Театр преступления

Солнце лилось сквозь запыленные стекла аудитории, рисуя на стене причудливые узоры. Максим, съежившись на стуле, чувствовал на себе сверлящий взгляд преподавателя, Какакий Какакиевича. Тема сегодняшнего семинара – "Преступление и наказание" Достоевского, а в голове у Максима роились мысли совсем не о Раскольникове, а о чем-то гораздо более насущном – о собственной девственности.

"Итак, Максим, - прогремел голос Какакий Какакиевича, - в вашем сценарии мы видим явное подражание Достоевскому. Раскольников 2.0, так сказать. Но где, позвольте спросить, глубина?"

Максим, покраснев, пробормотал что-то невнятное о "внутреннем конфликте", о "поиске себя". Какакий Какакиевич фыркнул.

"Конфликт есть, а где преступление? Где та самая «идея», ради которой Раскольников пошел на убийство? У вас, простите, какая-то мелодрама про мальчика, который хочет стать мужчиной. Это не Достоевский, Максим, это… "Богатые тоже плачут"!"

Максим почувствовал, как в груди закипает раздражение. Какакий Какакиевич упорно гнул свою линию, требуя от него "криминала", "морального надрыва". А где ему, девятнадцатилетнему девственнику, взять этот криминал? Он хотел написать о другом – о страхе, о комплексе неполноценности, о навязчивой мысли "никогда", которая преследовала его.

"Вы понимаете, Какакий Какакиевич, - попытался объяснить Максим, - для моего героя потеря девственности – это и есть своего рода преступление. Преступление против самого себя, против своих идеалов..."

"Бросьте, Максим! - перебил его преподаватель. - Какое это преступление? Это юношеский максимализм! Нужно что-то серьезное. Кровь, страдания, борьба с совестью!"

В голове у Максима всплыли слова друга, Сашки: "Ты никогда не станешь мужчиной, если так и будешь бояться!" И вот он, этот страх, воплотился в лице Какакий Какакиевича, требующего от него "кровавого" сценария.

А в сценарии, тем временем, жизнь шла своим чередом. Максим, вдохновленный Раскольниковым, в порыве графомании написал первую строчку своего будущего романа: "Сгущались тучи за окном. Сегодня я убил человека." Написал и забыл.

Через пару недель, в комнате Максима, царил хаос. Мама, не выдержав этого "творческого беспорядка", вызвала клининговую компанию. И вот тут началось самое интересное.

Уборщица, наткнувшись на листок с "признанием в убийстве", немедленно сообщила в полицию. Следствие, ухватившись за эту ниточку, решило проверить Максима. Следователь, хитрый и циничный, решил "спровоцировать" парня, подсылая к нему девушек.

Илья, как слепой котенок, ничего не понимал. Почему к нему стали проявлять интерес такие красивые и уверенные в себе девушки? Он думал, что это чудо, что это шанс. Он не видел, что за ним следят, что его слова записывают, что его проверяют на "вшивость".

"Зачем ты им это рассказываешь?" - кричал на него Сашка. "Ты что, не понимаешь, что они тебя разводят? Что ты им нужен только для того, чтобы повесить на тебя всех собак?"

Илья отмахивался. "Брось, Сашка! Ты просто завидуешь! Я наконец-то стал интересен девушкам. Я наконец-то чувствую себя мужчиной!"

А Какакий Какакиевич продолжал твердить свое: "Убери эту мелодраму! Где криминал? Где настоящий Достоевский?"

И только когда его вызвали в участок и предъявили листок с "признанием", Илья понял, что попал в настоящую переделку. Следователь смотрел на него, как на таракана, которого собираются прихлопнуть.

"Так ты признаешь, что это ты написал?" - спросил следователь.

Илья в панике замотал головой. "Это… это я для романа писал. Это просто игра воображения! Я никого не убивал!"

Но ему уже никто не верил. Илья, как Колобок из сказки, катился по наклонной, не понимая, кто и зачем толкает его в пропасть. Он был слеп, глух и наивен. Он жил в своем "театре", не замечая, что вокруг него разворачивается настоящий детектив.

И тут Илье пришла в голову гениальная мысль:
"Понимаете, следователь, - начал он, запинаясь, - я вообще не помню, что я это писал! Я живу как в театре и все время жду что меня предупредят об опасности. Меня предупреждали об этом преступлении, и я ничего не заметил!"

Адвокаты сбились с ног, доказывая абсурдность обвинений, его непричастность и его полную неспособность к преступлению. В качестве алиби они привели его девственность, его наивность, его неумение врать. Но следователь был непреклонен: "Самооговор! Самошантаж!"

И только когда Сашка вытащил на свет Какакий Какакиевича, который подтвердил, что Илья пишет сценарий, подражая Достоевскому, дело сдвинулось с мертвой точки. Оказалось, что Какакий Какакиевич, движимый завистью к таланту Ильи, подговорил уборщицу сообщить в полицию. Такова была правда.

В итоге все закончилось хорошо. Илью отпустили, Какакий Какакиевич лишился работы, а Илья, получив бесценный жизненный опыт, начал писать новый сценарий. Теперь он писал не о Раскольникове, а о себе, о слепом мальчике, который попал в паутину чужих интриг. Теперь в его сценарии была настоящая глубина, настоящая боль и настоящая правда. И, конечно, немного черного юмора. Ведь без него, как известно, жизнь просто невозможна. А насчет девственности.... это уже совсем другая история.
Основных конфликта сразу два. Структурная ошибка. Либо выбраться из лап правосудия, либо пытается стать не девственником, - написал редактор и добавил в черный список Какакий Какакиевича.
(с) Юрий Тубольцев