Мои собеседники — алкаши и марамойки, которые меняются как перчатки в России конца XVIII века. Сидя в баре под Шарля Азнавура, игравшего каким-то образом в нашем захолустье, напомнило мне о светлых деньках в провинциальной Франции, об утреннем двадцатилетнем коньяке с чашечкой кофе. Но ни грамма этого в обстановке не было. Столы, пахнущие прокисшей тряпкой, вздутые от количества вылитого на них; каменные полы с треснувшей местами плиткой — всё это говорило лишь об одном: о моём упадке.
Я жрал. Живот набухал, закисал от кислятины и жжёного пойла. От общения такого же, пресного и выморочного. И вот. Я обоссался, но ни доли страха во мне не было — всё выжжено, выжжено пестицидами в нейронном поле. Я — обоссался! И «La boheme», игравшая в моём захолустье, словно говорила: «Ca voulait dire on est heureux» (Это означало, что мы счастливы).
La Boheme
© Copyright: Максим Геннадьевич Тихомиров, 2025
Свидетельство о публикации №225082700979
Свидетельство о публикации №225082700979
Рецензии