Глава 11. День Огня

Место испытания. Рассвет седьмого дня был холодным и серым. Густой туман стелился над широким, мутным течением Сырдарьи, и в нем, как призрак, едва виднелся темный силуэт старой, пустой баржи, нагруженной мокрым камышом — безмолвная жертва, приготовленная для огня.
Все войско было собрано на берегу. Сотни тысяч человек стояли в мертвой тишине, и это молчание огромной массы людей было страшнее любого боевого клича. На наскоро сколоченном помосте, покрытом коврами, на своем походном троне сидел Тамерлан.
Атмосфера была тяжелой, как грозовая туча. Воины, стоявшие в плотных рядах, перешептывались. — Смотри, вон плаха, — шипел один, кивая на помост, где рядом с троном стоял палач с огромным топором. — Ждет своего клиента. — Молчи, дурак, — отвечал ему Джахан. — Мастер не может проиграть. Но даже в его голосе, голосе преданного воина, звучала нотка отчаянной, почти истеричной надежды.
Их взгляды были прикованы к одинокой фигуре Фархада. Он в полном уединении совершал свои последние приготовления у самой воды. Он был спокоен и сосредоточен, его движения были медленными и точными. Рядом с ним стоял его странный медный аппарат с насосом и один-единственный, ничем не примечательный глиняный горшок.
На помосте, на почетных местах, сидели его обвинители. Шейх Hyp ад-Дин, с лицом, черным от горя и жажды мести, думал: «Да свершится правосудие. Сегодня кровь моего мальчика будет отомщена». Главный мулла, поглаживая бороду, размышлял: «Сегодня Всевышний сам покарает еретика и явит нам свою волю».
Рядом, чуть в стороне, стоял Джалалуддин. Его лицо было непроницаемо, но в глазах горел лихорадочный огонь. Он был единственным, кто догадывался, что может произойти, и его снедало черное любопытство и ненависть. «Шарлатан, — думал он. — Ты не сможешь. Ты не сможешь воссоздать такую сложную химию в этих условиях. Ты сейчас опозоришься. И я с наслаждением буду смотреть, как твоя голова покатится с этой плахи».
В толпе придворных, бледные, как полотно, стояли Ширин и Улугбек. Ширин молилась. Улугбек же, как юный ученый, пытался понять, что задумал его наставник, но не мог. Он видел лишь одного человека, идущего на верную смерть.
И над всеми ними, как скала, возвышался Тамерлан. Он не думал ни о боге, ни о дьяволе. Он, великий прагматик, смотрел на это, как на испытание нового вида оружия. «Покажи мне, пришелец, — думал он, глядя на Фархада. — Покажи мне, стоишь ли ты того, чтобы я рисковал ради тебя своей армией. Покажи мне чудо. Или умри».

Ритуал. Когда солнце поднялось над горизонтом, и его бледные лучи посеребрили мутную воду Сырдарьи, Тамерлан дал знак.
Фархад, который все это время стоял неподвижно у своего аппарата, начал действовать. Его движения были медленными, точными, почти ритуальными. Он проверил крепления кожаного шланга. Он повернул медный вентиль. Он с поклоном установил свой единственный глиняный горшок в специальное гнездо. Он не смотрел на толпу. Он был полностью сосредоточен на своей работе, словно вокруг не было никого, кроме него, реки и его странного механизма.
— Начинай, — донесся до него тяжелый, как приговор, голос императора.
Фархад кивнул двум воинам, стоявшим у насоса. Один из них был Джахан. Его лицо было каменным, но под халатом его сердце колотилось, как боевой барабан. Он вцепился в деревянную рукоять насоса, и его ладони мгновенно вспотели.
— Качай! — прорычал десятник.
Воины, как один, нажали на рычаги. Раздался натужный, протяжный скрип, который, казалось, был единственным звуком во всем мире. Все, затаив дыхание, замерли. Из медного раструба, направленного на баржу, вырвалась густая, черная, маслянистая струя. Она лениво пролетела по воздуху и со шлепком, похожим на издевательский смешок, ударилась о мокрый камыш на палубе баржи, оставив уродливое, грязное пятно.
И все.
Мгновение стояла ошеломленная тишина. А затем по рядам воинов пронесся сначала разочарованный вздох, который тут же сменился громким, издевательским хохотом. — Он решил закидать их грязью! — Ха! Великий колдун! Он плюется дегтем! — Верните нам наши деньги! Мы ставили на огонь, а не на грязь!
На помосте Шейх Hyp ад-Дин победно усмехнулся и повернулся к главному мулле. — Готовь свои молитвы, святой отец. А я — подготовлю палача.
Лишь один человек не смеялся. Джалалуддин нахмурился, вглядываясь в черное пятно на барже. Его разум ученого был в смятении. «В чем замысел? — думал он. — Это не так работает. Для огня нужен... огонь. Он не мог не знать этого. Он просто забрызгал их грязью. Он что, просто тянет время? Или он и вправду безумец и шарлатан?»
А Фархад стоял, не обращая внимания на смех и оскорбления. Он медленно, очень медленно, считал удары своего сердца. Он ждал, пока летучие фракции его смеси пропитают сухой камыш под мокрой поверхностью. Он позволял их неверию, их насмешкам, их торжеству достигнуть своего пика. «Пусть смеются, — думал он. — Пусть считают меня шутом. Тем страшнее будет их пробуждение».

Пламя. Фархад не обращал внимания на рев толпы. Он был островом спокойствия в этом море насмешек. Он медленно и сосредоточенно отсчитывал удары своего сердца. Десять. Время пришло.
Он отложил свой медный аппарат и взял простой монгольский лук. Шейх Hyp ад-Дин, увидев это, презрительно хмыкнул. — Что, колдун, твоя грязная жижа не сработала, и теперь ты решил пустить в ход стрелы? — крикнул он. — Ты опозорил себя! Палач, готовься!
Фархад не удостоил его даже взглядом. Он достал из колчана одну-единственную стрелу. Но на ее наконечнике была не сталь, а просмоленная, уже зажженная от спрятанного в рукаве трута, тлеющая пакля.
Он наложил стрелу на тетиву. Весь смех, все крики мгновенно смолкли. Звенящая, напряженная тишина повисла над рекой. Он медленно натянул тетиву. И выстрелил.
Огненная стрела, прочертив в утреннем воздухе дымный след, взмыла ввысь и, описав идеальную дугу, вонзилась точно в центр черного, маслянистого пятна на палубе баржи.
И в этот миг мир взорвался.
Раздался не взрыв, а оглушительный, шипящий, ухающий рев, словно под водой, прямо под баржей, проснулся и выдохнул огонь древний, спящий дракон. Баржа, построенная из толстенных, просмоленных бревен, исчезла. Она не загорелась — она испарилась во вспышке неестественно-белого, слепящего пламени, которое на мгновение затмило собой солнце. Столб огня и черного дыма взметнулся к самым небесам.
Жар был таким сильным, что толпа на берегу с криком ужаса отхлынула назад. Воины в первых рядах падали на землю, закрывая лица руками, их волосы и бороды дымились.
На помосте Шейх Hyp ад-Дин и главный мулла, еще секунду назад полные торжествующей уверенности, рухнули с помоста, их лица были искажены от суеверного, животного ужаса. Джалалуддин застыл на месте, его рот был открыт в беззвучном крике. Его разум ученого отказывался понимать то, что видели его глаза. «Невозможно... — билось в его голове. — Такой температуры горения... такой детонации... не может быть!..»
Но самое страшное было другое. Горящая жидкость, выброшенная взрывом, огненным дождем упала на поверхность Сырдарьи. И продолжала гореть. Река горела. Огонь, вопреки всем законам природы, вопреки самому здравому смыслу, плясал на волнах, шипел, и от него поднимались черные клубы едкого, удушливого дыма, которые застилали небо.
Воины, видевшие за свою жизнь все — штурмы городов, кровавую резню, — теперь плакали, падали на колени, читали молитвы. Они видели не оружие. Они видели проявление божественного гнева. Конец света.

Молчание. Когда рев пламени немного стих, на берег опустилась тишина. Но это была не та тишина, что была до выстрела. Это была оглушенная, звенящая, полная ужаса тишина.
Воины, эмиры, сам Тамерлан — все смотрели на это адское зрелище, оцепенев. Джахан стоял на коленях, не помня, как упал. Он не видел больше ни баржи, ни реки. Он видел огненного джинна, которого их Мастер выпустил из глиняного кувшина, и этот джинн теперь плясал свой смертоносный танец на воде.
На помосте, в пыли, куда он упал, лежал Шейх Hyp ад-Дин. Его ненависть к Фархаду не исчезла. Но теперь к ней примешивался первобытный, суеверный страх. Он понял, что пытался затравить не простого колдуна. Он пытался затравить нечто, чему покровительствовали силы, способные сжигать реки.
Джалалуддин с трудом поднялся на ноги. Его научный, аналитический разум был раздавлен. «Термобарическая реакция... каталитический воспламенитель... — бились в его голове обрывки терминов из его времени. — Но как? Как он смог создать это в таких условиях?! Из грязи и палок! Его знания... они на столетия опережают мои...» Он смотрел на Фархада не как на врага. Он смотрел на него, как на представителя высшей, непостижимой цивилизации.
Лишь один человек не был парализован ужасом. Тамерлан. Он медленно, очень медленно, поднялся со своего трона. Он смотрел на ревущее пламя, и в его старых, волчьих глазах не было страха. В них разгорался другой, еще более страшный огонь. Огонь вожделения. Он, великий завоеватель, смотрел не на чудо. Он смотрел на оружие. На абсолютное оружие, которое только что было ему даровано. И его мозг, мозг гениального полководца, уже просчитывал, как с помощью этой силы он сокрушит не только Китай, но и весь мир.
Через несколько минут от баржи не осталось ничего, кроме обугленных, дымящихся обломков. А огонь на воде все еще плясал, не желая гаснуть.
И на фоне этого огненного апокалипсиса, в полном одиночестве, стоял Фархад. Его лицо было спокойным, но в его глазах отражалось пламя, и в них была бесконечная, древняя печаль. Он прошел испытание. Он спас свою жизнь.
Но, глядя на искаженные ужасом и восторгом лица воинов, он понял, что навсегда перестал быть для них просто человеком. Он стал чудом. И проклятием. Он стал для них божеством. И это изолировало его от них, от мира, который он пришел спасать, непроницаемой, огненной стеной.