Господи, хоть что-нибудь

Снег падал медленно, как будто кто-то сверху аккуратно встряхивал подушку из лебяжьего пуха, а из нее тихонько выпадали нежные невесомые пушинки.

Мария брела не торопясь, будто боялась идти.

…Свекровь с первого дня ее невзлюбила. Сухая, скрипучая баба, как чердачная доска. Ее фраза: «от тебя ни проку, ни приплоду» въелась в кожу.

Муж Николай сперва защищал, а потом махнул рукой и отстранился. Позже стал избегать, а как-то, ничуть не смущаясь, сказал правду:
— Прости, Маша. Детей хочу. А с тобой, видно, не судьба. Ганка беременная от меня. Пойми меня, Маш… да и мать зудит все время. Ты иди домой, ладно…
— Коль… да как же… мой дом здесь. Жена я тебе… и…
— Маруся, не надо. Иди домой. Я Ганну завтра приведу. Она родителям рассказала. А там батя ее — сама знаешь. Лютый.

Он не кричал, не ругался, не скандалил, не прогонял. Просто — все сказал.

Маша вспомнила Ганку. Молодая, красивая, румяная…

И тогда она просто собрала чемодан и ушла. Шла долго, загребая ботинками уже успевший нападать снег, думала, что сказать матери, как посмотреть в глаза отцу.
Стыдно-то как! Муж прогнал, сменил на ту, которая вот-вот родит. Все правильно. Наверное, он прав. Семья там, где дети. А у них их нет. Пять лет живут, а все никак не получалось.

Мать встретила сдержанно — сразу все поняла: дочь с чемоданом явилась. Маша тихонько разделась, присела на табурет.

Из светелки вышел отец:
— Здравствуй, дочка. Ничего, как-нибудь. Здесь твой дом. А как же. Печь теплая, там спать будешь. Живи, Машенька. Живи, доченька.
— А как же… — начала было мать.
— Цыц! — прикрикнул отец. — Она что, гуляла? Нет! Или ленивая? Тоже нет! Родить не может! А мало ли таких баб за все время на деревне было? Были! И всегда их родители принимали, если такие подлецы, как Колька, прогоняли. И чтоб не упрекала никогда! — он сурово глянул на жену.
Та молча кивнула, налила дочке тарелку борща, подала.

… Почти целую неделю Мария молчала, не ела толком, не спала, лишь ворочалась на печи. Мать оттаяла, потчевала дочку — пирожки ее любимые напекла. Да только не до угощений было Маше.

На Рождество женщины с фермы собрались в церковь в соседнее село, у них не было. Недалеко, километра три. Маша тоже решила сходить. Зачем? Сама не знала. Денег даже на свечку не было: всю зарплату до копейки матери отдала. Просто пошла, и все, будто толкал кто.

В храме было немноголюдно. В основном старушки, пара женщин помоложе, один мужик, два подростка. Как их занесло в церковь?

Маша тихонько встала у стены. Просто стояла, даже не молилась, потом вдруг по телу прошла теплая волна, подступила к глазам, пролилась горячими слезами.

— Господи, ну хоть что-нибудь, — прошептала Маша, понимая, что и сама не знает, чего просить. Замуж снова? А смысл? Ведь родить не сможет. Ребенка? А где ж его взять без мужа. Значит, надо просить мужа, но снова замуж
не хотелось.
Так и застряла просьба, не оформившись…
«Господи, ну хоть что-нибудь…»

Вышла Мария из церкви раньше других женщин. Морозно, уже смеркалось. В ушах еще гудело пение, закуталась получше в пуховую жаль.

Пошла вдоль храма — и вдруг остановилась. На лавке, у самой стены — коробка. Хотела пройти мимо — да будто снова кто толкнул. Подошла и открыла — а там хорошо завернутый в пуховое одеяло… младенец.
«Подкидыш!» — ахнула Мария.
— Господи… — только и смогла сказать вслух. — Господи… хоть что-нибудь.
Оглянулась Мария по сторонам — никого нет. Только снег все так же тихо сыпется с небес.
Маша вынула ребенка из коробки, прикоснулась губами к носику — теплый. Не замерз. Вот и хорошо. Сердце ликовало и паниковало. Куда сейчас? Домой, к участковому? В больницу? А может…
И Мария вернулась в церковь.
 
…Клавдия Широкова, держась за низ живота, кое-как добралась до медсанчасти, постучала и позвала:
— Наташа, ты на месте?
На крыльце появилась молодая женщина в белом халате и ахнула:
— Клавка, ты? Началось?
Она ринулась к женщине, та едва не упала ей в руки.
— Наташа, как договаривались. Все шито-крыто… — она говорила сбивчиво, с придыханием. — Двести рублей тебе дам, и ребенка унесешь сразу, как договаривались.
Фельдшер закивала часто:
— Да, да, идем, все, как договорились.
Она ликовала: «Ну вот и платье, и туфельки мне к весне, а еще и на сумочку останется, и сережки куплю».

Клаве было семнадцать, и страх уже с лета сидел в животе вместе с ребенком.
Мать ничего не заметила — пила, спала. Отец суровый, слово сказал — кулаком догнал.
Клава пряталась под свитерами брата, надевала по две кофты. Думала: может, само рассосется.

А когда не рассосалось — пошла к Таньке, подруге.
Та тихо кивнула:
— К Наташке иди. Она за двести рэ все сделает и ребенка пристроит.

Роды были быстрые, не тяжелые. Через несколько часов появился мальчишка, здоровенький, небольшой —
всего килограмма на два с половиной. Закричал сразу.

Фельдшер перерезала пуповину, запеленала, завернула в пуховое одеялко, уложила в коробку. Глянула на Клаву:
— Ну что, как договорились?
Клава кивнула.
— Не передумала?
Клава покачала головой.
— Может, хоть глянешь?
— Нет. Ни к чему.
Наташа кивнула, оделась, подхватила коробку и пошла в церковь.
«Надо ж, как Иисус родился, в тот же день. Дура Клавка».

…Мария зашла в храм, подошла к старушке, торгующей свечами:
— Вы можете меня выслушать?
— Конечно, а что случилось? — оживилась старушка.
— Только что на лавке, около храма, я нашла коробку…
У бабушки расширились глаза:
— Что там?
— А там младенец.
Бабушка ойкнула:
— Подкинули? — догадалась она.

Мария обрадовалась: значит, не первый раз, и бабушка знает, как в таком случае поступать.
— Да, наверное, вы правы. Не забыли же. Тем более он в коробке.
— Так, — засуетилась старушка, — надо батюшке сказать, он врача вызовет, скорую, участкового.
Старушка уже вышла из-за своей конторки.
— Тише! — взмолилась Маша. — Подождите. Давайте присядем.

Бабуля внимательно посмотрела на Марию и присела на лавку, стоящую поодаль.

Маша тоже присела, поставив коробку рядом. Малыш, на удивление, молчал, лишь чуть кряхтел и причмокивал.
— Мне двадцать шесть лет, пять лет я была замужем, — начала рассказ Мария.
Бабуля внимательно слушала.
— Ни разу не была беременной. На днях меня выгнали из дома мужа. Вы понимаете за что?
Маша посмотрела на бабушку глазами, полными слез.
Та лишь кивнула.
— Муж… привел домой свою любовницу. Она беременная. Я сегодня пришла в церковь и даже не знала, о чем просить Господа. Я просто поблагодарила, и все. Потому что снова замуж я не хочу, не вижу смысла страдать опять. Тем более я все еще люблю Николая.
— Я поняла тебя, родная. Ты хочешь этого ребенка.
— Да! — с горячностью подтвердила Мария.
— Пойдем. Батюшка у нас хороший. Он поймет и сделает все как надо. Он поможет тебе. Отец Михаил — святой человек.

Маша доверилась старушке: подхватила невесомую коробку и пошла за бабушкой. Она юркнула куда-то, Маша за ней.

Оказавшись в чертогах, куда никогда не заходят прихожане, Маша растерялась, но бабушка взяла ее за руку.
— Ничего не бойся. Будет твоим. Отец Михаил поможет. Я сейчас сама ему все расскажу. Присядь, я его позову.

Маша присела на скамью, а бабулька исчезла. Ее не было долго, так показалось Маше. А на самом деле за это время пожилая женщина лишь успела зайти к отцу Михаилу и быстро рассказать ему то, что только что услышала сама.

Батюшка поднялся, перекрестился на образа:
— Господи Иисусе Христе, пусть все по воле Твоей Святой будет. Айда, Семеновна, все будет путем. Баба-то хорошая?
— Сами увидите, батюшка. Светится вся изнутри. Будто дева Мария к нам спустилась, а с нею Иисус.

Батюшка зашел туда, где сидела Маша.
Увидев его, она подскочила.
— Как зовут тебя, дочь моя?
— Мария… — тихо ответила Маша.

Волна благости прошла у батюшки, а бабушка вскрикнула и заплакала, принялась креститься и приговаривать:
— Господи Иисусе Христе, спаси и сохрани меня грешную.
— Вот что, Мария, я помогу тебе. Сейчас я отведу тебя к себе домой, и жена моя, матушка Александра, тебе поможет во всем. Поживешь у нас немного, пока она все устроит. Опыт есть у нее. Если ты сейчас сама пойдешь в милицию или в опеку, да даже если и в больницу, отнимут у тебя ребенка. А у церкви есть право держать младенца у себя, если его подкинули. Саша все сделает, и в кратчайшие сроки ты станешь приемной матерью.

Пока он говорил, Маша чувствовала, как ноги ее слабеют, в голове мутит, она едва могла стоять и слышать то, что говорил отец Михаил.
Сердце билось как сумасшедшее, в голове стучало лишь одно слово: «Матерью… матерью… матерью».

Вдруг она опомнилась:
— Отец Михаил, нужно же, наверное, чтобы врач осмотрел, и кормить надо…
— Ну вот уже почти и мать. Правильно беспокоишься. Александра осмотрит: она педиатр в прошлой жизни. Опыт имеется. У нас пятеро детей и одиннадцать внуков, четыре правнука, — улыбнулся батюшка. — А кормящие в приходе есть. Голодным не останется. Как назовешь?
— Я даже не знаю, мальчик там или девочка.
Отец Михаил кивнул:
— Пойдем. Малышу уход нужен.

… Когда Мария через
полтора месяца принесла домой сына, которого назвала Мишенькой, — мать только перекрестилась, развернула одеяльце, утерла глаза:
— Господи, какой беленький…
И пошла топить печку сильнее.

Отец тоже прослезился:
— Дождались. Дедом стал я. Мать, а ты ж теперь бабка. Да только как же, дочка? Все ж знают, что не твой он.
— Папа, отец Михаил сказал мне, что не надо скрывать. Пусть знают. Как только Мишенька подрастет чуть, я ему все расскажу. Всю правду. Правда — она всегда милее лжи. Так сказала матушка. Потому что она одна, и дорога у нее одна. А лжи много, и тропинок у нее широких, узких и темных тоже много. Но когда правда есть, то уж никаких дорожек больше не будет.

Через пять лет Клавдия пришла в церковь и спросила у старушки, торгующей свечами, куда дели младенца, которого пять лет назад подкинули под Рождество.
Старушка пристально посмотрела на Клаву и ответила:
— Коль вспомнила — значит родить не можешь. А коль не можешь — не велено тебе быть матерью. Иди-ка ты по добру, по здорову. Твой ребенок у той, которая сама не смогла, а ты ей подсобила. Потому как ей позволено. У Бога все как надо предусмотрено.
Татьяна Алимова