этот переезд, и некоторые пойдут искать новую так называемую работу, теперь всё зависит от вашей инициативы и показателей, надо бы поднажать. Поднажать хочется только на горло старшего… Не такой он плохой, в самом деле, но человеческого у него по отношению к младшим очень мало, и смотрит он на тебя исключительно через призму продал/нет. Да что он, у него тоже нет вариантов. Ему дают кнута за всё наверху, а он передает в нижние ряды. Это можно сказать и о заме, Марии. Где еще встретишь настолько сухую и жесткую девушку? Трудно сказать даже, сколько ей лет. Никак ее запекли в микроволновке времени – год за десять. Одновременно и молоденькая, и отжившая. Строить умеет, наводит ужас и отвращение на всех, кто ниже по пищевой цепи. Тебе остается только продавать побольше, ну хоть что-то. А нет, так ты будь в курсе – тебя заменить легко любым придурком с улицы. И ты знаешь, что это правда.

Еще о чем-то там думал Адам, всё катилось волнами в голове, а непотопляемым берегом стоял его собственный рассказ, который буквально сам развертывался у него в мыслях, нужно только давать ему говорить и слушать его. Однако, если бы Адам сейчас же припал к листу и стал превращать всё в текст – ничего бы не вышло. Он даже пробовал на перерыве. Слова, образы, все сразу слипается в кучу. Точно там, в безднах сознания, ему дают только посмотреть, но не рассказать другим. Пока. Впервые Адам стал всерьез задаваться вопросом – кто пишет, кто творец, что делает творческий человек. Что значит «придумал»? Ты соткал рубаху из ничего? А ткань, нитки? Откуда они? То есть, ты взял детальки – слова, смыслы, эмоции – и всё это соединил? Выловил из небытия целые куски и соединил по уже размеченным кем-то точкам? Адаму представлялось, что в его голове открылся индивидуальный кинотеатр, и там сейчас идет премьера. Нужно только направлять внимание и главное – не стараться объяснять себе, не интерпретировать, потому что фокус сразу слетает. Одно Адам мог сказать точно – дома ему будет комфортнее размышлять об этом. Поближе к той самой комнате.

*

Вечер. Она вышла и всматривалась в сумрак коридора. Нужно сделать всё быстро и решительно. Но что там, в сумраке? Кто-то там есть? Она пошла навстречу фигуре, всматриваясь. Ах, это тот мальчик! А он здесь что забыл?

– Привет, мелкий.

Он стоял недалеко от той двери, той самой.

– Здравствуйте, – сказал тихонько, вежливо. И как будто бы не понимает, что его застукали.

– Малец, подойди поближе, а? – позвала Надя тихонько и так доверительно, как бы по-доброму.

Саша подошел к ней.

– Слушай, как тебя зовут, м? – продолжила полушепотом Надя.

– Александр.

– Саша...

– Александр – поправил ее Саша.

– Александр, разумеется. А ты что тут бродишь в потемках? Хотя, знаешь, это твое взрослое дело. Все мы что-то ищем в темноте, а? Что у тебя, кстати, там в наушниках играет?

Она сняла с головы Саши обод и поднесла к уху. Там заходилась какая-то классика.

– Ого, Александр. Серьезные у тебя вкусы.

– Это папино радио. Другие станции плохо ловит… – ответил Саша смущенно.

– Это куда лучше, чем попса всякая. Мой друг вон тоже музыкант, иногда меня заставляет слушать Рахманиновых и прочих. Так вот, а не хочешь ли сыграть в одну интересную игру?

– Не хочу, мне нужно домой уже.

– Мы быстро. А главное – будет очень интересно и весело.

Что же, Саша решил, что можно и сыграть. Играть, ведь, никто больше не предлагает.

– Так вот, я хочу, чтобы ты пошел и постучал вон в ту дверь. Там у меня живут знакомые, хочу устроить небольшой сюрприз. Они как откроют, ты просто скажи, что ошибся. Ну и потом встретимся с тобой здесь же, когда закроют. И ты расскажешь, как отреагировали.

– Вон в ту дверь? – Саша решил проверить.

– Ага… - Надя засомневалась. Не может же быть так, что он что-то знает об этой комнате?

– У вас там знакомый? А кто?

– А вот сейчас ты постучишь и сам увидишь.

– Это же вы не шутите так?

– Не беспокойся, ничего такого, никаких шуток. Так что? Играем, Александр? Ты же парень видный, смелый. А?

– Я не смелый.

– Но видный, да?

– Это как?

– Саша, просто пойди и постучись. В чем проблема?

Саша явно мялся не просто так. Его что-то беспокоило, помимо наглой девушки. Он все поглядывал на заветную дверь. Одновременно с интересом и страхом. Надя не могла понять, что же там в голове у этого маленького дурачка. Скорее бы он уже проломился и выполнил ее желание.

– Но ведь вам сказали, что там никого нет.

– Кто? Когда сказал?

– Дядя, которому мы платим. Армяшка. Так его отец называет. Или я это не должен был говорить…

– Ты подслушиваешь, значит, о чем взрослые треплются? Нехорошо это, Саша. Даже не Александр, я не оговорилась.

– Нет. Просто было слышно…

– М… Нет, маленький друг. Ты темнишь. Если думаешь, что там никого нет, то чего ты жмешься к стенке? Пошел бы и постучал, подшутил над глупенькой Надюшей. А? Но ты стоишь тут и тупишь.

– Я лучше пойду… - похоже, она передавила. Саша совсем смешался.

– Нет. Постой. Александр. Я просто… Просто хочу что-то проверить.

– Так у вас нет там знакомых? Вы обманули?

– Ну, не совсем. Короче, для тебя здесь нет ничего плохого, а мне нужно знать. Ну ты же вон какой серьезный малый. Ну помоги ты своей подружке.

– Подружке?

– Хочешь, ты сбегай постучи, а потом я тебя возьму и в щеку поцелую.

– Не надо, – явно ему такое не нужно. Или непонятно скорее.

– Ну а что тогда? Дам тебе вот сто рублей. Прикинь! Сто рублей на жвачки! Не, подожди, пятьдесят. Ста нету.

Казалось бы, задача очень простая. И призы раздают. Но Саша снова стал поглядывать на ту дверь и тормозить. Гадкий мальчишечка.

– Александр, что-то ты мне не договариваешь. Ты что, знаешь что-то про ту дверь? Колись. Ну давай, как друзья поговорим. А я тебе скажу, что знаю я.

В лице мальчика наметились перемены.

– Ну… Там…

– Таак. Там…?

– Там живет… Ребенок.

Надя подвисла. Ребенок?

– Не поняла. Один ребенок живет что ли? Или семья? Что ты видел?

– Я не видел. Я не виде ребенка, но думаю, что там ребенок. Один.

– Но как в комнате может жить один ребенок? А кто платит? Кто за ним ухаживает? И главное, я здесь никогда детей, кроме тебя, не видела.

– Я тоже.

– И с х… С чего ты взял вообще, по поводу ребенка?

– Слышал.

– Слышал что?

– Слышал его за дверью.

– Мало ли, может быть там телек работал, – Надя сразу нашла возможное объяснение. И только потом подумала – ага, малец, так или иначе, уже подтвердил, что комната обитаема. Не зря, не зря я на него насела.

– Нет, это не телек. Я уверен. Это живой ребенок.

– Лады. Ок! Давай мы сейчас с тобой пойдем и постучим к нему? Как тебе? Помни – полтос твой.

В голове мальчика скакали мысли, порывы и возражения, страхи. Она видела это. Может без нее он никогда бы не отважился. Почему-то. Почему-то он не отваживался. Но с ней, вдвоем. Теперь он понимает, что это та самая, абсолютно неожиданная возможность с кем-то другим увидеть, кто же за дверью. Безопасно, не так глупо.

– Ну, дружок. Я же вижу, что тебе интересно. И мне тоже!

– А вам что интересно?

– Сгораю от желания познакомиться с тем ребенком твоим. Ты иди, стучи. Если что, я тут же подбегу и всё объясню. Все познакомимся и будем общаться. А что если его там держат против воли, ты об этом думал?

– Нет…

– А мы ему поможем. Выручим. Ты выручишь. Знаешь, как это круто! Девочкам будешь рассказывать, в школе станешь героем.

– Я думаю, что он там сам по себе…

– Сейчас узнаем. Он в любом случае будет рад тебе.

– Вы так думаете?

– Уверена. Ну, скорее иди, ну Саш.

Сраженный Саша поплелся к двери. А парень непростой, долго ведь упирался.

– Постой, Александр, – прошептала Надя. Одна на цыпочках сама пошла к двери. Нужно же было еще проверить, есть ли там кто прямо сейчас. И да, подкрадываясь, она увидела свет. Там, за дверью, как будто бы кто-то быстро перемещался… Бегал что ли? Только очень быстро. Полоску света под дверью то и дело перекрывала быстрая тень. Надя засомневалась, но потом решила – ни шагу назад. Малец – в бой.

– Давай, Саш, вперед, – она отступила подальше, пропуская его вперед.

Сомнения оставались, но Саша поднял свою пухленькую ручку, сделал шаг. Под дверью свет, да. Сейчас он, наконец, узнает, кто там. Сердце застучало. Но радость ли это? Нет? Скорее уж страх. И такой, неприятный, настоящий, страх.

За дверью стало совсем тихо. Будто с той стороны стоял такой же Саша, так же протянув руку, и тоже сомневался, тоже боялся. Вовсе нет, нужно только встретиться, и страх отступит.

Наде вспомнилась темнота с сиянием в центре, из сна.

*

2. Когда поле всегда пустое, и ты не знал иного, чего тебе ждать? Другое дело, когда оно опустело, ты видел его в прекрасных цветах, кроны деревьев тянулись вверх. Но поле пустеет, и это невыносимо.


1. Невыносимо существование, пронизанное вибрациями, потоками. Никакого покоя. Никакой тишины.


2. Есть бытие и пострашнее нашего…

*

– Саша!

Саша обернулся. Мама уже семенила к нему.

– Что это ты делаешь? – мама взволнована. Схватила Сашу за шиворот и потянула к себе.

Надя наскоро измышляла, что сказать, как себя повести…

– Вот и я говорю. Мальчик, что тут забыл? Ходит в двери стучит. Это разве нормально? Что за игры такие? - выстрелила Надя осуждающим, благоразумным тоном.

– Саша, иди-ка домой быстро, – взволнованно сказала мама, глядя то на сына, то на Надю, то на дверь. На дверь.

– Вы за ним приглядывайте, – посоветовала Надя.

– А мы приглядываем, не беспокойтесь, – приняла на щит мама Саши. – Вы за собой лучше смотрите. А дети появятся – еще неизвестно, как справляться станете.

Надя, внутри, удивлялась себе и даже стыдилась того, как она кинула мелкого на копья, но теперь, после слов этой кобылы… Она что-то имела в виду! Мало того, что помешала, так еще и замечания травит.

– Это ты о чем? – спросила Надя сипло, почти прошипела.

– Чего на «ты»? Мы что, подружки, родня? – перешла в наступление мама.

Опухшая груша, хоть бы платье себе купила, совсем затаскалась, как только муж на нее без слез смотрит? Наде захотелось заплакать или убить. В этот момент из комнаты вышел Гриша, проник на конфликтную территорию и спросил, чего это тут делается (как полный идиот!).

Женщины бросили друг в друга удушающие взгляды и разошлись по камерам – мама с Сашей в одну, Надя с Гришей в другую.

На глазах Саши дрожали слезы, но сказать он не мог вообще ничего, слова куда-то подевались. Только обида. На маму, которая вмешалась, прибежала, схватила. Еще и поверила Наде, в ее вранье! И на Надю… Гадина. А говорила, что подружка. Дважды обманула или трижды, всего за одну встречу. Девчонки такие!

Мама ничего не уточняла. Сказала Саше сидеть дома, яростно схватила кастрюлю и ушла на кухню. Заспанный папа взглянул на Сашу, повел плечами и повернулся на другой бок.

Гриша спрашивал, что там приключилось, а Надя отвечала, что мамка того малого разошлась, наехала на нее ни за что. А внутри ее било и трясло, она не понимала, что сейчас случилось в этом коридоре. Мамка, она, малец, который тихонько сопел. На ровном месте настоящий взрыв.

Еще Надю озадачивал взгляд мамки на дверь. Она смотрела с тревогой. Да, она ведь выбежала и вот это всё началось, она взволновалась, кобыла, вскочила, потому что поняла, в какую дверь собирался постучать сын! Именно поэтому она так. Занервничали все. Крыша заходила. Мамка знает что-то. Может у нее там любовник? Бегает к нему на скачки. А тут сын лезет. Ладно-ладно, мамка. Я теперь буду присматривать за тобой. У Нади аж руки подрагивали, а рядом этот глупый Гриша – пытался понять, что не так, что нужно сделать, как себя вести. Слышно, мамка грохнула кастрюлькой и потопала на кухню. Надя тут же стянула с себя футболку и напрыгнула на Гришу. Будет громко!

*

Гриша и Надя. Они с ней уже сколько вместе? Четыре года? Время, чем дальше, тем быстрее счёт. Он Надю любил. И началось это почти с самого знакомства. Познакомились на новогодней посиделке в Азове. Когда Новый год, с его новым счастьем, превращается в простую товарищескую попойку. Немало девушек, и не все они прибыли с парнями. Адам привел одну подругу, а ушел с другой. Фред подмазывался к какой-то там Кате, но уже и не упомнишь, выгадал ли чего. Скорее всего нет, с его очарованием. Надя хмурилась, не в настроении, но в красивом платье. Немного провинциальная – говорила и смотрела резковато. Временами она останавливала взгляд на Адаме, но что тут скажешь – на нем останавливали взгляд абсолютно все девушки. К счастью, Адам был занят, другие парни тоже пробегали мимо или, как Федя, отшивались.

Гриша подумал – ну а что, давай попробуем, поговорим, может чего и получится. Он подсел к Наде. Сказал. Потом еще. Она отвечала вначале кратко, но праздник, алкоголь, общий настрой – сладилось. Он играл на гитаре, что-то вместе пели, пили. В глазах Нади родилось немного тепла. Под утро, сидя на балконе с бутылкой тоника, воодушевленные романтикой студёного восхода, они впервые поцеловались. Скорее потому, что настроение. А потом стали гулять, спать, через год решили жить вместе. Правда жить было негде. Оба не из Ростова, и, как провинциальные бальзаковские герои, стремились если не в ту самую столицу, то хотя бы в Южную. Больше Надя. Гриша не возражал. Опять же, в Ростове и с музыкой сладится. Снимали там, снимали тут, на Западном, на Чкаловском. И вот, осели здесь, в центре.

Сюрприз – как и в любой столице, недостатка в желающих жить получше или хоть как-то, здесь не наблюдалось. Более того, молодые люди пока не знали, каким образом встать на ноги. Лучшее, из того, что подвернулось Грише, а этому поспособствовал Адам – торговля электроникой в одной не сильно крупной сети. Непонятно, как она выживала, окруженная конкурентами-гигантами, а также усиливающимися интернет-площадками. Может от этого климат, даже в отделе климатического оборудования, здесь, мягко говоря, был суровый. Хоть Гриша и освоился, и с клиентами ладил легко, и продажам иногда способствовал – вышестоящие неизменно смотрели на него косо. О музыке вскоре пришлось позабыть, ведь не до нее. Первое время он выбирался на Пушкинскую, поиграть с шляпой, но редко и без особого внимания со стороны прохожих.

*

Адам продолжал удивляться написанному и тому, как глубоко он проживал всё это. Как точно видел. Комната. Он потянулся и подумал, надо бы взять и разузнать, а кто там или что? Кто там живет? Паренек мелкий с родителями – справа. Наверху, над Надей и Гришей, живет старец, которого он лично не видели никогда, но друзья слышат его пук и футбол по вечерам. Алкоголичка, ее знают все, невозможно игнорировать ее. Еще какой-то дед иногда выползает из вон той комнаты. А кто жил в остальных – вопрос. Когда приходишь по вечерам чисто спать, просыпаться и снова бежать, как-то не до разглядывания соседей. Вышел. Горят две полумертвые лампочки. На кухне готовят, гремя посудой, по самому коридору шарится хмурый малец в наушниках. Адам прошагал в уборную и вернулся за компьютер. По пути обратил внимание, что под той дверь горит свет.

*

Фред с Адамом, еще при въезде в свои шикарные апартаменты, обнаружили здесь немало хлама. Что-то повыкидывали, что-то отправили в маленький чуланчик – гордость их комнатушки. Дверца уезжает в сторону, а за ней полое пространство, куда могли бы тесно, но во весь рост встать несколько человек. Здесь Фред нашел старенький приемник. Предмет сразу ему глянулся. Возможно, Фреда подводила память, но ему подумалось, что точно такой же приемник носил на шее его дед. Накидывал длинный ремешок на шею, приемник располагалось на уровне груди. Он ходил с ним и слушал – дома, в саду, на прогулках. Дед ассоциировался с чем-то незыблемым, добрым, вечным.

Шипящий приемник, его маленькие колесики. Убавляешь звук до щелчка, и аппарат выключается. Вертикальная полоска двигается по горизонтальной оси, голоса станций выныривают и снова уходят в шшшшшш. Фред достал приемник, протер его, покрутил громкость. Глухо зашипело. Пошел вращать станции. А ведь какая уютная штука! Простая и живая. Но это сейчас она кажется простой и уже ненужной, а какая на самом деле сложная это вещь, какая за ней история! Так же и дед. Старый и простой, а рядом с ним тебе покойно, его годы – мощный ствол и ветви, а ты под ними. И приемник журчит. Странно сравнивать деда с вещью, с приемником, но ничего кроме нежности и уважения он не имел в виду. Жаль дедушки давно нет. А любой другой старик кажется теперь, повзрослевшему Фреду, скорее обломком, нежели древом. Шшшшш. Шипение. И больше ничего. Где же станции? Он прислушивался, ждал, крутил. Вот. Из глубин пробивались голоса, но не разобрать, что они говорят. Никак не разобрать.

*

2. Горько, что они не могут остаться здесь. Только что поле в цветах, но вот – снова пусто.

1. Когда я передаю тебе их, голоса временно исчезают, мне становится чуть-чуть легче. Кроме того, ты слышишь меня, а это отрадно. Но и твой голос, в конце концов, утомляет. И голоса, они возвращаются.

2. Если бы только удалось оставить цветы здесь. Чтобы любоваться ими всегда. Я так хочу уловить их аромат.

1. Я с великой радостью отдам все голоса, избавлюсь от них. Тишина и покой. Я мечтаю услышать тишину. Она сквозит, мелькает в тех местах, откуда пропадают голоса, когда я пересказываю их тебе. Но этого мало. Ничего не услышать – вот благо.

2. Я полагаю, что это возможно. Чтобы каждый из нас получил то, чего хочет.

1. Неужели?

2. Нам нужно превращение.

1. Как это?

2. Стать другими.

1. И что, это возможно?

2. Мне указали на одну лазейку.

1. Кто же?

2. Друг. Ему тяжелее, чем нам. Если я понимаю верно, ты обретешь покой, а я смогу любоваться цветами и вдыхать их аромат без ограничений. Он знает, что нужно делать. Мы поможем другу, а он нам.

1. Если так, то я готов помочь всем, чем смогу! Я очень устал.

*

Гриша: Скажи, Адамка, ведь не даром… Слушай, Адам, ты единственный из моих знакомых умеешь с девушками.

Адам: Ничего я не умею.

– Да как это. Они к тебе так и цепляются.

– Но я что, это от меня считай не зависит.

– Не может быть.

– Так и есть. Скажем, я улавливаю интерес, иду навстречу как бы эмоционально. Но ничего сверх того.

– Ладно, как скажешь. Но я вот что, хотел что ли, поделиться. Надя…

– Если ты какого-то совета хочешь спросить по отношениям, то я точно не подхожу. Девочки на меня засматриваются, но, как ты мог заметить, в долгую я ни с кем не играю.

– Но это же ты, свободолюбивый самец. Да и куда – в коммуналку что ли тащить девушку, жить с тобой. Это только мне ума хватило…

– Нет, Гришка, дело не в этом. Раз уж у нас с тобой серьезный разговор, и вижу, что ты решил меня о чем-то таком спросить, определяющем… Честно – я бы уже и не прочь. То есть, жить с подругой, жениться. Может даже детей. Но подруги отваливаются от меня. Алена, к примеру. Мы всё. Чую, она уже не со мной... Вначале они на меня набрасываются, я чувствую, как им меня хочется и как я им интересен. Но позже, после пары недель или максимум месяцев, что-то переключается. И всё, конец. Как же это работает? Одни встретятся и давай – всю жизнь вместе. Некоторые парни добиваются своих подруг месяцами, годами. А мне начать не стоит ничего. Зато продолжения не достается. Я бы хотел. С Аленой, к примеру. Но не случится этого, судя по всему. Понял?

– Ты только что подстрелил моего кумира. Я всегда думал, не без зависти, что у тебя девушку ну буквально под контролем. Захочет Адам, и женщина тут же прыгнет за него, нарожает, наготовит. Только он такой парень – свободный, одиночка…

– Рад, что ты сегодня немножко повзрослел и немножко меньше веришь в чудеса. Только Фреду не говори, он пусть и дальше считает меня богом любви. К сожалению, я не преувеличиваю, это реально. Чем дальше, тем больше похоже на проблему. И дело вовсе не в коммунальной квартирке. Теперь я спрошу тебя, чем ты хотел поделиться.

– Я? Да не пойму вот, чего у меня с Надькой. К чему мы с ней идем, к чему ее веду. Мы вместе уже который год…

– Ну вот, продашь еще пару большущих телеков, получишь процент к зарплате, и можете если не пожениться, то съездить в Питер какой-никакой, на дворцы посмотреть и картины.

– А прежде трусы новые купить и носки. Да не в этом дело. Мне кажется, что она несчастлива. Я не чувствую, что веду ее к чему-то большему. Скорее мы висим, слипшись. И нас раскачивает ветер. Не ветер, а такое, знаешь, затхлое дыхание.

– Секс хоть есть?

– Да. Регулярный! Мне даже задумываться не приходится об этом. Только ляжем вечерком, и всё само.

– Я не специалист, но думаю, что это хорошая новость, Гриша. А что бы ты лично изменить хотел?

– В том и дело, что я без понятия. Мне всё нравится, по сути, в целом. У меня на жизнь никогда не было грандиозных планов.

– Жениться хочешь? Детей? Она?

– Мы с Надей это вскользь обсуждали, и пока не хотим всего этого. Я ей напрямую ничего не предлагал, но перспективы мы обсуждали. Не хочет. Я тоже не рвусь. И мне кажется, что это ничего не изменит в ней. Тоскливо как-то. Кружишь по этим мыслям, а даже и ответить себе не можешь – что не в порядке. То ли место жительства менять? Может помогло бы? Недавно стоим так, у нас под домом, с Гришей и Надей, смотрим по сторонам, как-то хорошо, мирно на душе. А тут соседка выходит на крыльцо и своим этим голосочком пропитым что-то кукарекает, аж подпрыгнули. Гриша к не подался, а сверху горшок с цветами, буквально с неба. Приземляется точно за его спиной. В дребезги. На голову – убил бы. Смотрю – откуда? Не пойму. Гриша говорит соседке, чего надо, а она только матом неразборчиво. Спрашиваем – не видели, откуда горшок упал? А она еще матом и поковыляла прочь, в продуктовый, видать. И настроения как не бывало. Смотрю я на Гришу – ведь парень мог вот прямо сейчас пропасть, просто стоя под домом.

– Ага, Гриша рассказывал. Это еще не самое плохое местечко. Но и не то, в котором стоит задерживаться.

– Место да. Но что-то с ней не так самой, все же.

– Вот и я не знаю, что у меня не так

– А Фред?

– Думаешь, нужно с ним попробовать?

– Я думал вы уже давно!

– А как же!

– Если серьезно, я не понимаю, чего у него с личной жизнью.

– У него явно не сезон. У меня учится, как я с девушками обхожусь, мудрости пытается набрать. Но я тебе сейчас сам сказал, что тут учить нечему. И ему говорил. Это химия. И я бы рад ее скинуть тому же Фреду, чтобы самому встретить просто девочку, которая не сбежит от меня через недельку.

– А может быть так, что ты их сам отталкиваешь? Или что у тебя у самого настроение меняется? А кажется, что они.

– Иногда мне приходит в голову такая картина. Но что-то здесь есть еще. А Фред, как мне кажется, серьезно загрустил. Ходит, мается. То радио старенькое пытается наладить, то бродит по коридору взад-вперед, уже и с мелким стал брататься... Мне он напрямую не говорит, что сохнет по кому-то. Но явно там что-то есть. А я не такой, чтобы кому-то в душу или голову лезть. Захочет – расскажет. Влюбился, глядишь.

– Видно, у каждого из нас какие-то свои моменты.

– А как же. Я вот думал, что у вас с Надей всё образцово.

– Я вижу, что ей нехорошо. Где-то там, в глубине ее девичей, темной как ночь. Спрашиваю ее, а она только злится и закрывается. Ее внутренний мир мне, можно сказать, недоступен. Мне все нравится, вот честно. Я многое могу в нашей жизни неказистой нормально воспринять. Денег мало – ничего, работа говно – прорвемся, прямо через канализацию прорвемся. По музыке иногда скучаю, но какая теперь музыка. Вначале на ногах бы устоять. А Наде нужно, мне кажется, что-то совсем другое.

*

Голос диктора:

На дворе 21 век. Двор пуст. Лавки без стариков, небольшой стадион без ребят с мячиком, в песочнице каменеет песок. Качелька застыла в воздухе. Темно, но сейчас день. Если быть точным – два часа дня. А приходится бродить с фонарем. Что оркестровое играет в моем плеере? Моцарт. Позже объясню, зачем, если представится возможность. Слышите? Это в небе. Странный звук… Спокойно, давайте поскорее проследуем вон в то здание. Да. Я потом всё вам объясню, здесь важна последовательность.

Вот. Сейчас я закрою дверь. Включу свет. Я принесу выпить. Кажется, где-то были пакетики с чаем. Ну, хорошо. Итак, начинается всё…

Пожалуй, не возьму на себя ответственность и предполагать, когда это началось. То есть, когда начинается что-либо? Молодые, совсем молодые ребята, стали ощущать… Молодые, они всегда ищут, знаете. Открываются чему-то неожиданному. Они хотят иначе и по-новому, ведь им приходилось всё детство слушать прошлое, его назидательное эхо.

У родителей много дел и собственных ран. У кого карьера, у кого болезни, у кого спиртное, отсутствие карьеры, у других еще что-то. Уверенность соскальзывает в сомнения, сомнения фиксируются уверенностью и наоборот. Дети пробовали, шли разными путями. Протестовали по-своему, по-своему соглашались. Родные подарили им свои раны, рассекли их так, чтобы видеть племенное сходство. Вокруг кренилась неразбериха, голоса людей, стран, мира. Войны, чьи-то экономики, чьи-то деньги, чья-то власть. Становилось и вовсе не до детей.

Но нечто, что они, дети, стали ощущать, испытывать, изменило не только вектор взросления, но и вектор развития общества, развития всего…

Молодые стали падать. «Падение» – так назвали этот феномен они сами. Вначале отдельные юнцы и девчата, которых принимали за душевнобольных, ненормальных. Самой первой, насколько я могу понять, стала девушка под псевдонимом Гетдаун, из Ростова-на-Дону, Россия.

«В понятие «падение» не вкладывается ничего морального, и мы не говорим о падении тела в пространстве. Падение – это ощущение, самое приближенное описание феномена».

Вдохновляясь работами некоторых блогеров прошлого, Гетдаун завела собственный видео-блог. В стихах, в коротких историях, казалось бы, напрямую не связанных с темой, беседах и монологах, она делилась с аудиторией своим странным опытом. Совсем скоро Гетдаун стала звездой интернета, набрав страшное количество подписчиков и более того – последователей. Этому способствовали открывшийся талант Гетдаун как рассказчицы, ее искренность, сама тема. Что-то новенькое. Выход из обыденности, дверь.

«Ты чувствуешь, что на самом деле существуешь не только здесь, но и в еще одном, неизвестном, измерении. И всё самое важное там. Ты там. Ты падаешь и падаешь вниз, паришь над… бездной. И это не прекращается, это становится глубже и важнее. Боль, надежды, страх перед будущим – они отделяются от тебя и затихают».

«Похоже на то чувство, когда засыпаешь и вдруг – слетаешь, куда-то, резко опрокидываешься. Читала, что это сигнальная система внутри нас. Она помогала усидеть на ветке, когда мы были обезьянками, не упасть, если задремал, а устроился ненадежно. Сознание резко включается, и ты успеваешь зацепиться. И не сверзаешься вниз, в пасти хищников. Так вот, изначально были подобные ощущения. В глазах иногда темнело. Я боялась. Но вскоре всякий дискомфорт прошел. Осталась легкость».

Молодые и не очень тысячами посещали ее блог. Кто смеялся, а кто верил ей и восхищался ее уникальным опытом. Хотелось так же. Куда же без обличителей: «она просто выдумывает», «она обычная наркоманка», «сумасшедшая», – так говорили.

Появлялись новые и новые сообщения о падении, по всему миру. Не только в блогах. Лет пять минуло, и дети, а также молодые люди до двадцати, по всей России и по всему миру, сотнями тысяч падали. На разных концах глобуса появлялись свои предвозвестники. Психологи и разномастные врачи пытались найти объяснение, понять, что есть падение. Некоторым детям прописывали таблетки, с ними занимались психиатры, били дома, били в школе, принимали дома и принимали в школе.

В конце концов авторитетные исследователи стали признавать – то, что творится, не просто явление моды, времени, истерии, протеста. Не новая философия, не новое искажение мышления. Нет, с молодыми действительно творилось нечто за гранью понимания. С другой стороны, никакой угрозы от них не исходило, они жили так же как все, поэтому, в глобальном смысле, общество ничего не предпринимало. Обыватели вообще продолжали считать всё это молодежной блажью.

«В молодых пробуждается, эволюционирует новый орган восприятия. Принципиально новый. И этот орган воспринимает грани реальности, недоступные для других органов. Где этот орган, как он выглядит? Невозможно сказать. Наверное, он связан с мозгом. Или душой? Может он именно там и находится, но пока, как и душа, не фиксируется научными методами. Может это и есть душа?».

«Я живу обычной жизнью. Я работаю, у меня есть друзья, я люблю компьютерные игры, у меня есть мальчик. Всё как у вас. Я вижу, слышу, чувствую кожей, чувствую запах носом. Но есть еще один орган. Он ощущает по-своему. И мы ведь осознаем свой нос, да? Свои руки. Глаза. Глаза – это зрение, это изображение, цвет. А этот орган ощущается как падение. Я падаю. Все время падаю куда-то. И это замечательное ощущение. В этом есть столько свободы и покоя. Но в остальном я обычная девчонка».

«Раньше я занималась йогой, медитацией, читала много литературы по теме. Дважды была в Индии, в семнадцать и девятнадцать лет. Но когда началось падение, я поняла, что ничего больше не нужно. То есть, я до сих пор делаю асаны, растягиваюсь, это полезно для тела. Но все остальное и много больше – в падении».

Где-то там, где они падали, ребята видели друг друга. Они находились, по их словам, как бы в едином пространстве, на одной волне.

«Те, кто начал падать раньше, видят больше, чем остальные. Но это нельзя объяснить тому, кто не падает. Невозможно объяснить, как и что видят падающие».

Иногда Гетдаун в своих эфирах подтверждала или опровергала заверения других о том, что они падают. Ей не требовалось находиться рядом с тем или иным человеком, чтобы понимать, выдумывает он или нет. Они чувствовали друг друга, знали.

Люди старше двадцати не падали. Кроме одного, но о нем позже. Самым старым падающим официально была Гетдаун, ей на тот момент, насколько мы знаем, исполнилось двадцать лет. Наиболее ранний возраст начала падения, по последним данным – пять лет.

Сейчас я рассказываю всё, хоть и сжато, но последовательно, и может показаться, что мир, успел отследить этот феномен, осознать. Но на самом деле, если его и изучили, то единицы. Многие уже постфактум. До самого конца это была неразбериха, с запретами, разрешениями, отрицанием, попытками заработать, унизить или возвеличить.

Скоро значительная часть молодых людей по всей земле образовывала своё закрытое общество. Все они могли контактировать между собой без каких-либо гаджетов. Они продолжали вести себя как обычные дети и подростки, но, что-то в них менялось, и находясь снаружи падения, это невозможно было адекватно изучить и проанализировать. Новые падающие, кто вначале боялся себя, кому окружение внушало, что падение это что-то ужасное, очень скоро обретали спокойствие и равновесие. Будто бы что-то внутри наставляло их.

«Законопроект о регистрации падающих на Госуслугах!».

«В Питере падающие открыли третью выставку полотен без изображений».

«В Нью-Йорке падающая девушка была сбита нетрезвым водителем, после чего тот несколько раз проехал по телу».

«Шведский сорокалетний сенатор утверждает, что начал падение!».

Дальше больше. Где-то падение отрицалось. Разворачивались целые кампании, в интересах тех или иных институтов, трактующие или замалчивающие падение. Каждый тянул на себя, согласованности не было, как и внятной информации, статистики. К тому же наблюдалась невероятная информационная разобщенность, люди просто верили тем ресурсам, которые слушали, а те, в свою очередь, продавались, покупались или просто гибли. Уверенным можно было быть только в том, что видишь у себя на улице, у себя дома…

Ближе к нашему финалу в медиа-поле появился один мужчина. Все дети и к тому времени уже люди повзрослее, падавшие давно, разом признавали его. Он называл себя Бэкдормэн и всегда сидел спиной к камере или вовсе ее отключал. День, когда он впервые возник на экранах, как мне кажется, был насквозь черным. Его представила Гетдаун.

– Друзья. Я провожу последний эфир. С теми, кто в теме, мне даже прощаться не нужно, мы никогда не расстаемся. Но с блогом я решила завязать, потому что банально устала. А прежде я хочу представить вам особенного человека. Моего возлюбленного. Того, с кем мы вошли… С кем всё это начали. Называйте его Бэкдормэн. Если вы падаете достаточно давно, сейчас вы уже поняли, кого я представляю. Он хотел бы больше рассказать миру о падении, быть на связи со всеми. Общение, информация – это главная ценность. В первую очередь для тех, кто не падает. В последнее время до меня доходят страшные слухи о том, что некоторых падающих пытается вербовать, что некие структуры хотят и вовсе отделить от общества тех, кто к нам причастен. Только они не знаю наверняка, как нас калибровать, ведь мы НИЧЕМ не отличаемся от остальных. Призываю вас, по возможности, не афишировать, что вы падаете. Так, видимо, будет лучше. Пока.

Могу сказать, что и мне поступали, помимо курьезных угроз, некоторые предложения и предостережения от серьезных сил… Опять же, все дело в том, что мир не понимает, в чем дело. А дело в том, что он меняется. И есть те, кто хочет оставить всё как было. Но вы, каждый из вас, друзья, убедитесь, что это невозможно. Падающие – не секта, у нас нет никакой религии, у нас нет никакого единого сообщества, хоть мы и по-особенному чувствуем друг друга. Мы через многое прошли, мы так долго падали. Скоро, когда поколение сменится, все противоречия исчезнут. Впереди я вижу только покой, тишину и согласованность. Никаких конфликтов и терзаний. Впереди новая фаза, созерцанию которой я хочу посвятить всю себя. Итак, представляю вам Бэкдормэна, которому отныне передаю свой канал, а вам желаю приятного вечера. Он не желает показывать себя, потому что он, скажу по секрету, застенчивый. Всех люблю.

– Спасибо, Гетдаун. Меня зовут Бэкдормэн. Я сижу спиной к вам потому, что внешность отныне не должна иметь никакого значения. Падающие знают меня, остальным это необязательно. Я бы хотел посвятить все силы тому, чтобы рассказать миру больше о падающих, ответить на как можно большее количество вопросов. Пора объединить информационные ресурсы, а падение – отличный повод начать говорить об одном и том же, настроиться на единую волну.

*

«Они лежали на кровати. Бормотал подкаст в планшете. Она только что начала падать, он – мы не знаем. Только что буквально – ты как бы упираешься в стену, в чуждый мир, а теперь – стена распалась, ты на свободе. Чувство, что гуляешь по ночной улице в канун праздника. И в то же время дома, с чашкой какао. Ты свободна, тебя ждет будущее и в то же время – ты в полной безопасности. Ты паришь куда-то, в очень нужную и нежную неизвестность, которой ты небезразлична.

Он повернулся к ней и, слегка помедлил. Что-то хотел сказать. Спросить. Завел руку назад, нашарил пачку, достал одну, закурил. Так всегда проще, когда куришь. Или делаешь еще что-то другое. Чтобы прикрывало тебя, когда ты искренен и не уверен в обратной связи. Он вдохнул и, как бы и не случалось этой паузы, как бы и не слишком важно это, спросил: Ты меня любишь?

Раньше он не спрашивал. Но она знала, что спросит, откуда-то. Не сказал, что любит, а спросил у нее, что она. И она, продолжая наслаждаться падением, ответила ему: Да. Очень.

Ведь она ничего не теряла. Больше она не теряла ни одной песчинки себя.

Он никак улыбнулся? Она не смотрела на него. Затянулся, выдохнул вверх. Снова затянулся. Она повернулась к нему, прижалась губами к его, выпила дым».

Конец второго фрагмента...

ЦВ