04. 05. 2025 О неодушевленных предметах

Человечеству очень повезло, что рояль — неодушевленное существо.
 
Потому что, если б его терпение закончилось однажды, он выплеснул бы все, что видела его лакированная поверхность за долгие годы своей непростой жизни. Все, что пережили его клавиши, наряженные в бело-черные перчатки. Все, что накипело в его чреве, пронизанном десятками натянутых струн.
 
Вы думаете, там пустота? Нет, там его душа.

Если бы он вдруг каким-то волшебным образом ожил, если бы все пережитое вдруг материализовалось, вспенилось и выплеснулось бы наружу, ей-богу, никому бы не поздоровилось.
 
Я так и представляю этот утробный гул. Глухой, неясный на первых порах. Дребезжащий. Трогающий басы где-то там, глубоко внутри, в самых темных недрах. Бьющийся о стены внутри воздух, клокочущий, пытающийся вырваться в негодовании наружу.
 
Так и вижу, как растет эта буря и зреет. Как наливается ненавистью ко всем мучителям, дергающим его за изысканные белые пальцы. И за пижонисто-черные тоже. Топчущим блестящие педальки внизу. Ерзающим попой перед его благородным анфасом. Так и вижу адские его мучения, когда падали ноты на клавиатуру с грубым бряком, и неловкие руки, подхватывающие их на излете и водворяющие на место. Протащившие предварительно раззявленную книжку за шкирку по всей роялевой морде, включая подбородок и нос... тьфу, клавиатуру и пюпитр.
Представляете, скольких седоков видел он? Сколько взволнованных пальцев помнит? Сколько искривленных губ?
 
Каково этому возвышенному созданию, прекрасному, многострунному, способному на самые возвышенные пассажи, видеть около себя какое-нибудь очередное недовольное существо в косичках и гримассах? Существо, конечно тоже не виновато, его самого заставляют каждый день. Ну ладно, пусть не каждый день, но заставляют. На семь лет приковав бедное дите к инструменту, как к персональной голгофе.

За что ему такое? Что интересного смотреть на недовольное, взрослеющее чадо, которое ни удовольствия от процесса не получает, ни божественной искры в музыке не видит? (Пока?) И видеть не хочет? И учиться не намерено?
 
«Ну и шло бы восвояси, — уныло думает инструмент, глядя на очередного мученика, - нашел бы себе интересное дело по нраву: по двору бегать и орать, например. Глядишь, подготовило бы голосовой аппарат для вокала. Ну, или просто пар выпустило бы. Меня б, старика, зато не мучили бы»

Инструменту же тоже польза. Никто в тебя не фыркает, никто тебя не ненавидит. Не бьет ладонями по клавишам, не пинает носками под дых.

Всем хорошо.
 
Рояль вообще почти в любой квартире — страдалец.
Сначала им пытают детей. ( А кто-нибудь поинтересовался, каково это — быть орудием мучений невинно неодаренных? )

Потом на него начинают складировать то, что не помещается в шкафы. Сначала для красоты, конечно. Потом по привычке. Мало того, что некрасиво, так еще и тяжело. В критичном случае можно завалить по маковку. Так, что начинает казаться: это уже такой причудливый вид серванта, громоздкий и брутальный. Изредка откапывают ко всеобщему ликованию. Опять терзают клавиши, с каждым годом все ленивее и ленивее. Пока уже там все мхом не зарастет. И снаружи, и, наверное, внутри.
 
В большинстве случаев они так и остаются — бедными блестящими родственниками. Гордыми аристократами, случайно выпавшими из своего мира огромных холлов с позолоченными виньетками на портретах, дубовым паркетом, утекающим в ближайшую бесконечную анфиладу и зеркалами во всю стену.
 
Замолчавшими навсегда, не реализовавшими свой потенциал. ( Не ты один, милый, миллионы ж в мире таких нереализовавшихся!). Не блистающие на концертах. Не вдохновляющие слушателей чем-нибудь восхитительным. Не взорвавшимся прекрасным аккомпанементом для какой-нибудь чудесной певицы или полноправным членом оркестра.
 
Сколько их таких, молчаливых свидетелей упущенных возможностей?
Смотрят на мир закрытыми глазами.
С ужасом жмурятся, когда какая-нибудь орда подвалит. Хохоча откинет крышку с грохотом, и сыграет, фальшивя, собачий вальс — все, что помнит со времен музыкальной школы — и побежит дальше, разбрасываясь междометиями, в поисках следующих интеллектуальных развлечений.
 
А потом, в неловкой тишине, робко подойдет любопытный песик, звезда семейства, привлеченный брякающими звуками и забытой откинутой крышкой. Пошевелит ушами, запрыгнет на табурет. Следом -на клавиши. Потопчется по ним, своей сообразительностью и непосредственностью вызывая умиление у хозяев.
 
Которым повезло, конечно, что рояль — неодушевленный предмет.
 
А то бы он как хлопнул крышкой. Люстры с крюков попадали бы, со всеми своими брякающими висюльками.
Как гаркнул бы на домашних, чтоб аккуратно обращались с предметами, что в их веденьи.
Как прогнал бы волну — от басов до самых верхушек, густую, мощную, плавную, словно вечное дыхание океана.
 
Чтобы всем стало понятно, кто тут по настоящему живой, а кто формально.