Несколько строк

Я долго думал, как к тебе обратиться.
     Дорогая… Милая…
     Не  отражает, о чём хочу написать.
     Имя… Оно связывается не только с тобой, ты знаешь. Я называл тебя по-разному, но эти слова здесь неуместны.
     Муза!
      Ведь ты ею была эти годы.
      Лирический цикл стихотворений,  баллада, которую переложили на музыку и довольно часто исполняли тогда, поэма, номинированная … не это важно… ты каким-то образом связана со всем этим… как и со многим другим.
     Когда пролетали наши часы и ты уходила, обычно раньше, потому что няня просила не задерживать её после семи, я оставался и работал допоздна.  Ты помнишь, как ты…
     Я вообще-то начал писать о другом.
     Знаешь, как иногда бывает  -  вместо того, чтобы отправить знакомому поздравление, используешь телефон по прямому назначению, потому что хочешь  сообщить весть, которая, как ты думаешь, будет ему приятна.  Или как минимум интересна.
     Звонишь, поздравляешь… И  выясняется, что день рождения  это вовсе не праздник, и поздравлять с ним не только не очень нужно, а вредно - ведь не двадцать исполняется…  не очень смешно шутишь - потому и праздник, что ещё год продержался…  вспоминаешь, как незадолго до двадцатилетия встретил друга детства и поделился с ним грядущим кошмаром – скоро стукнет, как двадцать лет по земле ходишь – и что?!  а он сказал – это полбеды,   «я уже тридцать лет  разменял  - вот это ужас!» Под гнётом  шокирующей  непреодолимости мы зашли в соседний гастроном, где  выпили по стакану сока, который оказался очень вкусным, и взяли ещё стакан  напополам…   А  потом  телефонный разговор сбивается на политику (куда ни шло, я об этом могу не говорить и стараюсь не говорить – если точка зрения собеседника не совпадает с твоей, он обычно не сомневается в своей правоте и поражается твоей глупости или патетически о ней скорбит)…  а потом на литературу… и вот тут молчать не получается, и  я вместо того, чтобы напомнить себе, что  не на литературном диспуте, начинаю задираться, как мальчишка… и только, когда всё зашло слишком далеко, спохватываюсь, что звонил сообщить вместе с поздравлением приятную весть…
     Как бы не получилось и…
      Постараюсь не отвлекаться.
     Когда мы не виделись неделю-другую  -  твой муж, вернувшись из командировки, какое-то время проводил дома; или няня брала отпуск; или кто-то из нас уезжал с семьёй отдыхать, ты говорила при встрече: «Если бы мы не были семейными людьми, представляешь, как бы мы с тобой жили!»
     И я соглашался с тобой.
     Я не чувствовал вины перед женой.  Семейная жизнь это совсем другое, а здесь – творчество, и ты в нём присутствовала.
     Понятно, время наших свиданий не сводилось исключительно к стихосложению (обычно   к тому времени ты  уходила) или только к разговорам о литературе. Всё же я был обычный нормальный мужчина, а ты была … нет, обычной, во всяком случае, в моих глазах,  ты не была… как раз была необычной, но в остальном нормальной женщиной. Тем не менее эта сторона наших отношений вовсе не была единственной, и, возможно, основной не была, и происходила, повторяю, из нашей обычно-необычной нормальности.
     Я даже не задумывался, насколько ты соответствуешь общепринятым канонам красоты, женственности. Сейчас я вдруг подумал, что затрудняюсь чётко представить твоё лицо -  в обыденности, а не в поэтической дымке.  У тебя серо-зелёные глаза?  или светло-карие с зелёным оттенком?  или  серо-голубые?..
     Какое, впрочем, это имеет значение. С тобой связаны часы творчества, и я тебе благодарен.
     Мы не говорили о наших семьях, ни о моей жене, ни о твоём муже. Разве что…
     После просмотра нашумевшего спектакля – классика в современном стиле, от языка до антуража - я сказал, что на сцене события противоречат времени, в котором происходят.
     - События тоже происходили (реально или в воображении автора) на несколько веков раньше, чем попали на бумагу, - сказала ты.
    - Шедевры! Какая разница, когда написаны.
     - Никакой.
     - Происходящее идентично времени, в котором происходит. Не только в этом городе или этой стране, но и во всём мире.
     -  Чувства не меняются. Ни во времени, ни в пространстве. И они владеют людьми  хоть в Х1Y, хоть в ХХ1.  Да и люди мало меняются – по большому счёту. Вам, писателям, по-прежнему нравится выдумывать то, что людям должно понравиться. Написать о короле бывшем,  в угоду нынешнему, как о трусе, уроде, подлеце, хотя он таким не был, и не пытался удрать, а погиб в бою. Пустить в мир сплетню о гнусном отравителе, хотя он никого не отравлял, а был талантливым успешным мастером и учил многих, ставших потом великими. Можно почувствовать себя наравне с королями и незаурядными людьми – они ничуть не лучше, чем я. А можно и ничего не читать, но для самоутверждения повторять  расхожие строчки. Хотя гений или талант  гениален и талантлив только в том, в чём он таков, а в остальном это обычный человек.
     - Это гениальные авторы.
     - Не спорю.  Гениям тоже можно  сказать: «И как же ты мне надоел со своими стихами!» (хотя многие из них ей посвящены) и можно не любить их, как простых смертных. А можно  наоборот.
     - Они тоже живут, точнее, жили в реальном мире. И  должны были приспосабливаться к условиям, в которых жили.
     - Я же говорю – ничего во времени не меняется. Приспосабливаются, топчут землю в самых простых желаниях – власть, земли, деньги, женщины. А  любят  себя до пароксизма страсти. И ранжируют любовь –  эти заслуживают большей любви, чем вон те. Убивают, провозглашая любовь к жертвам и швыряя им кость - приятно наслаждаться своим величием и упиваться своей добротой.  А пишущие и говорящие экранные головы превозносят этих жалких людей, объясняя низкие поступками высокими мотивами. А мотив – право сильного за счёт слабого. Всегда писали историю, как кому  надо. И любовные истории старались выдумывать в угоду публике.
     - О чём ты? 
     - Выдумывать в любви муки-страдания, делать из неё катастрофу. В любви нет трагедии. Трагедия есть, когда любви нет.
     - Не согласен. Есть любовь неразделённая, безответная…
     -  Это не математика с делением-вычитанием и не викторина вопросов–ответов. Я не говорю о любви как о чём-то, что можно нормировать. Я говорю не о любви к лести, к своему честолюбию и чувству собственности, не о самолюбовании, когда делаешь назло обстоятельствам или мстишь (обычно тому, кто под руку подвернулся и вообще ни при чём), если не по-твоему… 
     Конечно, всегда есть причина ходить с трагическим лицом и через день делиться с любимым  муками-ужасами, если не своими, то своих  друзей-знакомых… Ты этим сделаешь его счастливее? Любовь ради любви мало кто любит. Хоть тогда, хоть сегодня.
     Я не мог не спросить…
     -  Конечно! - Ты улыбалась, будто маленький ребёнок спросил,  прочно ли держится небо, чтобы не упасть.  – Неужели можно выйти замуж без любви?!
     Ты улыбалась -  лицо, тело, глаза…
     Какое-то мгновение (или дольше?) я тебя ненавидел.
     Сейчас я думаю, что нелепо спрашивать бабочку, почему она  пьёт нектар и переносит пыльцу не только с одного цветка на другой, но и летит на другой луг.
       Окно открыто настежь, и  я услышал откуда-то песню: «Я и ты – это прекрасно, Ты и я – тоже ничего…». Ты говорила – и песня дурацкая, и слова…
     Нам не так часто нравилось одно и то же.
     Ты часто подтрунивала надо мной – мол, я хочу, наверно, как большинство получать награды, премии…
     - Я спокойно отношусь к внешней атрибутике успеха и к его внешнему мерилу.
     - Значит, хочешь убедить, что ты исключение?
     - Хотеть убедить – это  шаблон, а не исключение.
     - И мог бы отказаться?
     - Публичный отказ и его демонстрация – те же внешние атрибуты успеха, только другой его стороны и у других почитателей. А заодно и лёгкая пощёчина тем, кто гордится, что получил, и вознесение себя – а я вот не такой, как вы! И наплевательское отношение к людям,  работа которых – создавать мерило успеха. Возможно, некоторые их них искренне выражают своё уважение или восхищение, даже если оно кажется запоздалым и не берёт за душу. 
     - Ты не допускаешь, что кто-то действительно не хочет?
     - Допускаю. Но никто без твоего согласия не представит на рассмотрение жюри  тайком от тебя  твои стихи или романы, и если тебя могут  наградить, будешь знать об этом хотя бы за пару дней.
     - Конечно, сказать «нет» заранее, когда об этом знают только ты и тот, кому ты сказал, - совсем не то, что отказаться публично, чтоб об этом узнали все, в том числе те, кому это  по вкусу.
      - Бог им судья.
     - Бог нам судья, - сказала ты. - Не возносись, чтоб указывать, кого судить. Бог и тебе судья, и мне… Никто не просит нас оценивать нашу любовь  или нелюбовь к другим.
     - Но есть же искупление и смерть на кресте.
     - Видеть во Всевышнем вершителя сурового правосудия, блюстителя строгого правопорядка? Идея, что искупление предполагает выкуп, переносит спасение  в план бизнес—проекта.
     - Наказание за грехи неминуемо. Божий суд, спасение тех, кто достоин…
     - Достоин и заслужил спастись? Ведь это не правосудие с его формальными категориями добра и зла. Не постулаты  царя, который тешит своё самолюбие тем, что  все ждут его слова и  появления, а удовлетворение  находит, наказывая провинившихся. Тревожиться о наказании за свои грехи? Грех не передаётся, как инфекция, не переносится по воздуху от родителей к детям, от одних к другим…Может, нужно тревожиться о своей сегодняшней отдалённости от всего, связанного с Богом?
     - Чаще ходить в церковь?
     - Ходить в церковь, чтоб все знали, что ты туда ходил и молился за того или этого, за то или это? И даже снять на видео и показать? Наверно, для кого-то это и есть самое то.
     Вода может быть в виде льда, жидкости или газа, когда вода испаряется. И Высшие Силы, и церковь, и религия – это всё тоже вера.
     - А крест?
     - Крест –  не выкуп и не примирение, не требование вести себя так или так. Крест – это триумф Любви над злом.  Всевышний не мог придумать такой несправедливости, чтобы обречь людей  отвечать за грех  своих далёких предков в раю. Божья любовь не прощает зло, не убирает вину, как это делает милосердие, такая  любовь уничтожает грех как таковой. Эта любовь  столь  велика, что на неё нельзя не ответить любовью.
    (Хотел написать несколько слов, а уже пошли не строки – абзацы).
     Если ты приходила раньше, ставила  запись, которую я ни раньше, ни потом не слышал:
          «Волна, как время, ткёт и ткёт
           Скрижали - текст не сужен…
           И вы не та, и я не тот,
           Кто нам в сей жизни нужен.
                Шторма потерь, девятый вал…
                Нас страсть-любовь спасает,
                И вашего лица овал
                Вновь чёткость обретает.
             И  вот на мачтах кораблей
            Огни Святого Эльма,
            На море – это как елей,
            Надежда на спасенье.
                Причалить нужно кораблю,
                и – в дальнюю дорогу…
                Сказали вы: «Я не люблю,
                Когда всё время в ногу.
               В чужом фарватере идти,
                Брести какой-то тенью…
                Нужны мне новые пути,
                Кураж, каприз, забвенье…
                Пусть невезенье иль разрыв,
                Страданье или радость
                И взлёт,  и дерзостный порыв,
                Иль пустота, усталость…
             И это вовсе не беда,
             Коль от тоски тоскуя,
             Или замёрзну навсегда,
             Иль в пламени сгорю я».   
                И словно маяка огни,
                Горят в моём ненастье
                Воспоминания мои,
                Мои осколки счастья…
               Пусть даже встретятся пути,
                И повторятся встречи,
                Зачем опять к тому идти,
                Что время не залечит».
          (Запомнил не только  из-за того, что у меня  хорошая память, но и потому что ты не выключала, пока романс не закончится, а иногда повторяла запись).
         Я тоже говорил тебе, как хорошо бы мы жили вдвоём, но, вероятно, говоря это друг другу, мы имели  в виду каждый своё.
     А ведь мы и могли быть вместе только потому, что у меня была жена, а у тебя муж.
     Ты скажешь, возможно, что это кощунственная мысль, а может, вообще ничего не скажешь, потому что много времени прошло и мысли у тебя совсем другие…а может, и ты сама…
     Написал «много времени» - конечно, семь месяцев совсем не так много; но если часы  «на нашем Парнасе» (как ты называла) мелькали, как минуты, почему месяцы не могут стать  годами?
     Я был свободен от быта, его брала на себя моя жена, чтобы я мог заниматься, чем  занимаюсь.
     «Представь (я не могу представить) -  утром ты варишь  два супа и одну кашу (потому что каждому - своё), наполняешь три термоса (потому что всем  некогда греть), до работы бежишь  в магазин, а после – к моей маме (три раза в неделю) и в школу  за младшенькой (каждый день), управляешься с домашними  делами, проверяешь уроки, а  ночью садишься писать о возвышенных чувствах. Интересно, что бы ты написал?»
     Вероятно, встретив тебя, я бы спешил в магазин за продуктами или в ремонтную мастерскую за обувью, и наша встреча ничем  бы не закончилась.  Нет, наверняка я бы обратил внимание на твою необычную внешность…  возможно, написал бы стихотворение…
     В творчестве я использую сослагательное наклонение, а в жизни его не люблю.
     «А вот если бы…» … Кто может утверждать, что  было бы иначе? (Кроме влюблённых в свою теорию и считающих её единственно верной). Возможно, «эффект бабочки» - красивая выдумка беллетристов, которую всегда можно привести  примером, но которую никто никогда не проверит.
      - А почему нельзя? – спросила ты.
     - Потому что все очень разные. То, что ужасно для одних, для других – превосходно.
     - И что?
     - На каждое действие есть противодействие. И это противодействие точно так же для одних замечательно – «наконец-то!», а для других – «ну вот опять!».
     - Так можно до бесконечности.
     - Потому всё и движется. Под воздействием сил из высших эмпирей – иногда мощного фрегата, иногда крошечного, где на бортах написано «Баланс» и «Гармония». И потихоньку  судно продвигается вперёд – в конце концов, хоть в музыке, хоть в стихах дисгармония при соблюдении баланса звучит гармонично.
     - Да уж, - сказала ты.  – Deux ex machina. Как «бог из машины» в древнегреческих трагедиях – и всё чудесным образом разрешается.  Все довольны, все смеются. Обычно кто-то смеётся, потому что кто-то плачет. И  ему весёлые или безразличные объясняют, что  он плачет, потому что не всё и не так сделал, как надо, чтобы хохотать.
          Я сказал, что не сторонник имманентности. Мне ближе трансцендентность… и тут же понял, что зря углубился в философские термины. Они всегда тебя удручали. Ты говорила – всё это ужасно скучно и непонятно… хотя звучит красиво – этический императив как стремление к миру и справедливости… история включает в себя не только науку, но и искусство…
     - Опять ты пустился в рассуждения.
     - Ты тоже не всегда говоришь понятно, - сказал я. -  Нельзя понять…
     - Почему ты думаешь, что мне важно, чтоб меня понимали? Из нескольких  выберешь того, с кем можно меньше  нервы трепать – это да.
     (Вопрос вертелся у меня на языке, но я удержался).
     - Понимание – это для тебя. Ты же хочешь, как все, наверно, писатели, чтобы тебя читали, понимали…может, и  награждали, к чему обычно стремятся… Человек весомее людского перечня наград и порицаний, а поступки выше красивых слов с придыханием  искренности…обычно говорят – «общественных наград и порицаний» - чтобы отделить себя от «неправильного общества», хотя общество – это те же люди…Людям, которые слушают и смотрят, важно то, что соответствует их понятиям о правильности и красоте, а не то, что было в реальности. И для пишущих это имеет значение…А мне зачем?
      К счастью, ты не продолжила  эти «зачем». 
     И мне, к счастью, тоже не нужно было ничего отвечать.
     Как я уже писал, я бы прошёл мимо, и ты бы, наверно, не остановилась, если бы спешила за детьми в садик или домой готовить ужин.
     Но я  не был  озабочен бытом и не был одержим стремлением заработать.  Жена умудрялась вести хозяйство на наш скромный бюджет (впрочем, я не привередлив в быту) и справлялась с воспитанием детей, привлекая меня лишь изредка, скорее для того, чтобы дети чувствовали заботу отца.
     Наверно, ты тоже не очень вникала, что  смогла устроить «наш Парнас» благодаря твоему мужу (мне это было не по карману), и  благодаря его частым отлучкам мы могли видеться.
     Догадывалась ли моя жена о тебе… не о тебе лично, а о потенциальном существовании тебя? Или воспринимала мои отлучки  и некоторые нестыковки как странности, присущие творческому человеку?
     Ты тоже говорила мне, что я люблю jouer un tour – выкинуть фортель, и говорила, что любовь с первого взгляда выражение le coup de foudre  лучше передаёт – удар молнией.
     Возможно, сейчас у меня удар молнией наоборот? А может и у тебя?
     Случайно на днях узнал, что у твоего мужа инсульт, он ещё  в клинике.
     Не знаю, надо ли отправлять тебе эту записку, которая вряд ли тебя обрадует.  А мне совсем  не хочется тебя огорчать.
     Я бы не начал её писать, если бы не смерть моей жены.
     Она не мучилась в смерти и, надеюсь, не очень страдала в жизни. Я многое не сказал ей и о многом не спросил. И мне теперь  жить с этим знанием, что  я мог сделать и не сделал.
     Вероятно, в произведении герой бы всё осознал и быстро исправил, а если исправить нельзя, спивался бы или сходил с ума.
    В жизни обычно живёшь, как жил, кого-то  «мог, но не сделал» посещает иногда, кого-то чаще или ещё чаще, а кто-то после взрыва слёз и слов быстро и прочно забывает. До следующего взрыва.
     Я не знаю, жив ли  твой муж, и если его нет (геморрагический инсульт, врачи говорят, самый тяжёлый), нам никто не мешает быть вместе. Только теперь это не очень нужно. Или не нужно вовсе.
     У тебя такие же мысли?
     Я не знаю, отправлю тебе это или нет. А может, выброшу, как  выбрасываю свои вещи, которые считаю неудавшимися… Возможно, я ошибался и выбрасывал не те, которые нужно выбросить.

Опубликовано в книге "Waterline" Киев, "Мистецтво", 2025