Коан Безымянного Мантра холодильщика

Honda Gyro Canopy несла его сквозь утренний туман, густой, как вата в ушах спящего города. Это и была его медитация. Дыхание мотора – анапанасати. Вибрирующий руль – мудра единства пути и путника. Ветер, бьющий в лицо, – очищение от мысленного хлама.

Он медитировал. Просто ехал. Без цели. «Вот оно, – думал он. – Просветление – это когда не чинишь холодильники. Когда просто едешь».

Но колесо сансары сделало свой оборот. Телефон в кармане завибрировал, словно цикада кармы, прервав дхьяну. Бабка Анфиса. Холодильник «Daewoo». Из морозилки течет, а в овощном отделении – анатма;н, пустота и плесень.

Безымянный развернул своего стального мула и поехал чинить сансару, ибо бензин и лапша быстрого приготовления – это тоже дхарма.

Бабка Анфиса встретила его на пороге взглядом, полным дуккхи от вида талой воды на линолеуме. –Ой, сынок, наконец-то! Всё растаяло! Колбаса протухла! –Всё непостоянно, бабка Анфиса, – монументально изрек Безымянный, откручивая заднюю стенку морозилки агрегата. – Аничча. И колбаса тоже. Где мой мультиметр?

Он копался в кишках машины, пахнущей изоляцией и тленом. И внутри него рос тихий бунт. Его пальцы, знающие мудру гаечного ключа, жаждали сжать не ручку отвертки, а ветер на скорости 55 км/ч. Его ум, способный видеть суть в пучке проводов, хотел видеть не суть поломки, а суть самого утра, дороги, простора.

– О чем мечтаешь, мастер? – спросила бабка Анфиса, подавая ему чай с пеной избыточных ожиданий. Безымянный отпил.Чай был горьким, как правда. –Мечтать – значит создавать новую дуккху, бабка Анфиса, – пробормотал он. – Я не мечтаю. Я констатирую. Констатирую, что я должен быть там, а не здесь. –А где «там»? –На пути. В никуда. Чтобы мотор пел свою мантру, а мысли уносились в выхлопную трубу, как дым.

Он нашел причину. Сгоревший дайфростер. Сансара бытовых страданий оказалась банальна. Он достал подходящий из недр рюкзака, заменил. Прошептал в бороду, поглаживая корпус: «D;rgh;;i var;;;i jan;n;; ;;ta; dattum» (Дари людям холод долгие годы).

Холодильник вздохнул и заработал, обретя ниббану охлаждения. –Вот, починил, – сказал Безымянный, вытирая руки об тряпку, пропитанную кармой всех предыдущих ремонтов. –Спасибо тебе, родной! – всплеснула руками бабка Анфиса. – Сколько с тебя? –Десять раз по сто восемь рублей, – назвал он цену, точную как количество бусин в его анархо-буддистских четках.

Он принял деньги – подношение от мира за отрыв от медитации. Положил их в рюкзак, где уже лежали гаечные ключи – его ваджры, и изолента – его священный шнур.

У выхода он остановился. Посмотрел на бабку Анфису. На холодильник. На свой рюкзак с инструментами. –Ты знаешь, бабка Анфиса, – сказал он, и голос его стал тихим, как гул только что починенного холодильника. – Я думал, что ремонт – это дуккха. А езда – свобода от нее. Она смотрела на него,не понимая. –А сейчас? –А сейчас я понял. Чинить холодильник – это и есть моя медитация. Не-мечтание. Не-бегство. Просто делать то, что должно быть сделано. Не потому что должен, а потому что это – путь. Дхарма мастера с гаечным ключом. Сансара и нирвана – одно и то же. Как два провода в розетке. Подключаешь на лампочку – получаешь свет. Соединяешь друг с другом – получаешь короткое замыкание и тьму.

Он вышел. Сел на Honda Gyro Canopy. Не завел ее сразу. Сидел секунду, просто дыша. Приняв то, что есть.

Потом вставил ключ – символ поворота от теории к практике. Рывок кикстартера. Двигатель взревел, но на этот раз его рев был не бегством, а мантрой утверждения.

Он поехал чинить следующий холодильник. И это было его анархо-буддистской практикой.