Глава 19. Крылья Империи

Новая стратегия. Приказ императора, отданный еще у подножия Великой Стены, ждал своего часа. Несколько недель, пока армия боролась с жаждой и болезнями, он лежал, как сжатая пружина. И вот, когда Фархад своим знанием вернул войску жизнь и силы, Тамерлан отдал приказ.
На рассвете следующего дня над огромным лагерем пронесся низкий, гулкий рев гигантских боевых барабанов. Это был сигнал. Сигнал к движению. Весь лагерь, этот многотысячный город из шатров и юрт, зашевелился, как разбуженный левиафан. Скрипели тысячи арб, ржали кони, командиры сотен и тысяч выкрикивали приказы, собирая свои отряды.
На высоком холме, откуда вся долина была видна как на ладони, стоял Тамерлан. Рядом с ним, на своем скакуне, застыл Фархад. Они наблюдали за рождением бури.
Великое Воинство, подчиняясь железной воле, разделялось на три могучих потока.
На восток, поднимая за собой гигантский столб пыли, который был виден за десятки ли, устремилось правое крыло. Во главе него, на черном, как ночь, коне, нетерпеливо гарцевал Миран-шах. Его воины не шли. Они неслись. С их уст срывались яростные боевые кличи, а в воздухе трепетали багровые знамена. Это был не поход. Это был бросок хищника, выпущенного из клетки. Они шли сеять огонь.
На запад, в противоположную сторону, двинулось левое крыло. Их движение было иным. Шахрух вел свою армию в строгом, почти парадном порядке. Его легкая конница шла ровными колоннами, без лишнего шума. Их знамена были темно-синими, как ночное небо. Они не кричали. Они двигались молча, и эта молчаливая, размеренная поступь огромной массы людей и коней внушала, возможно, еще больший ужас, чем яростный рев их собратьев. Они шли нести не огонь, а закон.
А по центру, медленно и величественно, двинулась главная колонна, ведомая самим Тамерланом. Здесь шла элитная гвардия, хешиги, в своих черных доспехах, здесь скрипели гигантские осадные машины, и здесь, рядом с императором, ехал Фархад.
Он смотрел, как два крыла его стратегии, два могучих потока, расходятся к разным горизонтам. Он, как архитектор, видел, что его план приведен в исполнение. Но его проклятое знание «призрачной истории» не давало ему покоя. Он смотрел на удаляющиеся стяги Миран-шаха и Шахруха, и видел палимпсест. Он видел, как эти два крыла одной имперской птицы, улетающие сейчас в разные стороны, однажды, в той, другой реальности, повернут назад, чтобы вонзить свои когти друг другу в сердце в кровавой борьбе за престол.
Эта мысль причиняла ему почти физическую боль. Он был вынужден использовать их вражду, их разность, как оружие. Но он понимал, что играет с огнем, который однажды может сжечь все, что он строит.
Так началась великая охота. Два львенка, спущенные с поводка, ринулись вглубь чужой страны, а старый лев, выжидая, двинулся следом.

Путь огня. Поход правого крыла был похож на личный марш самого Миран-шаха — яростный, непредсказуемый и кровавый. Он не вел войско. Он несся во главе него, как сорвавшийся с цепи ураган.
Их целью была крепость Чанпин, гордая цитадель, веками охранявшая восточные проходы. Миран-шах не стал тратить время на долгие приготовления. — Камень ломают камнем! — ревел он своим инженерам. — Подтаскивайте все, что у вас есть!
Под градом стрел и камней со стен, его воины, как муравьи, потащили к стенам гигантские, обитые мокрой кожей осадные башни. Сам Миран-шах, в черных, забрызганных грязью доспехах, был в самом пекле. Он стоял на верхней площадке главной башни, уклоняясь от стрел, и, смеясь безумным, восторженным смехом, выкрикивал приказы и оскорбления в адрес защитников. В его глазах горел не тактический расчет, а чистая, первобытная радость битвы.
Когда мост башни с грохотом упал на стену, он первым, с двумя саблями в руках, ринулся на врага. За ним хлынула его гвардия. Началась резня на стенах. Это была не битва, а свалка — крики, хрипы, звон стали, мокрый хруст ломающихся костей.
К полудню крепость пала. Миран-шах, верный старым монгольским обычаям, сдержал слово, данное воинам. Он отдал им город на три часа. Три часа криков, грабежа и насилия.
А когда все стихло, он приказал привести к нему выживший гарнизон. Две тысячи израненных, но несломленных воинов. Он не стал их допрашивать. Он приказал отрубить им головы и сложить из них пирамиду у главных ворот. — Пусть эта башня из черепов, — сказал он своим эмирам, глядя на свое чудовищное творение, — расскажет остальным городам о том, что бывает с теми, кто смеет перечить воле моего отца.
Ужас, который он посеял, летел далеко впереди его армии. Следующие несколько городов сдавались ему, едва завидев пыль от его конницы на горизонте.

Путь разума. В то самое время, когда армия Миран-шаха оставляла за собой след из пепла и отрубленных голов, левое крыло, ведомое Шахрухом, подошло к стенам Цзиньчжоу. Это был богатый торговый город, известный на всю Поднебесную своими шелками и хитрыми купцами. Его стены были не так высоки, как у военных крепостей, но его амбары были полны зерна, а казна — золота.
Шахрух не стал готовиться к штурму. Его лагерь, разбитый на почтительном расстоянии, был образцом порядка. Не было ни пьяных криков, ни грабежей в окрестных деревнях. Он приказал своим воинам заплатить местным крестьянам за каждую курицу и каждую лепешку. Он вел войну не как разбойник, а как будущий правитель.
Затем он выслал вперед послов.
В главном зале городского совета Цзиньчжоу царило напряжение. Наместник города, старый и гордый мандарин по имени мастер Ли, и главы купеческих гильдий, чьи лица были серыми от страха, встретили посланника Шахруха.
Посол, пожилой и мудрый перс, говорил не как завоеватель, а как купец, предлагающий сделку.
— Мой повелитель, принц Шахрух, сын великого императора Тамерлана, — начал он, совершив вежливый поклон, — шлет вам не угрозы, а приветствие. Он предлагает вам мир и процветание.
— Мы верны императору династии Мин! — гордо ответил наместник Ли. — Мы будем защищать этот город до последнего камня и последней капли крови!
Посол вежливо кивнул. — Ваша храбрость достойна восхищения. И она, без сомнения, войдет в легенды, которые будут рассказывать у костров... те немногие, кто выживет после штурма.
Он сделал паузу, давая словам впитаться. — Повелитель Шахрух предлагает вам выбор. Вы можете выбрать почетную смерть, разрушенный город и нищету для ваших детей. А можете выбрать жизнь, торговлю и порядок. Откройте ворота. Присягните на верность новому императору, и ни один волос не упадет с головы ваших горожан. Ваши законы, ваша вера и, самое главное, ваше богатство останутся при вас. Империи моего повелителя нужны не мертвые герои, а живые, богатые подданные, платящие налоги.
Наместник Ли хотел снова возразить, но посол поднял руку. — Но если вы откажетесь... то мой повелитель, будучи человеком рассудительным, не станет рисковать своими воинами. Он будет вынужден просить о помощи своего брата, доблестного принца Миран-шаха. Его армия сейчас всего в одном дне пути к востоку отсюда. Он очень... нетерпелив. И он не понимает ценности торговли. Он понимает лишь ценность пирамид, сложенных из голов. Посмотрите на восток, когда сядет солнце. То зарево, что вы увидите на горизонте, будет не закатом. Это будет догорать крепость Чанпин. Выбор за вами, мудрые правители Цзиньчжоу.
Посол закончил и замолчал. Старейшины переглянулись. Они были купцами. Они умели считать прибыль и убытки. И они поняли, что им предлагают самую выгодную сделку в их жизни. Они выбирали не между верностью и предательством. Они выбирали между полным уничтожением и жизнью.
Вечером того же дня, когда на восточном горизонте действительно появилось слабое, зловещее багровое свечение, ворота Цзиньчжоу медленно открылись.
Шахрух вошел в город. Его встретила не резня, а молчаливая, покорная толпа. Он не позволил своим воинам грабить. Он выставил стражу у складов и храмов. Он вошел в этот город не как завоеватель, а как новый, строгий, но справедливый правитель. Он завоевал богатейшую провинцию, не обнажив меча.

Первая кровь «Соколов». Но не везде путь был так прост. Центральная колонна, ведомая Тамерланом и Фархадом, двигалась через густые, древние леса, которых не было на картах. И здесь их поджидал невидимый враг. Генерал Се Цзинь не оставил этот фланг без внимания. Его «змеи» не вступали в открытый бой. Они нападали на обозы, устраивали засады в узких ущельях, и исчезали, как призраки.
Однажды отряд из сотни «Соколов», высланный Фархадом на разведку под командованием молодого лейтенанта, не вернулся в назначенный срок. Связи с ними не было. Фархад, чувствуя неладное, не стал ждать. Он взял с собой Улугбека, чтобы показать ему войну вблизи, и полсотни лучших гвардейцев и помчался по их следу.
Они нашли их в лесной лощине. Это была ловушка. «Соколы» были окружены вдесятеро превосходящими силами партизан Се Цзиня. Они стояли спина к спине на небольшом холме, отбивая яростные атаки со всех сторон. Их было уже меньше половины. Это была не битва, а агония.
— Наставник, мы не можем! — крикнул Улугбек, видя это. — Их слишком много! Мы должны отойти и привести основные силы!
— Пока мы приведем основные силы, моих братьев порубят на куски, — ответил Фархад. Его лицо было спокойным, но в его глазах горел холодный огонь.
Он увидел, что его люди, его лучшие, специально обученные воины, гибнут. И в этот миг в нем умер стратег. И родился воин. — Оставайтесь здесь, царевич! — приказал он Улугбеку. — Гвардия, за мной!
Он во главе своего маленького отряда, как ястреб, врезался во фланг атакующих. И здесь, в этой грязной, кровавой лесной свалке, все впервые увидели другого Фархада.
Это была первая битва, где он использовал свой клинок из будущего — узкий, без гарды, из темного, не отражающего свет металла. Он не махал им, как саблей. Он двигался с нечеловеческой скоростью и точностью. Его удары были короткими, почти невидимыми, и всегда — смертельными. Он не пробивал доспехи. Он находил их уязвимые точки — сочленения, щели в шлемах, незащищенные артерии на шее. Его меч, казалось, проходил сквозь врагов, как нож сквозь масло. Он был не воином. Он был хирургом смерти.
«Соколы», увидев своего эмира, сражающегося рядом с ними, взревели и удвоили свои силы. Они прорвали окружение. Но в самый разгар боя, когда Фархад прикрывал отход одного из своих раненых воинов, один из китайских офицеров, спрятавшийся на дереве, выпустил арбалетный болт.
Фархад успел увернуться, но болт все равно пробил его плечо, пройдя насквозь. Он пошатнулся, и его левая рука безвольно повисла. Боль была ослепляющей. Но он, стиснув зубы, продолжил сражаться одной правой рукой.
К вечеру они вернулись в лагерь. Они принесли с собой своих раненых и убитых. Фархад, бледный от потери крови, но с прямой спиной, слез с коня и лично доложил Тамерлану о провале разведки.
Но для выживших «Соколов» это был не провал. Это был триумф. Они смотрели, как лекари обрабатывают рану их командира. Они видели его кровь, алую и настоящую. Они видели боль на его лице. И они поняли. Он был не джинном. Он был не колдуном. Он был одним из них. Он был воином, который готов умереть за своих людей.
В тот вечер, в глазах его элитного отряда, он из могущественного, но чужого повелителя превратился в их вожака. В их брата. И эта верность, рожденная в крови и боли, была крепче любой стали…

Первая тень. Прошло несколько недель с начала раздельного похода. Центральная колонна, медленно продвигаясь, создавала укрепленные лагеря, которые становились базами для всей армии. Вечерами, после получения донесений от своих сыновей, Тамерлан был доволен. Война шла по плану.
Фархад, свободный от тактических задач, наконец, смог уделить время Ширин. Он нашел ее в ее шатре, где она сидела над книгой Руми, которую он ей подарил.
— Я принес тебе свежих фиников, — сказал он, ставя перед ней блюдо. — Караван пришел из Бухары.
Она подняла на него глаза и улыбнулась, но ее улыбка показалась ему... усталой. Он заметил, что под ее глазами залегли легкие тени, а кожа, обычно персикового цвета, была необычно бледной.
— Ты плохо спала? — спросил он с беспокойством.
— Просто... немного устала, — ответила она. — Долгая дорога, пыль... Ничего страшного.
Он сел рядом с ней.
— Мы скоро остановимся в большом городе. Ты сможешь отдохнуть в настоящем дворце, а не в этом тряпичном доме.
— Мой дом там, где ты, — тихо ответила она, кладя свою голову ему на плечо.
Он обнял ее, и его пальцы невольно легли на ее запястье. Ее пульс был ровным, но каким-то... слабым, замедленным. Его разум врача мгновенно зафиксировал это отклонение. Но тут же разум стратега, измученного десятками более важных проблем, нашел простое объяснение.
«Конечно, она устала, — подумал он. — Тяготы походной жизни. Постоянное напряжение. Непривычная еда. Это естественно. Ей просто нужен покой».
Он, человек, который мог видеть скрытые реки под землей и предсказывать падение крепостей, проигнорировал самый важный, самый опасный симптом. Он списал его на простую усталость. Он видел перед собой первую, едва заметную тень болезни, но его разум, занятый великой войной, отказался признавать ее.
Это была первая, роковая ошибка Хранителя.

Два урока. Через две недели, когда центральная колонна разбила лагерь у слияния двух рек, в ставку Тамерлана почти одновременно прибыли два гонца. Их появление стало главным событием дня, и все высшие эмиры собрались в шатре повелителя.
Первым в шатер, едва сдерживая триумфальную улыбку, вошел сотник от Миран-шаха. Он был весь в пыли, а на его щеке алел свежий шрам. Он бросил на ковер перед троном тяжелый мешок, из которого выкатилось несколько отрубленных голов с косичками — знак знатных минских офицеров. — Повелитель! — зычно крикнул он. — Принц Миран-шах шлет тебе привет и головы твоих врагов! Восточный путь очищен! Пять крепостей пали! Сопротивление сломлено! Армия ждет приказа идти на юг!
По шатру пронесся одобрительный, яростный гул. Это была победа, которую понимали и любили эти старые волки. Победа, пахнущая кровью и сталью. Тамерлан удовлетворенно кивнул. — Твой принц — истинный лев из моего прайда. Наградить гонца!
Но не успел тот выйти, как в шатер вошел второй посланник, от Шахруха. Он был не похож на первого. Это был не воин, а седобородый персидский дипломат в чистом халате. Он не бросал на пол головы. Он, совершив поклон, молча развернул перед императором огромный свиток. — О Повелитель Мира, — произнес он спокойно. — Принц Шахрух шлет тебе не мертвых врагов, а живых подданных. Вот список из шести городов и целой провинции, которые отныне признают твою власть и готовы платить налоги в твою казну. Западный путь открыт. Мы не потеряли ни одного воина.
В шатре повисла тишина. Эмиры, не зная, как реагировать на такую «бескровную» победу, хмуро молчали. Тамерлан долго смотрел на свиток, потом на гонца, потом на карту. — Твой принц — мудрый лис, — наконец, произнес он. — Он тоже хорошо послужил мне. Можешь идти.
Когда послы ушли, Тамерлан был доволен. Оба его сына, каждый по-своему, выполнили свою задачу. Империя расширялась. Но Фархад, стоявший в тени рядом с молодым Улугбеком, использовал этот момент для урока. Он наклонился к своему ученику. — Смотри, царевич, и запоминай, — сказал он тихо, так, чтобы слышал только он. — Перед тобой — два пути. Две победы. Но какая из них истинно великая?
Он указал в сторону, куда ушел первый гонец. — Победа, что куплена кровью тысячи наших воинов и породила сто тысяч врагов, чьи дети и внуки будут веками проклинать наше имя? Это слава, которая быстро превращается в пепел.
Затем он указал на свиток, лежавший у трона. — Или победа, что не стоила нам ни одного солдата и принесла нам сто тысяч новых подданных, которые уже завтра начнут платить налоги и возносить твоему деду молитвы? Это — не такая громкая слава, но она — фундамент, на котором строятся вечные империи.
Он посмотрел на юношу. — Завоеватель должен уметь быть и львом, как твой дядя Миран-шах, и лисом, как твой отец Шахрух. Но истинный император, — он сделал паузу, — должен знать, когда выпустить на охоту льва, а когда — послать лиса.
Тамерлан, стоявший неподалеку и делавший вид, что изучает карту, слышал каждое слово. Он ничего не сказал, лишь хмуро кивнул своим мыслям. Он видел, что его провидец учит его наследника не просто науке о звездах, а главной науке на земле — науке управления.
Три крыла армии начинали свое соединение. Впереди их ждала последняя преграда — Великий канал и его несокрушимый флот.