Глава 2 Шепот и взгляды

Утро после чуда. Утро в Отраре было морозным и ясным. Но в покоях эмира было жарко не от лихорадки, а от кипения жизни. Тамерлан, с недовольным, но покорным видом пил из чаши жирный бульон. Он все еще злился, что этот мальчишка-лекарь запретил ему его любимый самаркандский плов, но он чувствовал, как с каждой ложкой бульона в его жилы вливается сила.
Его эмиры, еще вчера готовившиеся делить империю, теперь стояли у стен, бледные и испуганные, боясь поднять глаза. Они смотрели то на своего воскресшего повелителя, то на странного, молчаливого человека в простом халате, стоявшего у окна. На Фархада.
— Кто ты? — пророкотал Тамерлан, отодвигая чашу. Его голос был слаб, но в нем уже звенела прежняя сталь. — Ты же не табиб. Табибы умеют лишь бормотать молитвы и резать вены. Ты вернул мою душу в тело, когда она уже одной ногой стояла в мире ином. Говори правду, или я прикажу содрать с тебя кожу, спаситель ты мой или нет.
Фархад повернулся. Он спокойно встретил взгляд императора. — Я тот, кто пришел служить вашей великой судьбе, Повелитель Мира, — сказал он. — Мои знания не из тех книг, что хранятся в библиотеках этого мира. Я читаю знаки, которые другим неведомы. Ваша судьба — построить империю, какой еще не видел свет. Моя судьба — помочь вам в этом. Я пришел, потому что нить вашей жизни не должна была оборваться здесь.
Тамерлан долго, изучающе смотрел на него. Он не поверил ни единому слову о «знаках» и «судьбе». Но он увидел другое: несокрушимую уверенность и полное отсутствие страха. И он поверил в это. — Хорошо, — сказал он. — Пока моя судьба в твоих руках, твоя жизнь — в моих. Подойди.
Фархад сделал несколько шагов и остановился у самого ложа. Тамерлан, собрав силы, протянул свою тяжелую, изувеченную в боях руку и крепко схватил Фархада за предплечье. Его хватка была еще слабой, но в ней чувствовалась сталь. Он смотрел в глаза Фархада, словно пытаясь заглянуть в его душу. Он видел в них не лесть, не страх, а лишь глубину и спокойствие. Этот человек был его ключом к будущему. А старый ключ, ржавый и фальшивый, должен был быть сломан. Немедленно. На глазах у всех.
Он отпустил руку Фархада, но не сводил с него глаз. Затем он повернул голову к страже у входа.

Унижение диверсанта

— Позвать Джалалуддина! — приказал эмир.
Слово императора было исполнено мгновенно. Через несколько минут в покои ввели старого табиба. Он шел между двумя гвардейцами, и ему пришлось пройти через весь зал, мимо рядов эмиров, еще вчера искавших его расположения, а теперь смотревших на него со смесью презрения и страха. Он был бледен, его руки дрожали, но спину он держал прямо. Он бросил на Фархада один-единственный взгляд, полный чистой, концентрированной ненависти.
Тамерлан долго молчал, давая этой унизительной тишине сделать свою работу. — Ты почти уморил меня своими припарками, старик, — наконец произнес он, и его голос был тихим, беззлобным, но от этого еще более оскорбительным. — Сорок лет ты был моей тенью, ты лечил мои раны. Я доверял тебе свою жизнь. А в решающий час твои знания прокисли, как вчерашнее молоко.
Он сделал паузу, взяв со столика чашу с чаем. — А этот человек, — он кивнул на Фархада, — которого ты назвал бродягой, сделал за один час то, чего ты не смог за месяц. Он вырвал меня из лап смерти, в которые ты меня так усердно толкал.
Джалалуддин рухнул на колени. Он понял, что оправдываться бесполезно. Нужно было сеять сомнение. — Повелитель, я делал все, что мог! — его голос дрожал, но в нем звучала фанатичная убежденность. — Мои знания были бессильны, потому что это было не от мира сего! Это было колдовство! Темная магия, против которой бессильны травы и молитвы!
— Молчать! — оборвал его Тамерлан. — Единственное колдовство, которое я здесь вижу — это твоя некомпетентность, прикрытая суеверием. Я не буду тебя казнить. Ты слишком стар, и твоя былая служба защищает твою седую голову от плахи. Но твое время прошло.
Он посмотрел на Фархада, потом снова на коленопреклоненного старика. — Отныне Фархад — мой главный целитель и советник. А ты будешь ему прислуживать. Будешь подавать ему инструменты. Растирать для него травы. И учиться. Если, конечно, твой ум еще способен к учению.
Это было хуже смерти. Это было публичное, изощренное уничтожение. Джалалуддин склонил голову до самого ковра, скрывая лицо, искаженное беззвучным криком ярости. Он, агент из будущего, проиграл этому выскочке, этой «Аномалии». Но в его униженном, раздавленном сознании уже рождался новый, ядовитый план.
«Хорошо, — думал он, чувствуя холод каменного пола лбом. — Хорошо, повелитель. Ты хочешь, чтобы я был рядом с ним? Чтобы я учился? Я буду учиться. Я изучу его, как редкую болезнь. Я найду его слабость. Я найду трещину в его броне. Ты не смог убить его тело, хромой лев. А я убью его душу. Я уничтожу твое доверие к этому лжепророку. И ты сам, своими руками, отправишь его на костер».

Первый взгляд. Вечером, на скромном приеме в честь выздоровления, Фархад впервые почувствовал себя в настоящем змеином гнезде. Пир был нерадостным. Эмиры, сидевшие на подушках, ели молча, бросая на него косые, изучающие взгляды. Каждый из них пытался понять, кто он — святой, которому нужно поклоняться, или могущественный колдун, которого следует бояться? Его «чудо» нарушило привычный порядок вещей, и это пугало их.
Фархад ощущал на себе их взгляды, как физическое давление. Но его разум был спокоен. Он, как аналитик, сканировал зал, классифицируя придворных: вот Шейх Hyp ад-Дин, его ненависть почти осязаема; вот молодой Мухаммад-Султан, его взгляд полон восторженного обожания; а вот рассудительный Шахрух, который смотрит на него с холодным, расчетливым интересом. Но главное, его собственное внимание было приковано к тени в дальнем углу, где, исполняя приказ императора, стоял униженный Джалалуддин. Он не двигался. Он просто смотрел. И Фархад знал, что это — взгляд змеи, выжидающей момент для удара.
И в этот момент, когда все его существо было напряжено, как натянутая тетива, в зал вошли женщины, чтобы приветствовать своего воскресшего повелителя.
Среди них была она. Ширин.
Мир для Фархада исчез. Он не услышал, как смолкла музыка. Он не заметил, как эмиры почтительно встали. Он видел только ее. Она двигалась с тихой, плавной грацией, и в ней не было ни придворной жеманности, ни заискивания. Лишь спокойное, врожденное достоинство. Он смотрел на нее, и видел не просто поразительно похожее лицо. Он видел душу. Душу его погибшей Севинч. Тот же изгиб губ, та же легкая родинка у виска, тот же взгляд, полный тихой, глубокой мудрости.
И в тот же миг его накрыло видение «призрачной истории». Реальность пошла рябью, как вода. Он увидел этот же зал, но через несколько лет. Он почувствовал запах гари и запекшейся крови. Он увидел, как на этих самых коврах, где сейчас сидели эмиры, лежат их мертвые, изувеченные тела. Он увидел, как на том месте, где сейчас играл музыкант, валяется опрокинутый стол, а под ним — убитый гвардеец. Призрак гражданской войны, которую он пришел предотвратить, закричал в его душе. И в центре этого ада он увидел ее, Ширин, которую тащили за волосы солдаты победившего принца.
Его лицо побледнело, рука, державшая пиалу с чаем, дрогнула так, что несколько капель пролилось на шелковый халат.
И Джалалуддин, наблюдавший за ним из своего угла, это увидел. Он, в отличие от других, смотрел не на женщин. Он смотрел на своего врага. И он увидел эту внезапную, необъяснимую перемену. Он увидел, как лицо этого каменного истукана, этого всезнающего провидца, на мгновение стало лицом смертельно раненого человека.
Он проследил за взглядом Фархада и увидел девушку. Он не понял, почему. Он не знал ни о какой Севинч. Но ему и не нужно было знать. Он, как опытный диверсант, понял главное. У этого существа, которое казалось ему сделанным из стали и льда, есть сердце. А у всего, что имеет сердце, есть уязвимость. Точка, удар в которую может оказаться смертельным.
Старый диверсант впервые за этот ужасный день улыбнулся. Едва заметная, хищная улыбка тронула уголки его губ. Он проиграл битву за жизнь императора. Но он только что нашел оружие, с помощью которого выиграет войну за его душу.