Небесная скрижаль. Пролог. Глава 1

Научно-фантастический исторический триллер с элементами мифологического эпоса; Темпоральный палимпсест, Хроно-дастан, Исторический реставрационизм

АННОТАЦИЯ

1405 год. Великий завоеватель Тамерлан умирает на пороге похода, который должен был изменить мир. Но что, если его смерть — не случайность, а спланированное убийство, совершенное агентом из будущего?
Фархад, историк-реставратор, отправляется в прошлое с одной целью: предотвратить диверсию и вернуть истории ее истинное, украденное русло. Но при дворе Железного Хромца он обнаруживает, что его главный враг — не просто придворный интриган, а такой же пришелец, как и он, ведущий свою безжалостную игру.
«Небесная скрижаль» — это напряженный темпоральный триллер и эпический исторический роман, в котором битва за жизнь одного человека превращается в войну за саму реальность, а любовь становится самым опасным и самым сильным оружием.




Пролог. Завещание из века Праха


Самарканд. 2185 год.
Музей по имени Родина. Фархад стоял на смотровой площадке и смотрел на Регистан. Величественные порталы медресе Улугбека, Шердора и Тилля-Кари были безупречны. Их бирюзовые и лазурные изразцы сияли первозданной чистотой. Но это была мертвая, стерильная красота. Вся площадь, жемчужина древнего мира, была накрыта гигантским климатическим куполом, защищавшим ее от пыльных бурь и ядовитого солнца. Воздух здесь был фильтрованным и безжизненным. Не было ни крикливых торговцев, ни запаха свежеиспеченных лепешек, ни гомона сотен учеников. Лишь тихий шепот туристов, бродящих по обозначенным дорожкам, и монотонный голос аудиогидов.
Его родина, вся Центральная Азия, превратилась в такой вот музей. После «Великого Раскола» , когда иссякли реки и старые нации распались, выжившие укрылись в нескольких городах-анклавах. Их правители, «Совет Хранителей», проповедовали идеологию «Мудрого Смирения»: забыть о былом имперском величии, которое вело лишь к войнам, и бережно хранить останки прошлого, зарабатывая на жизнь историческим туризмом.
Фархад ненавидел это смирение. В нем он видел предательство. Он, историк-реставратор, работавший в секретном Институте Времени, смотрел на эти прекрасные руины и чувствовал фантомную боль по тому живому, бурлящему, несовершенному миру, который был утерян.

Окно в украденный мир. Глубоко под землей, в лаборатории, защищенной от всех сканеров, находилось их главное сокровище и проклятие — «Темпоральное Зеркало». Годы ушли на то, чтобы научиться ловить в его квантовых глубинах зыбкие, туманные образы прошлого. И однажды они это увидели.
Фархад до сих пор помнил тот день. Он и его наставник, седой профессор Азимов, смотрели на дрожащее изображение, и их сердца замирали от восторга. Они увидели не тот XV век, что был в их хрониках. Они увидели истинную историю. Они видели Тамерлана, вернувшегося с триумфом из Китая. Видели, как его империя не распадается, а превращается в могучую, просвещенную державу, где тюркские воины и китайские мудрецы строят вместе новую цивилизацию. Видели Самарканд, ставший столицей мира, где арабские математики спорят с европейскими художниками, а индийские врачи делятся знаниями с персидскими поэтами. Это был мир Возрождения, но его центром была Азия. Мир, который должен был привести к их собственному, сильному и процветающему XXII веку.
А затем они нашли его. Шрам. Крошечную временную аномалию, энергетический след, оставленный в 1405 году в Отраре. Они запустили симуляцию, и на их глазах, от этой одной точки, по всему гобелену истории пошла трещина. Великая империя рухнула в хаос. Возрождение захлебнулось в крови. И вся сияющая ветвь их истинного будущего усохла, превратившись в ту пыльную и унылую реальность, в которой они жили.

Цена знания. Они поняли, что их мир — это фальшивка, построенная на фундаменте древнего преступления. Но попытка изучить этот «шрам» ближе привела к катастрофе. Враждебная временная линия, словно живой организм, защищала себя. Произошел темпоральный выброс.
Фархад в тот день работал в соседнем секторе. Он помнил лишь вой сирен, вспышку нестерпимо яркого, неземного света из лаборатории «Зеркала» и крик. Крик своей возлюбленной, Севинч.
Она была лучшим физиком-темпоралистом их команды. Именно она нашла способ стабилизировать изображение. И она была первой, кто принял на себя удар. Когда Фархад, прорвавшись через защитные поля, вбежал в лабораторию, там уже никого не было. Лишь обугленные стены и на полу, там, где она стояла, — горстка серого, переливающегося перламутром пепла. Она не просто умерла. Ее стерло из времени.
Ее смерть стала для Фархада не только горем, но и приговором. Он понял, что враг, совершивший диверсию в прошлом, все еще опасен. И он понял, что они больше не могут просто наблюдать.

Шаг в бездну. Проект «Наследие» стал делом его жизни. Он сам вызвался стать тем единственным «реставратором», которого они могли отправить в прошлое. Он прошел месяцы изнурительной подготовки, в его тело были введены медицинские наниты, а в мозг — вся историческая база данных.
В день отправки профессор Азимов провожал его в главном зале темпорального туннеля. — Ты не просто меняешь прошлое, Фархад, — сказал старик, положив руки ему на плечи. — Ты возвращаешь нам украденное будущее. То будущее, за которое погибла Севинч. Помни о ней. — Я помню, — тихо ответил Фархад. В его руке был сжат маленький серебряный кулон в виде цветка лотоса — единственное, что осталось от нее.
Он повернулся и посмотрел в дрожащее, сияющее марево портала. Он не знал, что ждет его там. Он не знал, сможет ли он найти и остановить убийцу, изменившего ход истории. Он знал лишь одно. Его мир был ошибкой. И он шел, чтобы исправить ее.
Сделав глубокий вдох, Фархад шагнул в вечность. Он шел на войну не с прошлым, а за будущее.



Часть I. ВОССТАНОВИТЕЛЬ


Глава 1. Целитель у врат смерти. Час Быка

Зима 1405 года. Отрар.
Это был Час Быка, самое глухое, самое темное время ночи, когда мир живых почти соприкасается с миром мертвых. Ледяной ветер, «ветер-дракон», с воем бился в стены древней цитадели, словно стая голодных волков, чующих близкую смерть великого вожака.
В личных покоях эмира Тимура было жарко и душно. В массивных бронзовых жаровнях тлел уголь, смешанный с сандалом и смолой, но этот густой, пряный дым не мог скрыть другой, едва уловимый, кисловатый запах — запах лихорадки и угасающей жизни. На груде соболиных мехов и персидских шелков лежал Повелитель Мира. Его огромное, привыкшее сотрясать землю, тело казалось иссохшим и чужим. Его дыхание было хриплым и редким, каждый вздох — как скрип несмазанной двери в преисподнюю.
Он был не один. В полумраке, затаив дыхание, стояли его сыновья и внуки — могучие, бородатые воины, которые сейчас выглядели, как испуганные мальчишки. Они не смели приблизиться. Они ждали.
А у самого ложа, спиной к ним, склонился главный лекарь, Джалалуддин аль-Хорезми. Его лицо, освещенное пламенем свечи, выражало глубокую скорбь и сосредоточенность. Он осторожно прикладывал влажную ткань ко лбу императора, шептал слова утешения. Но если бы кто-то мог заглянуть в его душу, он увидел бы там ледяное спокойствие хирурга, завершающего сложную, но успешную операцию.
«Пульс падает, — думал он, его пальцы лежали на тонком, нитевидном запястье Тимура. — Аритмия. Температура критическая. Агония начнется в течение часа».
Каждое его действие за последние недели было выверено. Травы, которые он давал, лишь усиливали жар, сжигая остатки сил. Кровопускание, которое он провел накануне под предлогом «удаления дурной крови», лишь отняло у стареющего тела последнюю волю к борьбе. Он, агент-«Корректор», хладнокровно и методично исполнял свою миссию.
«Еще немного, — думал он, глядя на лицо величайшего завоевателя в истории. — И мир вернется на свой истинный, предначертанный путь. Путь хаоса, войн, страданий... но именно из этого хаоса родится Ренессанс, родятся великие открытия, родится мой мир. А тот рай порядка и застоя, что хочет построить другая сторона, эта „Аномалия“... он никогда не наступит».
Он не чувствовал себя убийцей. Он чувствовал себя спасителем.
Он взял со стола последнюю чашу. В ней был отвар маковых головок — чтобы облегчить страдания, как он сказал принцам. На самом деле это была доза, которая должна была окончательно остановить истерзанное сердце.
Оставались считанные мгновения. Он уже подносил чашу к губам императора. И в этот миг тяжелая дверь в покои с грохотом распахнулась.

Поединок взглядов. В тот самый миг, когда Джалалуддин уже подносил чашу с последней, смертельной дозой к губам императора, тяжелая, обитая медью дверь в покои с грохотом распахнулась.
На пороге, отшвырнув в стороны двух изумленных гвардейцев-хешигов, как котят, стоял никому не известный человек. Он был высок, худ, его дорожный халат был покрыт пылью сотен дорог, а лицо — темное от ветра и солнца. Но не это заставило всех замереть. А его глаза. Спокойные, ясные и пронзительные, они, казалось, видели не роскошь покоев, а саму суть всего, что здесь происходило. Это был Фархад.
— Я принес лекарство для Повелителя, — сказал он, и его голос, не громкий, но полный несокрушимой власти, прорезал напряженную тишину. В нем звенела сталь.
Джалалуддин резко обернулся, его лицо исказилось от ярости на прерванный ритуал. И их взгляды встретились.
Это был не просто взгляд. Это был удар. Разряд молнии в душной, полной благовоний, комнате. В это одно бесконечное мгновение, в этом безмолвном поединке глаз, оба все поняли.
«Так вот ты какой, — подумал Фархад, мгновенно считывая ауру и микро-выражения противника. — Не просто завистливый лекарь. Спокоен. Пульс ровный. Зрачки не расширены. Он не боится. Он — профессионал. Он — „Корректор“. Убийца».
«Аномалия, — в мозгу Джалалуддина вспыхнуло красным. — Он здесь. Он успел. Профиль соответствует. Спокойствие, уверенность, взгляд, оценивающий не человека, а ситуацию. Это — „Реставратор“. Тот, кто пришел мне помешать».
Тайная война, длившаяся в теории столетиями, началась в эту секунду.
— Кто ты такой, чтобы врываться в покои умирающего Повелителя? — прошипел Джалалуддин, первым приходя в себя. Он сделал шаг, преграждая Фархаду путь к ложу. Его слова были обращены к придворным, но смысл их предназначался лишь одному человеку. — Кто ты такой, чтобы вмешиваться в волю Аллаха, который уже призывает душу великого эмира к себе? («Кто ты такой, чтобы мешать моей миссии?»)
— Я — лишь смиренный слуга, — так же тихо ответил Фархад, и его спокойствие было страшнее любой ярости. — Но я пришел, чтобы воля Аллаха не была искажена человеческой рукой и злым умыслом. («Я пришел, чтобы остановить тебя»).
Принцы и эмиры, стоявшие у стен, растерянно переглядывались. Они не понимали сути этого странного, полного скрытых смыслов, богословского спора. Они видели лишь одно: старый, верный, плачущий о своем господине табиб, и молодой, дерзкий чужак, который обвиняет его в злом умысле.

Воля Императора. Тамерлан был во тьме. Его тело горело в огне лихорадки, а душа блуждала в сумрачных чертогах бреда. Он снова был на полях своих великих битв, но теперь не он был охотником, а смерть охотилась за ним.
Он видел, как из тумана его памяти поднимаются тени его великих врагов и соперников, призраки его побед и его жестокости.
Вот, в золотой клетке, сидел османский султан Баязид. Он не был мертв, он был сломлен. Его глаза, некогда метавшие молнии, теперь горели лишь бессильной, униженной ненавистью. Он не тянул к Тамерлану руки, он просто смотрел и смеялся беззвучным смехом, который говорил: «Смотри, Завоеватель Мира. Вот судьба всех, кто считает себя богом. Рано или поздно каждого ждет своя клетка».
А вот проносилась тень золотоордынского хана Тохтамыша — не убитого, а сбежавшего, предавшего. Он был как дым, как призрак предательства, который нельзя было поймать. Он кружил вокруг, и его шепот был похож на змеиное шипение: «Ты покорил царства, но ты не смог удержать верность одного человека! Твоя империя — колосс на глиняных ногах!»
А за их спинами поднималась кровавая река — тысячи безымянных индийцев, вырезанных при штурме Дели. Они не упрекали. Они просто молча тянули к нему свои костлявые руки, чтобы утащить его за собой в небытие, в ту безымянную массу, в которую он сам их и превратил.
Эти призраки — унижения, предательства и безвестной смерти — терзали его душу, шепча, что его час пробил, и что теперь он так же бессилен, как и они когда-то.
И он видел две фигуры, стоявшие у его смертного одра. Одна — знакомая, темная тень его старого табиба, Джалалуддина, которая шептала ему: «Покой, повелитель. Пришло время для покоя. Отдайся тьме». А другая фигура была незнакомой. Она сияла ровным, спокойным светом и говорила: «Борьба, повелитель. Твой путь еще не окончен. Борись».
И сквозь этот бред, сквозь вой призраков, до его слуха донесся спор. Спор этих двух голосов, но уже наяву.
С нечеловеческим усилием воли, которое когда-то позволяло ему вести в атаку армии, Тамерлан прорвался сквозь пелену бреда. Он открыл глаза.
И он увидел их. Своего старого, верного табиба Джалалуддина, от которого, как ему показалось, исходил запах тлена и бессилия. И этого нового, странного человека, от которого веяло незнакомой, почти озоновой свежестью и несокрушимой уверенностью.
Старый лев, привыкший доверять своему звериному чутью, сделал свой выбор. — Дайте... ему... — прохрипел он, и этот хрип прозвучал в тишине покоев, как приказ.
— Но, повелитель! — шагнул вперед его внук Мухаммад-Султан. — Мы не знаем, кто он! Это может быть яд!
 — Я сказал... дайте ему! — прорычал Тамерлан, и в его голосе на мгновение прорезалась былая, несокрушимая мощь.
Принц отступил. Джалалуддин, его лицо было искажено от злобы, был вынужден отойти в сторону. Фархад подошел к ложу. Он не суетился. Его движения были отточенными и спокойными, как у мастера, приступающего к любимой работе. Он достал из простого кожаного мешочка крошечный, граненый флакон из материала, похожего на хрусталь. Внутри него переливалась одна-единственная капля серебристой, светящейся жидкости.
На глазах у всего оцепеневшего двора, он вылил эту каплю в чашу с чистой водой. Вода на мгновение вспыхнула изнутри мягким, жемчужным светом, а затем снова стала прозрачной. Фархад осторожно приподнял голову императора и поднес чашу к его губам.
Тамерлан выпил. Мгновение ничего не происходило. Затем он глубоко, судорожно вздохнул, так, что его могучая грудь высоко поднялась. Еще раз. И еще. Хрип в его дыхании начал стихать. Смертельная бледность на его лице начала сменяться здоровым, землистым оттенком. На лбу, до этого сухом и горячем, выступили крупные капли пота. Лихорадка начала отступать.
В покоях стояла оглушительная тишина. Принцы и эмиры, не веря своим глазам, медленно, один за другим, опускались на колени. Они стали свидетелями чуда.
А Джалалуддин смотрел на все это, и в его глазах была не только ненависть. В них был профессиональный шок ученого, который увидел технологию, опережающую его собственную на столетия. Он понял, что столкнулся не просто с агентом. Он столкнулся с чем-то совершенно иным.
К утру Тамерлан уже сидел на подушках, его взгляд обрел ясность.
— Плова! — пророкотал он, и это было его первое осмысленное слово. — Принесите мне плова! И вина!
Эмиры и слуги радостно засуетились, готовые исполнить волю повелителя. Но Фархад, стоявший рядом, спокойно поднял руку.
— Нет, — сказал он тихо, но так, что его услышали все. Он обратился к главному повару: — Принесите повелителю крепкий бульон из бараньей головы. Его тело еще слишком слабо для пира.
Тамерлан метнул на него яростный взгляд. Но Фархад выдержал его, не моргнув. В его глазах было не почтение, а непреклонная воля врачевателя. И старый лев, впервые за много лет, промолчал.
Первая битва за будущее была выиграна. А первая битва за здоровье императора только что началась.