Глава 7. Цена исцеления

Мольба волка. Фархад был в своем шатре вместе с Ширин. После тяжелого дня, полного интриг и докладов, эти тихие вечерние часы были его единственной отдушиной. Она читала ему вполголоса стихи, а он, прикрыв глаза, слушал, и на его лице впервые за долгое время было подобие покоя.
Этот покой был разорван в клочья.
Полог шатра откинулся так резко, словно его сорвало ураганом. В проеме, заслоняя собой ночную тьму, стоял Шейх Hyp ад-Дин. Он был без доспехов, в простом халате, и от этого казался еще огромнее. Его огромное тело, казалось, заполнило собой все пространство. Его лицо, изрубленное шрамами, было серым, а в единственном глазу стояла такая мука, что Ширин невольно ахнула.
Он не вошел. Он просто стоял и смотрел на Фархада. Казалось, он вел невидимую, страшную битву с самим собой. Его губы шевелились, но не издавали ни звука. Гордость, вековая гордость воина, аристократа, прямого потомка одного из сподвижников Чингисхана, не давала ему произнести те слова, ради которых он пришел. Он смотрел на Фархада, и в его взгляде была вся гамма чувств: ненависть, презрение, отвращение и, на самом дне, — последняя, отчаянная, унизительная мольба.
Наконец, он заставил себя говорить. Его голос был хриплым, как скрежет камня о камень. — Колдун... знахарь... — он выплюнул эти слова, как проклятия. — Мне... все равно, кто ты.
Он замолчал, с трудом переводя дыхание. — Они говорят... ты творишь чудеса. Мой мальчик... мой Темур-Малик... он умирает.
Фархад и Ширин молча смотрели на этого сломленного гиганта.
Он сделал шаг вперед, в шатер, и, к их изумлению, его огромное тело грузно опустилось на одно колено. Он, Шейх Hyp ад-Дин, которого боялся весь двор, перед которым заискивали принцы, стоял на коленях перед «безродным колдуном».
— Спаси его, — произнес он, и это был уже не рык, а стон, полный невыносимой боли. — Спаси его, и я, Шейх Hyp ад-Дин из рода Барлас, до конца своих дней буду твоим рабом. Я отдам тебе все — мое богатство, мой меч, мою честь. Только верни мне его.
Он склонил свою седую, гордую голову. Фархад смотрел на него. В этот миг он не чувствовал ни триумфа, ни злорадства. Он видел не своего врага. Он видел лишь отца, теряющего своего сына. И что-то в его душе, что-то человеческое, что он так долго пытался подавить в себе, отозвалось на эту боль.

Гордыня целителя. Фархад смотрел на этого сломленного гиганта, на своего главного врага при дворе, который стоял перед ним на коленях. Первая его мысль, мысль человека, была — сострадание. Он видел не военачальника, а просто отца, раздавленного горем.
Но тут же, как удар холодного кнута, включился разум агента. И он увидел другое. Он увидел возможность.
«Он сломлен, — пронеслась в его голове мысль, холодная и острая, как его стилет. — Он унижен. Если я спасу его племянника, его ненависть ко мне никуда не денется. Но поверх нее ляжет слой унизительного, вечного долга. Он больше никогда не посмеет бросить мне открытый вызов. Я не просто спасу жизнь одному юноше. Я обезглавлю всю консервативную фракцию одним ударом».
Это был его шанс. Шанс не просто исцелить больного, а сломать хребет всей оппозиции, превратив их лидера в своего пожизненного, молчаливого должника. И соблазн был слишком велик.
В его сознании пронеслась сухая аналитическая сводка из его базы данных: «Пневмония. Бактериальная инфекция. Уровень угрозы для медицины XV века: критический. Уровень угрозы для медицины XXII века: нулевой». Для него это была не битва со смертью. Это была простая санитарная процедура. Одна инъекция широкополосного антибиотика, и через сутки юноша будет на ногах. Риск — минимальный. Выгода — огромная.
Он был так уверен в своем знании, в своем абсолютном технологическом превосходстве, что на мгновение забыл главное правило, которому его учили в Академии Времени: «Никогда не недооценивай хаос примитивной среды. Любая песчинка может сломать самый совершенный механизм». Это была его роковая ошибка.
— Я помогу, — сказал он, и его голос прозвучал ровно и спокойно, скрывая внутренний триумф. — Встань, эмир. Негоже воину стоять на коленях.
Шейх Hyp ад-Дин медленно поднялся. Фархад повернулся, чтобы взять свой медицинский набор, и встретился взглядом с Ширин. Она стояла рядом, и в ее глазах он увидел не радость, а тревогу. Она, с ее женским чутьем, почувствовала эту холодную нотку триумфа в его голосе.
— Будь осторожен, Фархад, — прошептала она, когда он проходил мимо нее. — Ненависть старого волка не лечится так же легко, как болезнь. Его гордость, которую ты сейчас растоптал, может оказаться страшнее любого яда. Он лишь едва заметно кивнул, отмахнувшись от ее предостережения. Он был абсолютно уверен в себе.
Он шел не лечить. Он шел побеждать.

Шепот змеи. Шатер Темур-Малика был полон людей. Увидев Фархада, лекари расступились перед ним, как простые смертные расступаются перед ангелом смерти или спасения.
Фархад подошел к больному. Его диагноз подтвердился — тяжелая форма пневмонии. — Его тело горит, а легкие полны воды, — со скорбным видом произнес Джалалуддин, выступая вперед. В его голосе звучало смирение и признание собственного поражения. — Вся моя наука здесь бессильна, о великий целитель. Он посмотрел на Фархада с показным, раболепным смирением. — Я осмелюсь предположить... возможно, твое чудесное, небесное лекарство, смешавшись с моим простым, земным отваром, даст нужную силу? Мои травы подготовят тело, как вспаханная земля, чтобы твое чудо могло бросить в него семя исцеления.
Это была гениальная, дьявольская ловушка. И Фархад, в отличие от всех остальных в шатре, видел ее во всей ее полноте. «Он не предлагает помощь, — подумал Фархад. — Он бросает мне вызов».
Он понимал, что Джалалуддин, такой же агент, как и он, не мог не знать, что смешивать две неизвестные медицинские технологии — это безумие. Это был публичный ход. Если Фархад откажется, Джалалуддин и его сторонники тут же заявят: «Смотрите, его колдовство настолько темное, что боится даже соприкосновения с благословенными травами!». Его отказ будет выглядеть как высокомерие и неуверенность.
Фархад, не подавая вида, на мгновение склонился над чашей с отваром, которую держал Джалалуддин, якобы чтобы вдохнуть аромат трав. В этот миг сенсоры на его запястье провели экспресс-анализ. Результат, появившийся в его сознании, был тревожным, но не смертельным: «Обнаружен сложный органический катализатор. Нетоксичен. Вероятное действие: временное ингибирование репликации нанитов. Цель: не убийство, а срыв исцеления, дискредитация».
Он, в своем высокомерии, попался. Он решил, что разгадал уловку. «Так вот в чем твой план, старик, — подумал он. — Ты хочешь не убить, а лишь помешать. Замедлить исцеление, чтобы потом сказать, что мое чудо не так уж и сильно. Ты хочешь устроить спектакль. Хорошо. Я подыграю тебе. Мои наниты достаточно сильны, чтобы преодолеть твой примитивный катализатор. Я исцелю юношу, а потом, на совете у Тамерлана, я расскажу о твоей „ошибке“ и уничтожу тебя окончательно».
Он не стал тратить время на дальнейший анализ. Что мог сделать этот диверсант со своей устаревшей технологией против мощи его науки? — Хорошая мысль, — кивнул он Джалалуддину. — Соединим силу земли и силу знания.
На глазах у всех он достал свой маленький флакончик. Он добавил одну-единственную, серебристую каплю своего «эликсира» прямо в чашу, которую ему с поклоном протянул Джалалуддин.
Он сам, своими руками, смешал лекарство и яд. Он думал, что ведет тонкую игру, но он не знал, что его враг просчитал не только его действия, но и его гордыню.

Катастрофа. Фархад осторожно приподнял голову Темур-Малика. Юноша был без сознания, его губы были сухими и горячими. Фархад влил ему в рот целительную, как он думал, смесь. Шейх Hyp ад-Дин, Джалалуддин и остальные лекари, затаив дыхание, подались вперед, ожидая чуда.
И чудо произошло. Но страшное, черное чудо.
Сначала, казалось, все шло хорошо. Дыхание юноши стало глубже, ровнее. Лихорадочный румянец на его щеках начал спадать. — Смотрите! — с надеждой прошептал один из лекарей. — Жар уходит! Шейх Hyp ад-Дин, не веря своему счастью, подался еще ближе, его губы дрожали в беззвучной благодарной молитве.
А затем Темур-Малик широко открыл глаза. Но в них была не жизнь, а нечеловеческий, предсмертный ужас. Его тело вдруг выгнулось дугой с такой силой, что под ним затрещало деревянное ложе. Мышцы на его шее и руках вздулись, превратившись в каменные канаты. Он издал страшный, булькающий хрип, и из его рта, смешиваясь с кровью, пошла черная пена. Его лицо, еще минуту назад бывшее просто бледным, на глазах начало синеть, наливаясь трупной синевой.
— Что... что ты сделал?! — закричал Шейх Hyp ад-Дин, отшатнувшись.
Фархад в ужасе смотрел на умирающего. Его разум отказывался верить. Его скрижаль, которую он тайно активировал, кричала ему красными сигналами тревоги: «Критическая ошибка! Неопознанный катализатор! Цитотоксический шок! Каскадный отказ систем!».
«Ошибка... — стучало у него в висках. — Как?! Мой анализ показал лишь ингибитор! Он не должен был вызвать такую реакцию! Он... он создал катализатор, который не просто замедлил моих нанитов, а обратил их самих в яд! Его наука... она не примитивна. Она просто... другая. Он знал, как работает моя технология, и создал идеальное противоядие, идеальное оружие против нее. Он переиграл меня».
Через минуту, которая показалась вечностью, все было кончено. Тело Темур-Малика в последний раз содрогнулось и обмякло.
В шатре повисла мертвая, густая тишина, нарушаемая лишь одним звуком — тихим, воющим, похожим на скулеж раненого зверя, плачем Шейха Hyp ад-Дина. Он опустился на колени у тела племянника, качая его, как младенца. Джалалуддин, стоя позади, картинно закрыл лицо руками, изображая ужас. Но в его душе царил холодный, математический триумф.
Старый Шейх медленно поднял голову. Его плач прекратился. Он смотрел не на тело племянника. Он смотрел на Фархада. И в его единственном глазу больше не было ни мольбы, ни надежды, ни горя. Лишь бездонная, ледяная, обещающая страшную месть ненависть.
Фархад, впервые с момента своего прибытия в это время, потерпел полное, сокрушительное, публичное поражение. Он пришел спасти. Но вместо этого стал убийцей. И он понял, что рана, нанесенная ему сегодня, была куда страшнее той боли, что разрывала его тело на атомы во время прыжка сквозь время. Та боль была пыткой для плоти. Эта — была пыткой для его души и его миссии.