Прыжки - Опиум

На сегодняшний день я не прикасаюсь к героину уже 13 лет. Слава Богу! Это не моя сила, не моя заслуга. Это милость свыше. Потому что если бы не Господь, я не смог бы вырваться из того ада, в котором жил шесть лет. Сегодня я пишу эти строки трезвым, живым, с памятью, которая жжёт, но и напоминает: жизнь дана мне не для того, чтобы её убивать.

Первая тень

Когда-то, давно, лет тридцать назад, я держал в руках книгу Михаила Булгакова — «Морфий». Я был ещё на Украине, молодой, наивный, без этого чёрного опыта. Тогда наркотик был для меня чужим миром: знакомые — да, видел — да, но сам не пробовал. И главное — боялся.

Потом Израиль. Восемь лет я жил, держался, шёл своим путём. А потом героин настиг. Не сразу, не мгновенно, а как волк, что идёт за тобой тенью. Схватил и держал шесть лет, железной хваткой. Система, от которой нет ключа.

И вот однажды я снова увидел ту самую книгу. «Морфий». М.Булгаков. Но теперь я смотрел на неё под кайфом, в плену. Я открывал страницы и видел не просто буквы — видел самого себя. Вспомнил того чистого парня, что когда-то боялся и сторонился. Вспомнил — и стало больно. Потому что то, о чём Булгаков писал в романе, казалось страшным, но мой плен оказался ещё страшнее. Булгаков описывал ад словами, а я сидел в этом аду наяву.

Вот она, ирония судьбы: книга, прочитанная в юности как предостережение, вернулась ко мне, когда я уже сам стал её героем. Только не на бумаге, а в живой, липкой реальности.

Опиум — это не строчки в книге. Это клетка, которая пахнет смертью и тянет к себе сладкой рукой.

— А. Аит

Дождь и первая дорожка

В Израиле дожди особенные. Здесь они редкие, но если уж льёт — то льёт так, будто небо решило вывернуть все карманы разом. День был именно такой. Асфальт кипел лужами, вода бежала по ступеням, и казалось, что весь мир тонет. Я ехал к знакомой, землячке из Кременчуга. Натаха. Проститутка, но какая! Фигура — что надо, глаза искры, девка-огонь.

Добрался к ней весь мокрый. Она встретила меня легко, с улыбкой, как будто знала, что этот день станет особенным. И сразу — с порога:
— Ты знаешь, один клиент оставил у меня пакетик с порошком.

Я замер. До этого момента я даже не знал толком, как выглядит героин. В голове сидел стереотип: белый порошок, как кокаин из фильмов. А тут? Я не понимал, что за пакет. Может, кокс? Может, что-то другое?

— Я нюхала, прикольно! — говорит Натаха и смотрит прямо в глаза. — Давай по одной дорожке сделаем?

Она бросает мне пакетик. И тут включается моя дурость. Мне нельзя было показать, что я отсталый, забитый, что я чего-то боюсь. Глупая мужская гордость. Я без колебаний вскрыл пакет. Порошок оказался светло-коричневый. Не белый, не как в кино. Но мне всё равно. Я достал кредитку, высыпал всё, что было, и нарезал две ровные полосы. Как по сценарию. Как будто сам стал героем какого-то чужого фильма.

— Дамы вперёд! — сказал я, играя в галантность.

Натаха подошла, взяла заранее приготовленный бакс и, как в фильмах, одним вдохом втянула в себя дорожку. Потом протянула доллар мне. Я вдохнул. В носу обожгло, в горле тоже. Захотелось вырвать, но я удержался. Сделал вид, что всё в порядке.

Натаха поставила кофе. Я не отказался. Сел в большое мягкое кресло, она напротив — в купальнике, на диване. Мы курили сигареты, пили кофе, болтали. А потом… меня прибило. Как гвоздями. Я не мог встать. Казалось, кресло проглотило меня.

А напротив, на диване, прилипла к тканям моя землячка. Девка, с которой ещё недавно думал переспать. Но уже не до этого. Внутри шёл процесс. Меня окутывало, размазывало, пригвождало. Вроде бы кайф, но вместе с ним — странное чувство, что я открыл дверь, за которой больше нет выхода.

Я понял это слишком поздно.

Первая дорожка никогда не выглядит страшно. Она кажется игрой, экспериментом, «как в кино». Но именно в этот момент жизнь делает поворот, который потом уже не остановить.

— А. Аит

Первый раз

Разговаривать не хотелось. Натаха сидела напротив, и даже к ней тянуло как-то лениво, без желания. Всё изменилось внутри. Ноги — словно ватные. Я сидел в кресле, и оно держало меня, как трясина.

А потом начался зуд. Лёгкий, приятный, как будто кожа стала новой, свежей, живой. Я почесался и вдруг понял — это кайф. Настоящий. Такой, что каждая клетка тела будто мурлыкала. И уже не хотелось ни слов, ни движений. Только сидеть и царапать себя, пока зуд не превратится в наслаждение.

Но кайф не пришёл один. Сразу накатила тошнота. Я еле успел добежать до туалета. Проблевался. Вроде бы унизительно, но после этого стало легко. Вернулся и снова сел. Натаха тоже чесалась на диване, прилипшая к обивке в своём купальнике. Я — в кресле. Она — там. Я — здесь. Два чешущихся тела в разных позах, как два отражения одной ошибки. Так мы и просидели до утра.

Это был тот самый первый раз. Тот, который потом проклинаешь всю жизнь. Проклинаешь день, место, человека, который дал. Потому что именно здесь ты переступаешь ту самую черту.

Второй раз

Второй раз случился не сразу. Почти год я не прикасался. Но героин — как тень: он уходит, но остаётся в памяти запах. И вот однажды мы ехали с другом в машине. Я учуял. Унюхал этот запах. Узнал его, как пёс узнаёт след. И во мне что-то сработало.

Я начал расспрашивать друга. Он отмахивался, отнекивался, делал вид, что не понимает. Но я не отпускал. Я давил, просил, настаивал. И он сдался. Но прежде чем дать, сказал:

— Брат, знай: человек, попробовавший однажды капли, слёзы опиума, будет плакать всю жизнь.

Слова были как предупреждение, как знак. Но я их проигнорировал. Я вдохнул снова. И понял — всё. Я вернулся туда, где уже был.

На этот раз не было ни страха, ни осторожности. Было чувство силы. Энергия, которой будто наполнили сосуд. Мне казалось, я могу всё: горы сдвинуть, стены прошибить, преодолеть любую боль. Это был обман, но тогда я не знал. Тогда я верил.

Первый раз — это падение. Второй раз — это уже дорога. А дальше дорога становится системой, из которой нет выхода.

— А. Аит

Шесть лет системы

Каждый день начинался одинаково. Просыпаешься — и первое чувство не жизнь, не дыхание, не желание что-то делать. Первое чувство — пустота. Холодная, липкая пустота внутри. И единственный способ закрыть её — доза.

Я видел таких же, как я. На улицах Тель-Авива и в тёмных углах Яффо, Лода, Рамле. Мы узнавали друг друга по глазам: пустые, выгоревшие, с огоньком тревоги внутри. По шагу — быстрый, нервный, будто всегда спешит туда, где есть доза. У каждого своя история: кто-то бывший студент, кто-то работяга с завода, кто-то солдат после армии. Но система делала нас одинаковыми.

Так я прожил шесть лет. В системе, где нет времени. Там нет «вчера» и «завтра», есть только «сегодня». И в этом «сегодня» обязательно должна быть доза.

Героин не забирает жизнь сразу. Он медленно делает из тебя инструмент для своей жизни. Ты становишься сосудом, который работает только ради дозы.

— А. Аит

Точка перелома

Это случилось ночью. Я сидел под кайфом и держал в руках книгу. В какой-то момент мне показалось, что у меня слишком худая рука. Я присмотрелся, обхватил её другой рукой — и увидел: да, я действительно иссох, как тень. Кожа висела, кости торчали.

Внутри что-то оборвалось. Я вдруг перестал чувствовать всё, кроме одного: полной пустоты души. Ни радости, ни боли, ни смысла. Только пустота. Это испугало сильнее, чем все ломки и тошнота.

Тогда я впервые сказал себе: хватит. Решил — и всё. Без врачей, без таблеток, без метадона. На сухую. Спрыгнул.

Это был ад. Но тот ад был чище, чем героиновый. Потому что он был моим выбором.

Точка перелома всегда приходит не тогда, когда ты готов, а тогда, когда уже невозможно дальше. И если в эту секунду не поверить в Бога, не ухватиться за Него, — человек пропадает. Я ухватился. И Он вытянул меня.

— А. Аит

Ломка

Состояние ломки — это когда человек превращается в один сплошной оголённый нерв. Кажется, что даже воздух царапает кожу. Ты не находишь себе места. Меняешь позу каждую секунду: сел — плохо, лёг — ещё хуже, встал — невыносимо. Ни одно положение не подходит.

Хочется спать. Глаза закрываются, тело кричит о сне, но сна нет. Сон превращается в издевательскую фантазию. Ты лежишь, ворочаешься, дёргаешься, а внутри всё клокочет. Ночь за ночью одно и то же. И тогда приходят кошмары — прямо наяву, без сна. Галлюцинации, бред, образы, от которых не убежишь. Мозг сам играет с тобой в игры, от которых хочется кричать. И ты понимаешь: вот оно, сумасшествие стоит рядом.

Ломка — это когда организм плачет всеми дырками сразу. Из глаз, из носа, изо рта, из кожи — всё течёт. И ты сидишь, мокрый, грязный, как сломанная машина, у которой разом пошли все трубы. Тело унижает тебя так, что уже всё равно, как это выглядит.

Физическая ломка длится около четырёх суток. Четыре суток ада. Ни сна, ни покоя, ни отдыха. Время становится липким и тянется бесконечно. Каждая секунда — как раскалённый гвоздь, забиваемый прямо в мозг.

А потом постепенно организм начинает отпускать. Не сразу. Сначала — короткие провалы в сон, словно обмороки. Потом — больше. Где-то через месяц возвращается настоящий, нормальный сон. Тело медленно оживает, мышцы перестают быть ватой, в голове проясняется. И в этот момент приходит чувство, которое словами трудно описать.

Эйфория. Но не наркотическая, а настоящая. От того, что боль уходит. От того, что ты можешь просто спать, есть, дышать — и не зависеть от дозы. Это эйфория свободы. Долгожданное чувство: я снова живой человек.

Ломка — это распятие. Но если ты выдержал и не предал себя, то наступает воскресение. Настоящее. Слезы очищаются, кошмары уходят, и внутри рождается тишина, которую можно назвать одним словом — Свобода.

— А. Аит