Шестьдесят пять дней

Эту фотографию я видела сто раз. Или – двести. Знала, что это – наша Бабуля в молодости. Вот она, в самом центре. Смуглая девушка с отрешённым, почти медитативным личиком. Она очень любила фотографироваться. Сейчас бы ходила с телефоном и постоянно щёлкала, спеша запечатлеть как можно больше моментов своей жизни. Наверное, эту фотку при мне никто не вынимал из рамки старинного альбома. А я вынула, перевернула и… застыла от неожиданности. Текст был выцветший, чуть стёртый. Написанный старинной перьевой ручкой, чернилами. С датой.
17 апреля 1941 год.
За шестьдесят пять дней до начала войны.
Той, которая сломает жизни миллионов людей. Которая останется неизбывной болью всех, кто потерял родных, то есть у всего населения огромной страны. И у нас, родившихся после.
Той, которая заставит повзрослеть мгновенно, в одночасье, целое поколение.

Миниатюрная кокетка, королева танцплощадки, отчаянная хохотушка, требовавшая от поклонников называть её Люсей. Верящая в своё счастливое будущее в белом халате. А ещё – в верность и любовь. Одну на всю жизнь. Ты ещё не знаешь, что первым рабочим местом для тебя станет госпиталь, что оба твоих старших брата совсем скоро лягут на полях сражений и ты останешься одна. До тех пор, пока почта не доставит тебе долгожданную весточку от любимого партнёра по вальсу, друга Петечки, который будет ранен под Старой Руссой и приедет к тебе. Ты опоздаешь к приходу его поезда и с тоской будешь оглядывать пустеющий в вечерней мгле перрон, когда к тебе подойдет долговязый незнакомец с висящей на ремне правой рукой. От него будет пахнуть гарью, несвежими бинтами и затхлым вагоном. Он улыбнётся широкой Петечкиной улыбкой и спросит:
- Девушка, вы вальс танцуете? Можно вас пригласить?

Почему я помню это? Помню до капельки на его дрожащих ресницах и вещмешка, который упал к твоим ногам, когда ты пыталась обнять его так, чтобы не задеть больную руку. Неужели это – та самая Родовая Память, которая способна передаваться через поколения и времена?

Ты ещё не знаешь, что при весе сорок четыре килограмма будешь сдавать кровь для тяжелораненных. Потому что твоя универсальная первая группа будет самой востребованной.

Я смотрю на тебя, миленькую студентку и думаю о том, что ты, такая аккуратная и ответственная, ещё не знаешь, что потеряешь своего первенца и, уже отчаявшись иметь детей, всё же сможешь родить мальчика и девочку. Любимых. От любимого Петра. С которым проживёшь сорок восемь лет. До его ухода.

Тебя ещё ждут радости и утраты, достаток и существование на гране выживания. Тебе предстоит научиться прощать и отпускать. Ты снова научишься хохотать до слёз и вальсировать до упаду. И печь фирменные казачьи пироги с капустой. Ты примешь, наконец, своё имя, которым нарекли тебя родители – Любовь. Проживёшь долгую жизнь, успеешь понянчить внуков и увидеть правнуков.
И оставить память о себе и своём времени. В этих стареньких фотографиях в узорчатых рамках древних альбомов.
Наверное, ты любила делать такие неожиданные подарки, какой получила я сегодня, невзначай перевернув фотографию.

Сейчас мне кажется, что ты смотришь из своего сияющего Безвременья и смеёшься, и бусинки-смешинки находят свои места в кружевных созвездиях неизвестных миров и падающих августовских звёздах. Там, в новом мире, ты всё о себе уже знаешь. Но здесь, на этой фотографии, ещё не время печалиться. Потому что до войны осталось целых шестьдесят пять дней.