Глава 17. Пыль и яд

Выжженная земля. Великая армия Тамерлана, оставив позади разрушенную Стену, двинулась вглубь Поднебесной тремя могучими колоннами. Эйфория от легкой и славной победы все еще пьянила солдат. Они шли по плодородной, ухоженной земле, и их разговоры были полны предвкушения. Старики-ветераны, бывавшие в Индии, рассказывали молодежи о городах, где золото лежит на улицах, как простая галька, а во дворцах ждут тысячи шелковых красавиц. Они ждали богатой добычи, плодородных земель и испуганного врага, который падет на колени при одном виде их знамен.
Они получили пустоту.
Первая деревня, к которой подошел авангард, встретила их мертвой тишиной. Дома были целы, но пусты. В очагах еще тлели угли, но не было ни людей, ни скота. Вторая деревня. Третья. Картина повторялась с жуткой, монотонной точностью. Генерал Се Цзинь начал свою войну. Его невидимая армия теней действовала с безжалостной эффективностью.
Амбары с зерном были сожжены дотла, и горький, едкий запах гари на многие дни стал постоянным спутником завоевателей, въедаясь в одежду и души. Поля риса были затоплены, превратившись в грязное, непроходимое месиво.
Но самым страшным ударом был удар по воде. В первом же колодце, куда солдаты, измученные жаждой, бросились с ведрами, они нашли раздувшиеся, гниющие туши свиней. Вода была отравлена. Во втором колодце было то же самое. В третьем — вода была прозрачной, но, когда один из воинов, не выдержав, сделал глоток, он закричал от боли — в колодец были высыпаны мешки с солью. Мелкие ручьи и речки были перегорожены плотинами из камней и глины, превратив окрестности в зловонные, кишащие мошкарой болота.
Через неделю марша Великое Воинство, не встретив ни одного вражеского солдата, оказалось на грани катастрофы. Люди и лошади страдали от чудовищной жажды. Начались болезни. Сначала это был лишь понос, но вскоре он сменился страшной «кровавой болезнью», дизентерией. Воины, еще вчера бывшие несокрушимой силой, теперь корчились от боли в животе, и их стоны разносились по ночному лагерю.
Ропот, поначалу тихий, становился все громче и грознее. Солдаты смотрели на эту богатую, но мертвую землю с ненавистью и суеверным ужасом. Им казалось, что они воюют не с людьми, а с самой страной, с ее духами, которые не желали принимать чужаков.

Ядовитая вода и призраки будущего. Фархад пришел к Тамерлану со своим планом. Он развернул на столе карту, собираясь изложить императору свою мысль о создании элитного отряда. — Повелитель, наши победы обнажили нашу слабость... — начал он.
Но его слова потонули в шуме. Полог шатра резко откинулся, и внутрь, шатаясь и спотыкаясь, вбежал один из придворных табибов. Его лицо было белым от ужаса, а его борода дрожала. — Повелитель! Беда! — закричал он, рухнув на колени. — Солдаты... они умирают! Сотнями!
Тамерлан вскочил, опрокинув стол с картами. — Что?! Какая чума?! — Это не чума, — лепетал лекарь. — Это... это хуже! Их животы скручивает огнем, они извергают из себя кровь... Это началось час назад, и теперь уже весь лагерь...
Не дослушав, Фархад и Тамерлан бросились наружу. Картина, открывшаяся им, была сценой из ада. Лагерь, который еще вчера вечером праздновал спасение от жажды, теперь превратился в один огромный, стонущий лазарет.
Тысячи могучих воинов, не знавших страха в бою, лежали на земле, корчась в муках, сцепив зубы, чтобы не кричать, но их тела содрогались от невыносимой боли. Воздух, еще вчера пахнувший дымом костров и жареным мясом, теперь был наполнен тяжелым, кислым запахом болезни, рвоты и смерти. Десятники и сотники метались между своими людьми, пытаясь помочь, но не знали, что делать.
Тамерлан, старый воин, видевший реки крови, застыл в ужасе. Это была не славная смерть в бою. Это была унизительная, грязная, мучительная агония. Его армия, его несокрушимый меч, ржавела и крошилась на его глазах. — Что это, Фархад?! — прорычал он. — Что это за проклятие?!
Фархад не отвечал. Он не видел хаоса. Его разум, холодный и аналитический, работал с бешеной скоростью. Он подходил к больным, осматривал их, задавал короткие, резкие вопросы: «Какую воду пил? Когда? Ел ли что-то после?» Он, как эпидемиолог из будущего, собирал данные. И картина становилась ясной. Заболели те, кто пил воду из новых колодцев, но до того, как ее успевали прокипятить по его приказу. Самые нетерпеливые. Самые измученные жаждой. Это была не магия. Это была дизентерия. Страшная, смертельная, но объяснимая.
Но солдаты не знали этого. И паника, которую Фархад с таким трудом погасил, начала разгораться с новой, чудовищной силой. — Это проклятие! — шептали они, глядя на мучения своих товарищей. — Китайские колдуны прокляли эту землю! И тут один из солдат, чей друг умирал у него на руках, увидел Фархада. Его глаза обезумели от горя и суеверного ужаса. — Это он! — закричал солдат, указывая на Фархада дрожащим пальцем. — Это его вода! Он — колдун! Сначала он дал нам воду, чтобы мы поверили ему, а теперь он убивает нас ею, чтобы отдать нас своим демонам!
Десятки, сотни голов повернулись в сторону Фархада. В их глазах больше не было благоговения. Был лишь страх и зарождающаяся ненависть. Толпа, готовая разорвать на части своего вчерашнего спасителя, начала медленно сжимать кольцо.
***
Но самый страшный удар пришел через несколько дней. Началась «кровавая хворь». Дизентерия. Воины, пившие из отравленных источников, падали сотнями. Лагерь превратился в стонущий, умирающий лазарет.
Тамерлан, старый воин, видевший реки крови, застыл в ужасе. Это была унизительная, грязная агония. — Что это, Фархад?! — прорычал он. — Что это за проклятие?!
Фархад не отвечал. Он шел по рядам умирающих, и его лицо было маской. Но в его голове бушевал шторм. Он видел не просто больных солдат. Его накрыло видение из «призрачной истории» его собственного мира. Он увидел хроники XXII века: высохшие русла рек, пересохшие колодцы. И он увидел водные бунты у ворот его родного Самаркандского анклава. Он увидел толпы обезумевших от жажды людей, штурмующих очистительные станции. Увидел, как солдаты в герметичных доспехах избивают женщин и стариков, пытающихся прорваться к воде. Увидел, как люди убивают друг друга за грязную лужу.
Он вздрогнул, возвращаясь в реальность. Этот ад, который он видел в архивах, начинался здесь, на его глазах. Его приказ о кипячении воды, который он отдаст через несколько минут, был не просто советом мудреца. Это была отчаянная, яростная попытка предотвратить ужас, который он знал слишком хорошо.
В этот момент к нему подбежал запыхавшийся гонец от Миран-шаха. — Эмир! Принц Миран-шах шлет весть! Крепость Чанпин пала! Гарнизон вырезан! У ворот возведена пирамида из голов!
Фархад выслушал его, и его лицо стало еще более каменным. Он снова увидел «палимпсест». Он видел не просто жестокость средневекового принца. Он видел эхо Ресурсных войн своего времени. Он вспомнил отчеты о том, как корпоративные армии, захватив последний плодородный оазис или источник сырья, полностью «зачищали» территорию от местного населения, чтобы никто не мешал им качать ресурсы. Методы были другими — не сабли, а дроны и вирусы. Но суть, холодная и безжалостная логика уничтожения ради выгоды, была той же.
Он понял, что сражается не с XV веком. Он сражается с вечной, неизменной, темной стороной человеческой натуры, которая была одинаковой и во времена Тамерлана, и во времена «Великого Раскола».
Паника в лагере нарастала. Солдаты, обезумев от страха и мучений, начали кричать, что их прокляли. И тут один из них, увидев Фархада, указал на него пальцем. — Это он! — закричал солдат. — Это он! — закричал солдат, указывая на Фархада дрожащим пальцем. — Это его вода! Он — колдун! Сначала он дал нам воду, чтобы мы поверили ему, а теперь он убивает нас ею, чтобы отдать нас своим демонам!
Десятки, сотни голов повернулись в сторону Фархада. В их глазах больше не было благоговения. Был лишь страх и зарождающаяся ненависть. Толпа, готовая разорвать на части своего вчерашнего спасителя, начала медленно сжимать кольцо.

Ход Королевы. В тот самый миг, когда разъяренная толпа была готова разорвать Фархада на части, когда паника грозила превратиться в кровавый бунт, сквозь ряды стонущих и кричащих солдат прошел отряд. Но это были не воины.
Это была Ширин.
Она шла, и за ней, как за своей предводительницей, следовал целый караван женщин — ее служанки и жены других эмиров, которых она успела собрать. Они несли котлы, охапки чистой ткани, бурдюки с родниковой водой, которую Фархад нашел накануне, и связки горько пахнущих трав. Ширин двигалась с таким спокойным и властным достоинством, что ревущая толпа невольно расступилась перед ней.
Ее лицо было скрыто вуалью, но в ее глазах, устремленных вперед, не было ни страха, ни отвращения. Была лишь стальная решимость.
— Что ты здесь делаешь?! — закричал на нее отец, эмир Худайдод, бросаясь к ней. — Уходи! Это не место для женщин! Здесь проклятие!
— Это место для тех, кто хочет помочь, а не кричать, — спокойно ответила она, и ее голос, хоть и был тихим, прозвучал так властно, что ее отец отступил. — Если мужчины могут лишь бегать в панике и искать виноватых, значит, пришло время для женщин.
Она видела, как Фархад, бледный, но сосредоточенный, пытается пробиться сквозь толпу, чтобы продолжить свое исследование. И она поняла, что должна дать ему время. Она должна отвлечь на себя ярость и отчаяние толпы.
Она подошла к первому попавшемуся умирающему солдату, молодому парню, который корчился на земле. Она, дочь эмира, не побрезговав, опустилась перед ним на колени в грязь и пыль. — Огонь! — приказала она своим служанкам. — Немедленно! Разводите костры! Кипятите всю воду, что у нас есть! — Чистые тряпицы! — командовала она другим женщинам, которые, видя ее пример, начали к ней присоединяться. — Промывайте им рты от этой скверны! Обтирайте их лбы холодной водой!
Она организовала то, что не смогли организовать военачальники — порядок. Она приказала расстелить на земле чистые ковры, превратив грязную площадь в подобие госпиталя. Она сама, своими руками, обтирала лица солдат, говорила с ними, успокаивала.
Она не была лекарем. Но она была дочерью, сестрой и будущей невестой императорского сына. И в ее действиях было больше мудрости и сострадания, чем во всех приказах эмиров. Солдаты, которые мгновение назад готовы были убить Фархада, замерли. Они смотрели, как знатнейшая госпожа их лагеря, не боясь заразы, ухаживает за простым воином. И их ярость сменилась стыдом.
Фархад, получив эту драгоценную передышку, смог, наконец, сделать свою работу. Он понял природу болезни и знал, что делать. Но он также смотрел на Ширин, и в его глазах было нечто большее, чем любовь. Было восхищение. Он видел перед собой не просто свою возлюбленную. Он видел настоящую императрицу.

Тень в обозе. Пока Ширин, подобно ангелу-хранителю, наводила порядок в главном лагере, в нескольких ли позади, в хаосе гигантского обоза, свою, тихую войну вел Джалалуддин.Его мир изменился. Вместо роскошных шатров и бесед с эмирами — убогая палатка лекаря, затерянная среди тысяч повозок, погонщиков верблюдов и кухонной челяди. Вместо тонкого аромата благовоний — вонь немытых тел, навоза и гниющей еды. Его, бывшего придворного табиба, сослали сюда, в самое чрево, в грязный кишечник армии.
К нему принесли двоих солдат, корчившихся от «кровавой хвори». Он молча осмотрел их. Его лицо было бесстрастным. Он приказал своему помощнику дать им вяжущий отвар из коры дуба. Он знал, что это не поможет. Но он должен был играть свою роль.
«Дизентерия, — с холодной точностью поставил он диагноз. — Простейшая бактериальная инфекция. В моем времени — лечится за один час. Здесь — смертный приговор».
Часть его души, гордость врача, страдала от этого бессилия. Но другая, главная его часть — душа диверсанта — холодно анализировала. «Это — результат его действий, — думал он, глядя на мучения солдат. — Его „чудо с водой“ заставило их поверить в свою неуязвимость. Они пошли вперед, вглубь этой проклятой земли. И эта земля начала их пожирать. Этот хаос, эта болезнь — мои союзники. Они ослабляют армию лучше любого яда».
В этот момент к нему подбежал один из его информаторов. — Табиб, — прошептал он. — В главном лагере паника утихла. Говорят, невеста Эмира Знаний, госпожа Ширин, сама вышла к больным. Она организовала лазарет, приказала всем кипятить воду...
Джалалуддин замер. «Ширин, — подумал он, и в его глазах блеснул ледяной огонь. — Снова она».
Он понял, что снова недооценил ее. Она была не просто уязвимостью Фархада. Она была его вторым оружием. Она делала то, чего не мог он — она говорила с сердцами этих примитивных воинов. Она превращала их страх в веру.
В этот миг, стоя посреди грязи и стонов своего убогого лазарета, Джалалуддин принял окончательное решение. Его ненависть обрела новую, ясную цель. Ослабить армию — это хорошо. Но этого было недостаточно. Чтобы сломать Фархада, нужно было сломать ее.
Он посмотрел на умирающего солдата. — Дай ему еще отвара, — бросил он помощнику. — И молись. Больше мы ничем не можем помочь. И он вышел из палатки, чтобы начать плести свою самую страшную, самую ядовитую паутину.

Совет в тупике. В главном шатре Тамерлана, на драгоценных бухарских коврах, царило мрачное настроение. Воздух был тяжелым. Запах сандала из курильниц не мог перебить едкий запах гари, приносимый ветром с выжженных полей, и едва уловимый, кисловатый запах болезни, казалось, пропитавший саму ткань шатра.
Эмиры и военачальники, еще неделю назад хваставшиеся своими победами, теперь сидели с темными, осунувшимися лицами. Первым не выдержал Шейх Hyp ад-Дин. Он вскочил, и его огромная тень метнулась по шелковым стенам. — Они воюют, как трусливые шакалы! — прорычал он. — Их генерал, этот Се Цзинь, о котором доносят пленные, — бесчестный трус! Мои воины, что не дрогнули под стрелами османов, умирают от кровавого поноса! Мои кони, что топтали индийские царства, пьют гнилую жижу и падают! Это не война! Это — подлость!
Он повернулся к Тамерлану, и в его единственном глазу горела ярость. — Повелитель! Позволь мне взять мой тумен и пройтись огнем на пятьдесят ли вглубь. Я вырежу все живое, я сожгу их леса и деревни, но я добуду для войска чистую воду и еду! Лучше умереть в бою, чем сгнить заживо в этой проклятой пустыне, которую они создали!
— И мы увязнем здесь навеки, сражаясь с ненавистью каждого крестьянина, — устало возразил рассудительный Шахрух. Он сидел, откинувшись на подушки, и его лицо было серым от усталости. — Мы не можем пить кровь вместо воды, Шейх. Ты предлагаешь вырезать сто тысяч человек, чтобы напоить нашу армию на три дня. А что потом? Ты вырежешь еще сто тысяч? Эта страна — не крошечное грузинское царство. Она — как океан. Пытаться выжечь ее — все равно что пытаться высушить океан огнем. Мы лишь превратим каждого жителя, каждую женщину, каждого ребенка в солдата их невидимой армии.
Тамерлан молча слушал своих полководцев, сцепив пальцы на рукояти своего меча. Он, величайший завоеватель мира, впервые в жизни оказался в ловушке. Он был похож на льва, которого поймали не в яму с кольями, а в огромную, липкую паутину. Любое резкое движение лишь запутывало его еще больше. Его армия, его несокрушимый меч, была бесполезна против врага, который не принимал боя. Врага, чьим оружием были пустота, грязь и яд.
Он чувствовал не только гнев, но и тень уважения к этому невидимому генералу, Се Цзиню. Тот нашел его единственное слабое место. Он воевал не с его армией. Он воевал с ее желудком.
Император смотрел на своих лучших воинов — на их растерянные, злые, испуганные лица. Его непобедимая армия таяла с каждым днем. И он, их повелитель, их бог войны, не знал, что им приказать.

Ответ Фархада. В наступившей тишине, полной отчаяния и сдерживаемой ярости, Тамерлан медленно повернул свою седую голову. Его взгляд, тяжелый и пронзительный, остановился на единственном человеке, который все это время молчал. — Твои звезды, Эмир Знаний. Что они говорят? — его голос был глух, как удар далекого барабана. — Неужели они не видели этой подлости?
Фархад вышел в центр круга. Он двигался спокойно, и это его спокойствие было вызывающим на фоне общего смятения. Он не стал оправдываться. Он развернул на столе свою «небесную скрижаль» под видом старой, потрепанной карты. На пергаменте, испещренном непонятными символами, линии рек и гор, казалось, слабо светились в полумраке шатра.
— Повелитель, генерал Се Цзинь мудр, — сказал Фархад, и все эмиры изумленно посмотрели на него. Он начал с похвалы врагу. — Он воюет не с нашей армией. Он воюет с нашей природой. Он знает, что конь не может жить без воды, а человек — без хлеба. Он очень умный противник.
Он сделал паузу. — Но мудрость земли древнее любой мудрости генералов. Они отравили колодцы, которые вырыли сами. Но они не знают о тех реках, что текут под землей, и о тех озерах, что спят в ее чреве.
Его палец скользнул по карте. Для эмиров это был просто палец на пергаменте. Но Фархад видел тепловую карту подземных вод, которую сканировала его скрижаль. — Здесь, — он ткнул в точку посреди выжженной равнины, — земля складывается в чашу. Вся дождевая вода, что пролилась за сто лет, собирается тут, в трех локтях под землей. Там бьет чистый родник. А здесь, у подножия того холма, — он указал на другое место, — проходит русло древней, высохшей реки. Но ее подземная жила все еще полна воды. Она стоит так близко, что ее можно достать, копнув лишь раз.
Эмиры смотрели на него, как на безумца. — Ты предлагаешь нам рыть всю степь в поисках твоих сказок? — прорычал один из них.
— Вам не придется, — невозмутимо ответил Фархад. — А что до отравленной воды, — он обвел всех взглядом, — то генерал Се Цзинь, отравляя ее, оставил нам и противоядие. Он думал, как воин — отравить. Но не подумал, как ученый — как очистить. Смотрите.
Он указал на заросли ивняка и камыша у берегов заболоченных рек. — В этих зарослях — тысячи тонн чистого топлива для наших костров. А уголь, оставшийся от сожженных ими деревень, — лучшее средство для очистки, известное еще древним грекам. Он, как губка, впитывает в себя любой яд. Я научу ваших людей древнему ритуалу, который превратит мертвую воду в живую. Мы пропустим их отраву через песок и уголь, а затем вскипятим ее на огне, который они же нам и оставили. Огонь убьет всех злых духов болезни.
Он закончил. В шатре стояла тишина. Он только что, за пять минут, предложил решение проблемы, которая поставила на колени непобедимую армию. Он говорил не как пророк. Он говорил, как учитель на уроке, объясняющий детям простые и неоспоримые истины. И эта спокойная, научная уверенность была сильнее любого мистического пророчества.

Чудо воды. Тамерлан, не имея другого выбора, поверил ему и отдал приказ. И армия, разделившись, начала свой странный, отчаянный труд.
В нескольких ли от лагеря, посреди выжженной, растрескавшейся равнины, где, казалось, и змея не нашла бы тени, с десяток воинов во главе молодого Джахана с недоверием смотрела на точку на земле, отмеченную белым камнем. Это было место, указанное Фархадом.
— Копать здесь, — сказал десятник, и в его голосе не было уверенности. — Приказ Эмира Знаний.
Солдаты переглянулись. Это было безумие. Земля была твердой, как камень. Вокруг не было ни единого признака влаги.
— Он, верно, пошутил, — пробормотал один из воинов. — Или окончательно сошел с ума от жары.
— Меньше слов, больше дела! — оборвал его десятник. — Приказ есть приказ!
Они начали копать. Работа была адской. Лопаты и кирки с трудом входили в спекшуюся глину. Солнце палило нещадно. Час проходил за часом. Они вырыли яму глубиной в человеческий рост, потом в два. Но земля была сухой и мертвой. Ропот становился все громче. Джахан, работая наравне со всеми, чувствовал, как его собственная вера в «колдуна» начинает иссякать.
И в тот момент, когда они уже были готовы бросить все и вернуться в лагерь с вестью о провале, кирка одного из солдат издала странный, чавкающий звук. Он ударил еще раз. Из-под земли показалась темная, влажная глина. — Вода! — закричал он, и его голос сорвался. Все, забыв про усталость, бросились к яме. Они начали рыть руками, как обезумевшие звери. И вот оно! Сначала тонкая струйка, потом сильнее, и вот уже со дна ямы забил чистый, холодный, благословенный родник. Воины, крича от восторга, падали на колени, подставляя под воду свои пересохшие губы, плеская ее себе на лица. Джахан смотрел на это чудо, и в его душе рождался не просто восторг. Рождался священный трепет. Человек, сидевший за много ли отсюда, увидел воду сквозь толщу земли. Он был не просто провидцем. Он был повелителем самой жизни.

***
Тем временем на берегу отравленной реки Фархад показывал тысячам других солдат свой «ритуал». Он был спокоен и методичен, как учитель в медресе. — Ваш страх — главный яд, — говорил он, обращаясь к солдатам, которые с отвращением смотрели на гнилую воду. — А знание — лучшее противоядие.
Под его руководством они строили простые, но гениальные фильтры: в дне больших бочек проделывали отверстия, устилали их тканью, а затем слоями засыпали чистый песок и толченый древесный уголь из сожженных врагом деревень. — Уголь впитает в себя всю грязь и яд, что видны глазу, — объяснял он. — А песок задержит то, что не видно. Затем очищенную, но все еще опасную воду переливали в огромные походные котлы. — А теперь — огонь, — говорил Фархад. — Огонь убивает невидимых, крошечных демонов болезни, которые живут в воде и вызывают кровавую хворь.
Когда первая партия воды была прокипячена, солдаты все равно боялись к ней притронуться. Она выглядела чистой, но они помнили, что в этой реке плавали трупы. Тогда Фархад, на глазах у всей замершей толпы, взял черпак, зачерпнул из котла горячую, дымящуюся воду, налил себе в пиалу и медленно, спокойно выпил ее до дна. Мгновение стояла тишина. А затем толпа взревела и бросилась к котлам.

***
К вечеру армия была спасена. Голод еще терзал ее, но чудовищная жажда, которая уже начала сеять смерть и панику, была побеждена. В тот день авторитет Фархада в войске взлетел до небес. Он был не просто мудрым советником. Он был провидцем, способным находить жизнь в мертвой пустыне.
А Тамерлан, стоя на холме и глядя, как его воины пьют, как к лагерю тянутся вереницы с бурдюками, наполненными у новых колодцев, смотрел на Фархада. И он окончательно понял, что этот странный человек — его главный ключ к победе не только в этой войне, но и в самой истории.
Война логистики была выиграна. Теперь пришло время для войны стали.

Взгляд Змеи. В своем тайном горном убежище, генерал Се Цзинь выслушивал донесение своего лазутчика. — Они нашли воду, генерал, — говорил запыленный разведчик. — Там, где ее отродясь не было. Они роют колодцы в сухой степи. И они научились очищать отравленную воду. Их армия снова на ногах.
Се Цзинь долго молчал, глядя на карту. Его лицо было непроницаемо. План выжженной земли, его самая сильная карта, был бит. — Это не Тамерлан, — наконец, произнес он тихо, обращаясь больше к себе, чем к лазутчику. — Старый тигр не обладает такой хитростью. Он умеет лишь рвать когтями. В их стане есть кто-то другой. Кто-то, кто умеет слушать землю и разговаривать с водой. Новый мозг.
В этот момент в шатер ворвался второй гонец. — Генерал! Варвары разделили силы! Они идут тремя колоннами!
И тут на лице Се Цзиня впервые появилась тень улыбки. Холодной, хищной, как у змеи. — Вот оно, — прошептал он. — Они разделились. Они считают, что победили. Глупцы. Они думают, что я буду нападать на их обозы. Но я буду охотиться на их головы. Он посмотрел на своего офицера. — Узнай мне все о том крыле, что ведет их принц-безумец Миран-шах. Он — их самое слабое и самое яростное звено. Мы нанесем удар именно туда.