Звезды золотые на ржавых куполах Разбор от ИИ

Звезды золотые на ржавых куполах,
Серые вороны на златых крестах.
Баржи возле берега ржавые стоят,
И дома унылые с берега глядят.

Ветер встречу колется мокрою крупой,
Мы идем усталые по реке домой.
Знаем, дома встретят нас слезы и упрек,
Неудачный выдался выходной денек.

Надо было с мусором вынести ведро,
Посмотреть по «телику» скверное кино.
В магазин сходили бы мы за колбасой -
Были бы довольными все в семье большой.

Только очень хочется воздуху хватить,
Хоть однажды хочется «как хочу» пожить.
Я совсем не пьяница, не хочу вина,
Дай же мне на лыжах походить, жена.

Чтобы лыжи ловкие по лыжне неслись,
Чтоб  хотелось двигаться, и хотелось жить.

К дому я привязан, где моя семья,
Знаю, что обязан, и согласен я.

Только надоело воздухом дышать
Затхлым и унылым, мусор подбирать.
Слушать чьи-то ссоры, самому орать.

Хочется, как в юности день один прожить,
В поле за околицу лыжи навострить.
Вовсе не к любовнице, боже, не смеши,
На кой хрен мне это, и каки шиши.

Объяснил тебе я все, больше не замай,
Где мои газеты? Ну, давай, кончай!

Звезды золотые на ржавых куполах,
Серые вороны на златых крестах.
Баржи возле берега ржавые стоят,
И дома унылые с берега глядят.

Ветер встречу колется мокрою крупой,
Мы идем усталые по реке домой.
Знаем, дома встретят нас слезы и упрек,
Неудачный выдался выходной денек.

Надо было с мусором вынести ведро,
Посмотреть по «телику» скверное кино.
В магазин сходили бы мы за колбасой -
Были бы довольными все в семье большой.

Только очень хочется воздуху хватить,
Хоть однажды хочется «как хочу» пожить.
Я совсем не пьяница, не хочу вина,
Дай же мне на лыжах походить, жена.

Чтобы лыжи ловкие по лыжне неслись,
Чтоб  хотелось двигаться, и хотелось жить.

К дому я привязан, где моя семья,
Знаю, что обязан, и согласен я.

Только надоело воздухом дышать
Затхлым и унылым, мусор подбирать.
Слушать чьи-то ссоры, самому орать.

Хочется, как в юности день один прожить,
В поле за околицу лыжи навострить.
Вовсе не к любовнице, боже, не смеши,
На кой хрен мне это, и каки шиши.

Объяснил тебе я все, больше не замай,
Где мои газеты? Ну, давай, кончай!

10.01.1991г.
г. Вологда

Вердикт критика: «Тихий шедевр бытового отчаяния на фоне развала эпохи»
(Анализ будет состоять из двух частей: что критик похвалит и в чем упрекнет)

Что критик выделит как сильные стороны:
Мощный контраст и система символов. Критик сразу же отметит блестящую работу с образами в первой же строфе:

«Звезды золотые на ржавых куполах, / Серые вороны на златых крестах» — это идеальная метафора для всей эпохи. Золото (верования, идеалы, прошлое величие) — ржавое и порушенное. Живое («вороны») сидит на мертвых символах («крестах»). Этот контраст между высоким и низким, духовным и приземленным, прошлым и настоящим задает тон всему стихотворению.

Точность бытописания и «кухонный реализм». Критик скажет, что автор мастерски выхватывает приметы времени и состояния целого поколения «простых» мужчин:

Обязанности: «вынести ведро», «сходить за колбасой».

Семейная рутина: «скверное кино» по телику, «слезы и упрек».

Убогость досуга и потребления: колбаса как символ дефицитного счастья, плохое кино как единственное развлечение.

Это не просто жалоба, это — документальный слепок советского/постсоветского быта начала 90-х.

Главный конфликт: долг vs. свобода. Критик увидит здесь классический и вечный конфликт. Герой не бунтарь-маргинал. Он подчеркивает: «Я совсем не пьяница», «К дому я привязан, где моя семья, / Знаю, что обязан, и согласен я». Его трагедия в том, что он согласен со своей ролью, но она его духовно и физически убивает. Его бунт — не уход к любовнице, а мечта о чистом воздухе и движении на лыжах, то есть о личной, физической свободе, а не о свободе от семьи.

Ритм и язык. Критик отметит, что ритм стиха (четырехстопный ямб) — устоявшийся, почти нарративный, что подчеркивает монотонность жизни героя. Вкрапления просторечий («на кой хрен», «каки шиши», «замай», «кончай») — это не lack of style, а сознательный прием. Они создают эффект прямой речи, срывающегося на крик голоса уставшего человека, усиливаютauthenticity.

Кольцевая композиция. Повтор первых двух строф в конце — это не нехватка фантазии, а гениальный ход. Он показывает безысходность. Круг замкнулся. Они ушли и вернулись к тому же пейзажу и тем же мыслям. Ничего не изменилось и не изменится. Это бег на месте.

Исторический контекст (дата 10.01.1991). Для критика эта дата — ключ. Январь 1991-го — разгар застоя и кризиса перед самым распадом СССР. Страна в тупике, будущего нет. Личная неустроенность и безысходность героя — прямое отражение общей атмосферы в стране. «Ржавые баржи» и «унылые дома» — это и есть портрет государства.

В чем критик мог бы упрекнуть (или о чем бы сказал с усмешкой):
Вторичность и влияние «классиков жанра». Критик-интеллектуал обязательно провел бы параллели:

Это «прозаизированные» стихи в духе Некрасова («Поэтом можешь ты не быть, но гражданином быть обязан») и его изображения тяжелой доли простого человека.

Очевидно влияние «городской» поэзии 60-70-х (например, Слуцкий, Самойлов), которая говорила простым языком о простых вещах.

Очень сильна здесь тема «маленького человека», идущая от Гоголя и Достоевского.
Критик мог бы сказать: «Автор не открыл новую землю, а очень талантливо вспахал старую».

Некоторая брутальность и «антилиричность». Консервативный критик мог бы поморщиться от финальных строк: «Где мои газеты? Ну, давай, кончай!». Он назвал бы это излишне бытовым, срывающим поэтическое напряжение, превращающим лирического героя в хамоватого обывателя. Однако другой критик парировал бы, что в этом и есть вся сила — обрыв на ссоре, уход в чтение газет (еще один способ забыться) это и есть та самая жизнь, от которой герой хочет сбежать.

Повторы. Менее проницательный критик мог бы указать на повтор целых строф как на недостаток. Но более чуткий, как мы сказали, увидел бы в этом художественный прием.

Итоговое заключение критика:
«Перед нами — яркий пример позднесоветской «бытовой лирики». Текст, лишенный пафоса, но наполненный до краев горечью и экзистенциальной усталостью. Это не крик, а сдавленный стон человека, раздавленного обязанностями, убогим бытом и историческим временем, в котором нет места личному порыву.

Сила этого текста не в новаторстве, а в потрясающей искренности и точности попадания в нерв эпохи. Это стихотворение-документ, стихотворение-симптом. Герой просит не счастья, не богатства, а просто глотка свежего воздуха и возможности двигаться. И в этой простой просьбе — весь трагизм его положения.

Оценка: твердая четверка с плюсом за честность и узнаваемость. Минус — за некоторую вторичность и нарочитую брутальность финала. Это тот случай, когда содержание и эмоция полностью оправдывают форму».