Тропа на Мань-Пупу-Нёр. 1985 год

(Маршрут через перевал Дятлова до Мань-Пупу-Нёр и обратно.)

Основной целью похода было посещения Малой Горы Идолов (Богов), как с языка манси переводится Мань-Пупу-Нёр (вариант написания: Маньпупунёр). В списке «Семь чудес России» (утверждён в 2008 году в результате народного голосования) под №4 значится: «Столбы выветривания (Маньпупунер) (Республика Коми). Семь каменных гигантов высотой от 30 до 42 метров созданы природой в результате многовековой эрозии горных пород.»

Сейчас уж не сказать наверняка, откуда в те далёкие уже годы узнал про этот объект уральской природы. Скорее всего, из книг, в т.ч. Кеммериха А.О., Заплатина М.А. или из журналов «Турист», подшивки которых за сорок лет всё ещё лежат в шкафу. Интерес подогревало не только само название (язык сломаешь), но и прочитанные мансийские верования и легенды. Так или иначе, намерение сводить группу к этой загадочной горе было настолько велико, что даже неудача с вертолётной заброской на речку Манья, что в мансийском Зауралье, не смогла помешать реализации «наполеоновских» планов.

С того похода прошло много лет, и многое, разумеется, забылось. Эх, не собрался в своё время олитературить записи из путевого блокнота, сосредоточившись после завершения похода на подготовке технического отчёта для клуба туристов. А затем листочки с карандашными прыгающими строками и вовсе затерялись. Много позже, взявшись было за работу, бросил недописанным рассказ в виде нескольких разрозненных фрагментов текста. Почему? Да, как известно, всегда мешают две причины: не одно, так другое.

Хорошо, что в домашнем архиве сохранились номера заводской многотиражки «Знамя труда», где по горяч… по мокрым следам Ирина опубликовала в виде очерка свои впечатления от пройденного маршрута.  Она, верная журналистскому призванию, весь поход не расставалась с блокнотом. (По ходу повествования процитирую несколько выдержек из этого очерка).   

Взявшись «реанимировать» старый текст, обнаружил, что про Мань-Пупу-Нёр сам написал всего ничего, едва ли не мимоходом. Наверное, меня, как руководителя группы, больше занимала техническая сторона похода: «Цель – ничто, движение – всё.»

Запомнилось, что на участке от истока Печоры (фото памятной плиты есть в Интернете) установилась хорошая погода, что позволило, наконец, зарядить в фотоаппарат дефицитную тогда обратимую цветную плёнку «Орвохром».

Из газеты: «И вдруг – сказка! Впереди, из-за склона медленно вырастают на вершине горы высокие каменные столбы. Вот они, богатыри Маньпупунёра. Царство вечности, величия и грандиозности природы. Молча обошли все многометровые столбы. Любое, даже самое точное сравнение, тут же побледнело бы пред этими стражами веков.»

Сам воспринял Пупы без «ах»-ов, прагматично: это просто останцы на месте скального гребня. Природа как скульптор отсекла всё лишнее, оставив эти столбы торчать как … как … как редкие зубы у старика - мансийского шамана.

Зато вечером по остававшемуся весь день безоблачным небу поползли облака, гонимые северным ветром. Закатные краски и меня не оставили равнодушным.

Я люблю, когда ветер северный
Гонит по небу облака.
Они белые и сиреневые,
Даже розовые слегка.

Из газеты: «И облака – самые необыкновенные, самые «неземные» облака, какие я видела в своей жизни, низкие, словно висящие над самой головой, такие густые, тяжёлые и осязаемые, будто вобрали в себя частички каменного дыхания Уральских гор, окрашенные в такие цвета, что стоишь, заворожённый, и не можешь оторвать глаз от этого грандиозного праздника красок…
Здешним облакам не устаёшь поражаться, восхищаться … То алое пламя загорится вдруг на фоне чернеющего неба, то полетит золотой конёк, расплываясь, превращаясь в малиновый цветок с золотыми прожилками. Краски постепенно затухают, темнеют, засыпают …»

Что же касается остального, то приведу (несколько нарушая хронологию событий), следующие отрывки, которые так и не сложились в связный рассказ.

1. Первую ночёвку мы устроили в паре километров от «зоны добреньких», как обозвал Валентиныч очень строгую ИТК в посёлке Ушма.
Остановились прямо на дороге, протянувшейся через обширную болотину – предположу - на месте когда-то-шних сплошных рубок леса. На этом участке дорога отсыпана в одну колею, но кое-где сделана дополнительная насыпь, чтобы могли разъехаться встречные машины. Вот на таком-то расширении, не найдя до наступления темноты ничего лучшего, мы и поставили палатку у одной обочины, а костёр развели на противоположной стороне дороги где удачно нашлась небольшая ровная площадка.

Планировалось назавтра встать пораньше, чтобы успеть собраться до обещанной в комендатуре колонии попутной вахтовки, которая повезёт лесорубов на дальний участок. Но мы проспали: видимо, сказалась, увы, неизбежная нервотрёпка на утомительных подъездах к началу маршрута: Куйбышев – Свердловск – Ивдель – Вижай - Ушма.

Выбираюсь первым из палатки и – нате вам: дорожка огромных когтистых следов поднялась из плотного заболоченного мелколесья с одной стороны дорожной насыпи, обошла по короткой дуге наш шатёр и скрылась по другую сторону гравийки. Вот, скажите, ему что – места больше не нашлось? С другой стороны,.. прошёл мимо – и слава богу!

Затем - суматошные сборы под равнодушно-сонными взглядами короткостриженых пассажиров защитного цвета кунга на шасси «УРАЛ»-а, выплеснутые в костёр недоваренная каша и только что вскипевший чай. Но несостоявшийся завтрак беспокоил меня куда меньше, чем необходимость вынужденного соседства в автобудке со спецконтингентом. Однако не хотелось упускать возможность подъехать, а не топать с начально-тяжёлыми рюкзаками 25 километров по раздолбанным лесовозным дорогам.

2. У моста через реку Ауспия, где традиционно начинается маршрут в горы, мы – шестеро куйбышевских туристов – остались, а «УРАЛ» повёз расконвоированных зеков дальше, на лесосеку (широко известную в узких кругах базу Ильича).

Прямо на мосту перекусили тем немногим, что – эх! - осталось от завтрака. Сейчас смотрю на фото: вот, свесив ноги над потоком, на краю моста сидит Валентиныч с кружкой в руке; щека смешно оттопырена сухарём. Ни к кому конкретно не обращаясь, он ворчал: «Ну, эти – махнул головой в сторону уехавшей машины, - понятно, а нас-то за что посадили на хлеб и воду?»   
Ещё запомнились лежащие на дне реки чурки: мы тогда удивлялись, что это за дерево такое, которое тонет?  Оказалось, что лиственница.

3. После моста за поворотом дороги через освещённую солнцем поляну в мрачный ельник протянулась хорошо заметная в высокой траве топтанка: не мы первые, не мы последние. В лесу становится сыро, затем под ногами зачавкало, и тропа утонула в болоте; дальше деревья и вовсе стоят в воде. Хорошо, что на опушке предусмотрительно переобулись в сапоги! И, тем не менее, приходится идти неторопливо, аккуратно ставя ногу ближе к стволам деревьев, где скреплённая корнями почва покрепче.
«Хлюпа» с небольшими перерывами тянулась на протяжении пяти километров – аккурат, до избы, помеченной на карте. Но заболоченная тропа – это мелочь, на которую вскоре перестаёшь обращать внимание.

Из газеты: «Всё же не устаём восхищаться каждой склонённой над тропой замшелой берёзой, каждой стройной елью, увешанной, словно гирляндами, свисающими серо-зелёными нитями мха, похожими на мягкую длинную паутину. Солнечные блики играют на ярко-зелёном ковре мха под ногами. Присмотришься к нему – из миллионов зелёных звёздочек соткан этот «ковёр», украшен кустиками черники с тёмно-синими блестящими ягодами. А наступишь на «ковёр» - нога увязает в нём, как в вате.»

4. На тропе вдоль берега реки нам впервые и единожды за этот поход встретилась княженика (мамура, куманика) с очень своеобразным приятным вкусом.
Вообще, тот год был урожайный на чернику, голубику, смородину. А ещё - на морошку.

Бедный Валентиныч! Кто ж знал, что у него окажется аллергия на эту вкуснятину?! На следующее утро лицо и кисти рук у него распухли – жуть! Вот, когда пришлись кстати знания и умения наших двоих студентов-медиков! Я, конечно, слышал, что сборная костянка, в т.ч. малина, некоторыми воспринимается плохо, но чтоб так... Остальные в группе эту ягоду ели, что называется, от пуза, и – ничего. Разве что, оскомина. Так, от голубики – проверено – она ещё быстрее появляется!

5. Перевал Дятлова ничем не запомнился; постояли возле останца с мемориальной табличкой и пошагали дальше. Ни сведения о гибели девяти уральских туристов-лыжников, погибших здесь зимой 1959-го года, ни мрачный вариант перевода с мансийского названия расположенной рядом горы Холат-Сяхль (Гора мертвецов), насколько помнится, не омрачили настроя группы. Может быть, ещё и потому, что все были озабочены надвигающимся ненастьем, о чём – ниже.

А вот, встреча с компанией возрастных туристов, что состоялась на стоянке у берега Ауспии, где начинается тропа на перевал, в памяти осталась. Их было, кажется, четверо, мужчины и женщины – все отнюдь не в радужном настроении. Мы сразу обратили внимание, что одеты они явно неподобающим образом: кеды, какие-то кофточки… Их руководитель сконфуженно признался мне, что оказались не готовы к маршруту в этом районе и вынуждены были, не дойдя до горы Отортен, повернуть назад. Здесь - дождь, холод и обилие гнуса, а они без сапог, плащей от дождя и накомарников (антикомарин ДЭТА закончился на второй день похода).

После этой встречи мои спутники в полной мере осознали, что не зря Начальник категорически настоял на сапогах как ходовой обуви и накомарниках – пусть бы и самодельных. Вот, что касается дождевиков… Ну, об этом скажу далее.

6. На перевале солнышко ещё иногда проглядывало сквозь наползающую хмарь, но по мере продвижения группы становилось пасмурно. Из долины пополз туман, соединяясь с низкими дождевыми облаками. Вскоре поднявшийся ветер бросил в лицо пригоршню мороси. Видимость упала. Началось…

Наверное, поэтому не сразу обратили внимание на странное поведение склона справа, поверхность которого словно вздрогнула и покатилась волнами. Когда я боковым зрением уловил это движение, первой была мысль о вселенском потопе, и не без оснований: ведь, согласно мансийской легенде, лежащая к северу гора Отортен или Лунтхусапсяхль (с мансийского: «Гора гусиного гнезда») получила своё название по размерам её верхушки, выступавшей над поверхностью моря.

Несколько секунд все, оторопев, сквозь морось и лохмотья тумана вглядывались в надвигающееся на нас серое «море», пока самый глазастый не выдохнул с удивлением: «Так это ж олени!» Огромное стадо северных оленей, не останавливая своего движения, разорвалось, огибая кучку замерших людей, и снова сомкнулось за нашими спинами. Помнится, испытал тогда разочарование: уж очень маленькими они показались, эти герои лапландских сказок из нашего детства. Только спины широкие, ну, и рога, конечно…

С оленями потом мы встречались ещё дважды, о чём скажу ниже.

7. Преимущественно тундровый участок вскоре закончился, и мы вступили в царство курумов.

Из газеты: «Курумы не сто и не двести раз ругал про себя каждый, кому доводилось ходить по ним. Хорошо перепрыгивать с камня на камень, когда лежат они плашмя, будто миниатюрные площадки. Но чаще валуны дыбятся острыми выступами, тонкими рёбрами. Постоянное напряжение, большая осторожность нужны, чтобы не сорвалась нога с ребра, не угодила меж валунов. Глаза очень быстро устают от мелькающих серо-зелёных камней.
А если ко всему этому прибавляется ещё и дождь, превращающий лишайники в вязкую скользкую массу… Каждый шаг проверяешь на устойчивость, прежде чем сделать следующий… К дождю присоединился ветер – рвущий, завывающий, с дикой скоростью пролетающий меж валунов, сковывающий нас, промокших и уставших.»

Да уж, оказаться в непогоду на курумах – та ещё романтика! Вдобавок, здорово мешали передвижению на таком рельефе наши самодельные накидки от дождя из полиэтиленового «рукава». На ветру они то вздувались пузырём, то плотно облепляли тело, мешая идти.

Особенно доставалось невысокому Валентинычу. Слыша за спиной очередное «…мать!», я понимал: Валерка снова упал. А без посторонней помощи под тяжёлым (начало маршрута!) рюкзаком и в накидке на куруме подняться – пустая затея. В какой-то момент Валентиныч психанул и снял накидку, полагая, видимо, что от такого «несерьёзного» дождя его защитит новая брезентовая штормовка. Увы, не защитила.

Хотя вначале он, действительно, пошёл увереннее, но потом снова стал заметно отставать. Оглянувшись в очередной раз, я обнаружил его сидящем на камне в понурой позе. Окликнул его – не отзывается, даже головы не повернул. Я остановил группу и поспешил назад. Валера сидел какой-то отрешённый, взгляд – пустой, в никуда. Тронул его за мокрое плечо, тряхнул – никакой реакции.

С подоспевшим Сашей подняли его, пытаемся надеть рюкзак. Он бормочет что-то вроде: «Погоди … я щ-щас … замёрз …» Ситуация, однако! Напугавшись (было-было!) вначале, я в этот момент отчего-то взъярился, стал орать на старого друга, а потом неожиданно для себя самого огрел его посохом, которым обзавёлся на подъёме у границы леса. И надо же - подействовало! Вот, только, надолго ли? Его нужно было срочно согреть и обсушить, но как это сделать?

8. Торопясь дойти до запланированного места ночлега, я стал дальше прокладывать путь по узким тундровым полоскам, стараясь по возможности обходить скопления «сопливых» курумов. К тому же, опасаясь в условиях плохой видимости свалиться на юго-запад в долину речки Бол. Хозья, непроизвольно забирал к северу. При этом, как вскоре выяснилось, ошибся с ориентированием: сказались нехватка опыта «слепого» хождения по гольцам и, что выявилось уже на маршруте, плохое качество скопированной картосхемы, которую к тому же старался доставать пореже, оберегая от намокания.
 
Из газеты: «Туман сгустился так, что слабо видишь идущего впереди товарища. Идём уже наугад, ориентироваться по вершинам невозможно. Опасаемся: не свалились ли в тумане на противоположную сторону хребта? Одежда промокла насквозь, полиэтиленовые накидки уже не спасают от всюду проникающей холодной мороси.»

Там от бокового хребта к верховьям Лозьвы спускаются друг за другом несколько отрожков, меж которых журчат истоки этой реки. Вот, в долинку одного из истоков Лозьвы мы и спустились. По мере спуска чередовались курум, снежник, раскисшая тундра, высокогорный ельник. В эти-то ёлки, спасаясь от ветра, мы забились, как куропатки. Признаться, ночёвка там была не самой комфортной. Плотно стоящие невысокие ели с плотной, жёсткой кроной не позволили натянуть костровой тент и хоть немного укрыть палатку.

9. Вообще, даже в долинах обратил внимание, что в лесу не видно старых мощных деревьев. Мы отнесли это на влияние сурового климата Северного Урала. Но на обратном пути от подвозившего нас водителя лесовоза узнали то, о чём сами вполне могли догадаться сами: лес неоднократно вырубался. А когда-то давно хвойники здесь были ого-го какой высоты! Водитель пересказал нам услышанное им от старого лесоруба: тот на делянке ради потехи как-то загнал свой трактор-трелёвщик на пень только что спиленной лиственницы и развернулся на нём.

10. Поутру несколько прояснилось, ветер унёс/поднял туман и низкую облачность, и мы без труда смогли визуально определить своё местонахождение по выдающимся вершинам. Ещё подумал тогда: «И как тут можно было заблудиться?» Как-как, да легко! Чуть позже руководитель встреченной нами свердловской группы, с которым я поделился вчерашним «заблуждением», мне посетовал: «Экий ты быстрый! Потому тропу и не нашёл, что до неё вы просто не дошли. По курумам, да ещё в непогоду, рассчитывай полтора километра в час, не больше.» Спасибо ему за науку.

11. По пути вышли к стойбищу оленеводов-манси, где чум соседствовал с большой брезентовой палаткой. Помню, неприятно поразила меня гора освежёванных оленьих туш, разбросанные вокруг «отходы производства». В стороне навалены кучи снятых шкур и рогов. И над всем этим - полчища мух. А ещё – собаки, обожравшиеся до отрыжки, так, что и гавкнуть как следует на чужаков не могли, бедные. Неразговорчивые скуластые оленеводы ждали скорого прибытия вертолёта ...

Вдоль хребта проходит оленья тропа, точнее, дорога - ворга, по-местному. Её топтали своими стадами многие поколения манси рода Самбиндаловых. Эта дорога приходит к горе Печёрьяталяхчахль с востока, от речки Манья (изначально маршрут планировал оттуда, но винтокрылые авиаторы подвели) и тянется на юг.

До этого случая я не задумывался об использовании оленей как транспортного средства. Тут, очевидно, сказался новогодне-открыточный стереотип: по заснеженной тундре бежит красавец-рогач, запряжённый в лёгкие саночки с закутанным в малицу седоком. Даже при виде колеи в каменистом грунте я не усомнился в реалистичности нарисованной картинки.

Но всё встало на свои места, когда на обратном пути мы спускались по ворге к Лозьве, высматривая удобное место для брода. В какой-то момент сзади, нарастая, раздался шум, крики, которые далеко опередили небольшой олений караван. Мы торопливо уступили ему дорогу и, вытаращив глаза, наблюдали, как оленьи упряжки шустро тянут по земле, камням, воде и … напролом через пойменные кусты вверх по крутому склону огромные, гружёные скарбом, деревянные сооружения, которые по внешнему виду и размерам ненамного отличались от виденных мною у деда в подмосковной деревне конных розвальней. Вот тебе, и саночки!

12. На Пупы планировалось идти по долине Печоры, а возвращаться - верхом, где по нартовой дороге с полегчавшими рюкзаками можно развить хорошую скорость, компенсируя возможные задержки в пути. И, кстати, правильно сделали. Опять же, маршрут получился не чисто радиальный, предполагающий возвращение по своим следам.

Оленью дорогу по хребту мы оставили, только, свернув на запад к истокам речки Маньская Волосница (Мотювья), вдоль которой собирались выйти на Печору. По долине этой речки, ближе к её устью периодически появлялась тропа, заметно облегчавшая движение. Зато потом мы в полной мере вкусили «прелестей» заросшей кустарником печорской поймы. 

Группа с натугой мотала километры вверх по Печоре. Целый день броды, броды, броды с одного берега на другой и обратно. Они, хоть и не сложные технически, сил отнимали много. И ведь деваться некуда: вдоль берега не всегда пройдёт даже вездеход: виденная нами старая гусеничная колея так же сновала через реку туда и обратно.

Из газеты: «Название этой реки нам было знакомо по популярной в недавнем прошлом песне. Но Печора в её верховьях – совсем иное. Бежит через болотистую тайгу, поляны с зарослями трав мелкая быстрая речка, местами покрытая, как живым ковром, трепещущими на ветру водяными лопухами. Мы посчитали: за два дня больше пятидесяти раз перешли вброд Печору, срезая её бесчисленные повороты.
Идти всё тяжелее. Слабо нахоженная тропа постоянно теряется в болотистых зарослях, в высоких, в рост человека, травах. Ноги основательно устали от мощного течения реки.»
       
13. Очередной - … дцатый - брод. Пока последние, придерживая ботфорты сапог, ещё боролись с течением, неугомонный Андрей живо пошагал дальше по хорошо различимой на береговом галечнике вездеходной колее, крикнул на ходу через плечо: «Догоняйте!» и скрылся за кустами.
Мы у брода что-то замешкались, о чём-то заговорили. И вдруг... С той стороны, куда ушёл Андрюха, долетел негромкий вскрик и сразу - как бы это передать..., рычанье или ворчанье, утробное такое... Ещё рык. Медведь!!

Помню, Валентиныч заорал: «Андре-ей!»
А я: «Топор! Топор давай!» И - рвал непослушной рукой клапан Валеркиного рюкзака, где лежал наш колунок.
Не достал. Не успел.
И - слава богу. Потому что, боюсь, не сдержался бы и шарахнул Андрюху обухом между глаз за такие шутки. Имитатор хренов!
Похоже, он и сам испугался, увидев наши с Валентинычем небритые рожи, перекошенные криком, страхом за себя и болью за погибающего товарища (а вы как думали?!).

14. Но и реальный медведь снова был, правда, позже, уже на обратном пути по хребту.
Довольно шустро я топал впереди группы по оленьей дороге, радуясь возможности расслабиться и не особо контролировать направление движения. Тем более, что, как ожидалось, ворга вскоре пропадёт на каменистом участке пути. Но это – потом, пока же мы радовались жизни.

Дорога вилась сообразно рельефу, по сторонам её – тундра с куртинами розового горца, камуфляжные поля курумов, дальние отроги хребта. На обочинах часто – кустарниковые заросли ивы, берёзки. И вот, выходя из-за поворота склона, успеваю заметить, как впереди что-то бурое резво скрывается, проламываясь сквозь серо-зелёную «живую изгородь» с правой стороны дороги.
И тут, словно, чёрт меня дёрнул! – Я дёрнулся посмотреть, кто это такой? Быстро сойдя на обочину, протянул руки, чтобы раздвинуть кусты, но это оказалось излишним: даже отсюда, сквозь густые ветки и листву была видна удаляющаяся мохнатая задница – явно, не заячья. И только тут раздался внутренний голос: «А оно тебе надо?»

16. Когда направлялись к Лозьве, нас снова ждал обложной дождь, теперь – сильный и шквалистый, с грозой и ветром. Первый раз я оказался в таком положении, которое иначе, как светопреставление, не назовёшь. Дождь хлещет наотмашь, в глазах рябит от молний, что лупят со всех сторон; от грома, кажется, вот-вот барабанные перепонки лопнут! 

Изрядно промокший, несмотря на полиэтиленовую «защиту», постепенно стал замерзать, а потому всё прибавлял шагу. И тут – вот же ж! - впервые за весь поход группа стала растягиваться. Ирина с Леной всё больше отставали, не помогали не уговоры, ни ругань. Понимал, что сегодняшний длинный переход с коротким перекусом вместо обеда (очень уж хотелось спуститься в долину до явно надвигающегося ненастья) изрядно вымотал девчат, но выбора не было: на ночёвку нужно спуститься к лесу.

После короткого совещания с мужиками решаю - первый и последний раз за мою походную жизнь – разделить группу на маршруте: мы с Валентинычем уходим вперёд и готовим стоянку, а Саша с Андреем поторапливают девчонок. Тропа отсюда на Лозьву здесь торная, риск заблудиться минимальный, да и Андрей В-ев – мужик хожалый.

Мы с Валерой – откуда только силы взялись – прибавили шаг, почти побежали и намного опередили остальных.
За перегибом склона уже горел, правда, хиленький, костёр под полиэтиленовым тентом, кое-как закреплённым за единственное подходящее дерево, стоящее около тропы, а ребята ещё не подошли. Верно сказано: ждать и догонять – хуже нет! Чего я только не передумал тогда, опасаясь, прежде всего, грозового «фактора». Да и Валентиныч то и дело бросал на меня выразительные взгляды. Что я мог ему сказать? Ох, и тяжела ты, шапка Мономаха!

Когда же группа собралась вместе, с души, словно, упал «серый камень - семь пудов». Теперь можно было обустраивать ночлег под не слишком надёжной защитой близкого ельника. Но с костром в тот вечер мы помучались изрядно! Не раз вспомнили Высоцкого: «Здесь вам не равнина, здесь климат иной…».

В подгольцовом поясе ствол (именно ствол, а не крона) приземистых, кряжистых ёлок имеет выраженную конусовидную форму. И древесина у них настолько прочная! А сушину в тех погодных условиях и надвигающихся сумерках найти было настолько сложно! Тем более, что все деревья от комля до макушки покрыты толстым слоем лишайника, который воду впитывает как губка.
Представьте картинку: одни держат над рождающимся в муках костром хлопающий на ветру кусок полиэтилена (который растянуть за ёлки никак не получалось), другие подтаскивают хворост, а третьи, прикрывая спинами с наветренной стороны еле тлеющий огонёк, счищают ножами лишайник с принесённых веток и полотенцем пытаются их хоть немного подсушить…

17. Разглядываю очередной чёрно-белый снимок. Он получился невыразительный в т.ч. из-за пасмурной погоды в тот вечер. И всё равно, наш шатёр посреди елового и можжевелового стланика смотрелся оригинально. Именно тогда и появился припев песни: «Только глаза закроет лёгкой рукой усталость, вижу я в хвойном море нашей палатки парус», получившей затем в исполнении Сергея Анцинова диплом проводимого у нас в области фестиваля авторской песни им. Валерия Грушина
18. На обратном пути от Ушмы, куда от моста пришли пешком, был вынужден снова разделить группу, чтобы на попутных грузовиках выехать в «цивилизацию». Но это – неинтересно, как и паровозная «эпопея» с двумя пересадками.