Глава 18. Рождение Соколов

Осознание. Глубокая ночь окутала лагерь Великого Воинства. Армия, утолившая жажду и уверовавшая в своего нового покровителя, спала. Но в главном шатре, в круге света от единственной масляной лампы, не спал один человек.
Фархад сидел на ковре, и перед ним были разложены не карты великого похода, а донесения, от которых пахло кровью и пылью. Отчеты командиров сотен, чьи отряды попали в засады. Список воинов, умерших не от мечей, а от яда в колодцах. Карта, на которой флажками были отмечены сожженные обозы.
Он смотрел на все это, и чувство триумфа от недавнего «чуда с водой» сменилось холодным, аналитическим беспокойством. Он закрыл глаза и мысленно обратился к своей «скрижали», к «призрачной истории». Он запросил данные о потерях Тамерлана от партизанских действий в его прошлых, реальных кампаниях. Цифры, вспыхнувшие в его сознании, были ужасающими — десятки тысяч воинов за годы походов, умерших от болезней, голода и внезапных налетов. Тамерлан побеждал в той, другой, истории. Но он побеждал, заплатив страшную цену, просто задавив врага массой.
«У меня нет этих лет», — с холодной ясностью подумал Фархад. — «Мой план — это стремительный, хирургический удар. Он не предполагает долгой, гнойной раны партизанской войны. Моя армия, движущаяся с неестественной скоростью, подобна гончей. Она сильна в беге, но, если ее остановить и заставить драться со стаей блох, она истечет кровью».
Он понял, что Великое Воинство было подобно гигантскому льву — невероятно сильному в открытом бою, но уязвимому для укусов тысяч мелких, ядовитых скорпионов, которых генерал Се Цзинь выпускал из-под каждого камня. Нельзя научить льва охотиться на скорпионов. Это глупо и унизительно.
Партизаны Се Цзиня, действуя хитро и точечно, почти поставили их на колени. Фархаду нужны были не просто солдаты. Ему нужны были волки, способные охотиться на скорпионов. Люди, которые могли бы действовать в тени, понимать его нестандартные приказы и выполнять задачи, немыслимые для обычной армии.
Он понял, что ему нужен свой собственный, личный инструмент. Свой скальпель, чтобы вырезать эту заразу, пока она не распространилась по всему телу его похода.
Он поднялся и подошел к выходу из шатра. Он посмотрел на спящий лагерь, на тысячи костров, уходящих во тьму. Где-то там, среди этих спящих воинов, были те, кто ему нужен. Не самые знатные. Не самые сильные. А самые хитрые, самые быстрые, самые отчаянные. Те, кто сможет стать его тенью и его клинком.
В эту ночь, в тишине китайской степи, родился замысел отряда, который войдет в легенды под именем «Соколы».

Разговор с Императором. На следующее утро Фархад пришел в личный шатер Тамерлана. Император не спал. Он сидел, ссутулившись, над столом, усыпанным донесениями. Перед ним лежали списки: список воинов, умерших от кровавого поноса; список лошадей, павших от недостатка воды; карта, на которой красным были отмечены места нападения партизанских отрядов. Его лицо было темнее грозовой тучи. Он, привыкший видеть врага в лицо и сокрушать его в открытом бою, чувствовал себя в бешенстве от этой тихой, подлой войны укусов и яда.
— Они смеются над нами, Фархад, — прорычал он, не поднимая головы. — Эта змея, Се Цзинь, ползает в траве и жалит моих воинов в пятки, а я, старый лев, не могу даже увидеть его, чтобы сломать ему хребет.
— Повелитель, — сказал Фархад, — вы — лев. Ваша армия — это ваш прайд, и ему нет равных на открытой равнине. Но нельзя послать льва охотиться на скорпионов. Он лишь изранит себе лапы. Он шагнул ближе. — Я пришел с просьбой. Позвольте мне отточить для вас когти, способные вытаскивать скорпионов из их нор.
— Говори яснее, — нахмурился Тамерлан.
— Дайте мне право, — продолжил Фархад, — отобрать из всей вашей армии пять сотен лучших. Не самых знатных. Не самых сильных. А самых хитрых, самых быстрых, самых выносливых и, главное, самых верных. Тех, кто умеет читать следы и двигаться бесшумно. Тех, кто вырос в горах и в пустыне. Дайте мне их. И я создам из них отряд, который станет вашими глазами в ночи и вашей бесшумной саблей в стане врага. Они будут охотиться на змей, пока лев отдыхает перед решающим броском. Они будут выполнять те задачи, которые не под силу целым туменам.
Тамерлан, который уже видел, как Фархад находит воду там, где ее нет, медленно поднял голову. Его взгляд был острым и подозрительным. — Ты хочешь создать свою личную гвардию? — в его голосе прозвучала нотка стали. — Отряд, верный только тебе?
Фархад спокойно выдержал его взгляд. Он ожидал этого вопроса. — Нет, Повелитель. Я хочу создать ваше тайное оружие. Отряд, который будет подчиняться только мне, потому что их задачи и методы будут непонятны другим. А я, — он сделал паузу, — подчиняюсь только вам. Поводок от этой стаи волков всегда будет в вашей руке. Я лишь научу их кусать тех врагов, на которых вы укажете.
Тамерлан долго молчал, изучая его лицо. Он видел в глазах Фархада не честолюбие, а холодную, аналитическую необходимость. И он ему поверил.
— Делай, — наконец кивнул он.
Он поднялся и подошел к Фархаду вплотную, положив тяжелую руку ему на плечо. — Но знай, мой Эмир Знаний. Если эти твои «когти» когда-нибудь хотя бы из любопытства повернутся в сторону моего трона... если я почувствую хоть тень их непослушания... я не просто отрублю их. Я прикажу с каждого из них содрать кожу живьем, набить ее соломой и выставить на всех площадях моей империи как чучела, напоминающие о том, что бывает с теми, кто забывает, чья рука держит поводок.
Это не было угрозой. Это было обещанием. — Я помню об этом, повелитель, — тихо ответил Фархад, склонив голову.
 
Отбор. Отбор был не жестоким. Он был невидимым. Неделями Фархад и Беркут ходили по гигантскому, кишащему жизнью лагерю. Они были как два охотника, ищущие редкого зверя.
Беркут, старый волк, искал привычное. Он видел могучего борца, который одним броском укладывал на лопатки троих, и говорил: «Вот сила, эмир». Он видел молодого рубаку, чья сабля в учебном бою мелькала, как молния, и говорил: «Вот ярость». Но Фархад качал головой. — Нам не нужны медведи, Беркут, — отвечал он. — Нам нужны лисы.
И он показывал на другого. На неприметного горца, который мог часами сидеть у ручья, не шелохнувшись, наблюдая за повадками рыбы. — Терпение, — говорил Фархад. — Он умеет ждать. Это важнее любой силы.
Он показывал на городского воришку из обоза, который умудрялся проскользнуть сквозь любую толпу, не задев никого, и чьи глаза, казалось, видели все сразу — и кошелек купца, и стражника за углом, и путь к отступлению. — Внимание, — говорил Фархад. — Он видит не то, что перед ним, а то, что вокруг. Это ценнее любой ярости.
Они взяли охотника, который по сломанной ветке и едва заметному следу на мху мог рассказать, какой зверь прошел здесь, когда и был ли он ранен. Они взяли старого караванщика, который знал все тайные тропы и все диалекты отсюда и до самого Хорасана.
И они взяли Джахана. Беркут сам нашел его. Юноша сидел один, в стороне от шумных костров, и методично, с какой-то холодной сосредоточенностью, чистил свой меч от запекшейся китайской крови. Беркут подошел и сел рядом.
— Ты хорошо дрался в той засаде, — прорычал он. Джахан лишь кивнул, не отрываясь от своего дела. — Ты испугался, — продолжил Беркут.
— Все боятся, — тихо ответил юноша.
— Да. Но не все, испугавшись, бросаются вперед, — сказал старый воин. — Эмир Знаний собирает отряд для охоты на тени. Там не будет ни славы, ни добычи. Лишь тьма и опасность. И, возможно, быстрая смерть. Ты пойдешь?
Джахан на мгновение перестал чистить клинок. Он посмотрел на Беркута, затем на свои руки, все еще помнившие чужую, горячую кровь.
— Пойду, — сказал он. В нем был стержень.

***
Через две недели пять сотен отобранных человек были тайно выведены из лагеря и собраны в уединенном, скалистом ущелье. Это была странная, разношерстная толпа. Здесь были монголы и персы, тюрки и афганцы. Ветераны со шрамами стояли рядом с безусыми юнцами. Охотники в звериных шкурах — рядом с городскими щеголями. Они смотрели друг на друга с недоверием и непониманием.
Когда взошла луна, перед ними, на вершине скалы, появились две фигуры. Фархад и Беркут. — Вы здесь, — сказал Фархад, и его тихий голос, усиленный эхом, донесся до каждого, — потому что каждый из вас в чем-то лучше других. Кто-то видит дальше. Кто-то бежит быстрее. Кто-то умеет быть невидимым. Но все это — ничего не стоит.
Он сделал паузу. — С этой ночи ваша старая жизнь окончена. Ваши имена забыты. Ваши привычки будут сломаны. Мы заберем у вас все, что вы умели. А взамен дадим новое. Мы превратим вас из одиноких охотников в стаю. В единый организм.
Он посмотрел на Беркута. — Завтра на рассвете мы начнем вас ломать. Выживут не все. Но те, кто выживет, станут когтями самого Повелителя Мира. Вы станете его «Соколами».

Тихая заводь. Пока мужчины в лагере занимались войной — настоящей и будущей, — в женской половине текла своя, тихая жизнь. Шатер Ширин был островком мира и культуры в этом ревущем море стали. Здесь пахло не потом и конями, а сухими травами и старыми книгами.
Ширин сидела за низким столиком, и перед ней лежало сокровище, с которым она не расставалась ни на день в этом долгом походе — подаренная Фархадом рукопись Руми. Она не просто читала. Она, как учила ее покойная мать, медленно, с наслаждением копировала своей тонкой каллиграфической вязью бессмертные строки на чистый лист бумаги.
Это было ее убежище. Ее способ говорить с ним, когда его не было рядом. Ее пальцы легко скользили по драгоценным, украшенным миниатюрами страницам, снова и снова касаясь тех самых уголков, которые Джалалуддин много месяцев назад смазал своим безвкусным, бесцветным ядом. Она вдыхала аромат старой бумаги и кожи, не чувствуя ничего постороннего.
«Он сейчас там, на совете, среди этих грубых, крикливых воинов, — думала она, выводя очередной сложный росчерк. — Он один. Единственный, кто говорит на языке разума и поэзии. Как же, должно быть, ему тяжело в этом мире стали».
Для нее эта книга была не просто подарком. Это была их общая тайна, их общий мир, понятный только им двоим. Она не знала, что на самом деле это — сосуд с ее медленной, неотвратимой смертью.

Учение. Тренировки «Соколов» были не похожи ни на что, что знала любая армия мира. Это была не муштра, а перековка души и тела.
Беркут отвечал за тело, и его уроки были уроками самой природы — жестокой и беспощадной. Он не заставлял их маршировать на плацу. Он будил их среди ночи и гнал в ледяную горную реку. — Волк не боится холода! — ревел он, стоя на берегу, пока его воины, стуча зубами, пытались бесшумно перебраться на другой берег. — Тень не оставляет брызг! Если враг услышит вас — вы трупы!
Он заставлял их по-пластунски ползти через зловонные болота, дыша через камышинку. Он учил их сражаться на ножах в пещере, в абсолютной, кромешной тьме, где ухо становилось важнее глаза. Он оставлял их в пустыне на трое суток с одним лишь бурдюком воды и ножом. Он превращал их в совершенных хищников, способных выжить в любых условиях, стать частью земли, ветра и тени.
А Фархад тренировал их разум. Его уроки были еще более странными и мучительными. Он приводил отряд в самый центр шумного самаркандского базара. — Вы здесь на час, — говорил он. — Ваша задача — не смотреть. Ваша задача — видеть.
Через час, в лагере, он начинал допрос.
— Джахан, — обращался он к молодому воину. — Купец в синем халате у входа в караван-сарай. Сколько раз он коснулся своей бороды, когда говорил с покупателем?
— Я... я не заметил, эмир, — растерянно отвечал Джахан.
— Он коснулся ее четыре раза, — холодно произносил Фархад. — Каждый раз, прежде чем солгать о цене своего шелка, вы смотрите, но не видите. Ваши глаза — ваше главное оружие, но они ленивы. Отныне вы будете учиться видеть мир таким, какой он есть — полной лжи, тайн и знаков.
Он показывал им десять видов ядовитых растений. Он учил их читать карты, ориентироваться по звездам и даже основам китайского языка, чтобы они могли допросить пленного или прочесть вражеский указ.
В конце первой недели тренировок, когда из пяти сотен отобранных остались лишь четыреста самых стойких, Фархад собрал их на вечернем построении. — Обычный солдат смотрит на землю под ногами, — сказал он им. — Ястреб видит поле. Но сокол, — он поднял голову к темнеющему небу, — видит все, от небес до мыши, что прячется в траве. Вы должны видеть дальше других. Вы должны наносить удар с небес, когда враг вас не ждет. Отныне вы — «Соколы».

***
Прошел месяц. И это были уже не просто солдаты. Это было братство. Элитное, спаянное нечеловеческими тренировками и общей, великой тайной. Они научились понимать друг друга без слов, по одному движению, по одному взгляду. Монгол, перс, тюрок — это больше не имело значения. Они все были «Соколами».
Они смотрели на Фархада не просто как на командира. Он был для них создателем, почти богом, который сломал их старый мир и открыл им новый, полный невероятных возможностей.
Однажды вечером Джахан сидел у костра рядом с ветераном. — Скажи, ата, — спросил он шепотом. — Кто он на самом деле? Он... джинн? Старый воин долго смотрел на далекий шатер Фархада, где горел одинокий огонь. — Не знаю, — ответил он. — Но, когда он рядом, сама смерть боится подходить близко. Это все, что я должен знать.
Они были готовы. Их тела были из стали, а души — полны фанатичной преданности. И их первое настоящее боевое крещение должно было состояться на берегах реки, которой суждено было превратиться в огонь.