Притворись, что нас нет

1

Был сентябрь. Я возвращался с работы – пешком, как всегда, ибо я боялся ездить на автобусах, а подвезти меня никто не мог, знакомых у меня больше не было. Я старался не смотреть по сторонам, но периодически я всё-таки поглядывал случайно то направо, то налево.  Я видел реку, вернее сказать, то, что когда-то было рекой. Воды там осталось немного, и эта оставшаяся вода была очень странного «ржавого» цвета. Я перешёл мост и стал подниматься по лестнице. Раньше по обе стороны от лестницы был лес, и в мирное время там часто можно было встретить белок. Но то в мирное время. Теперь же большей половины деревьев недоставало, а остальные были или повалены, или сожжены, или всё вместе. А лестница от завода была длиннющая, и хочешь – не хочешь, а приходилось хоть краем глаза лицезреть это всё.
Кое-как я осилил лестницу и пошёл через дворы, но и здесь были видны следы человеческого, ну или уже Божьего гнева. Трава выжжена, детские площадки разрушены. Я проходил мимо детсада – и там все постройки были изувечены, будто я гулял по заброшенному городу из какой-то видеоигры. Я протопал мимо молодёжного клуба, в который сам когда-то ходил, и вышел из дворов. Я шёл мимо магазинов, половина из которых уже не функционировали, мимо школы, городской библиотеки…
Я невольно вспомнил, как в свои четырнадцать я той же дорогой возвращался из клуба со своей тогдашней подругой. Я был влюблён в неё, но она об этом не знала. Мы общались с ней обо всём подряд, она шутила, я смеялся… Было так темно, что фонари зажигались, и зажигались ровно тогда, когда мы с ней шли. На светофоре, где наши пути расходились, я прощался с ней, а она улыбнулась и обняла меня. Я сказал ей что-то в духе «до завтра» и пошёл домой, весь красный то ли от холода, то ли от смущения, и думал, что уже никогда я не буду таким счастливым.
Тогда я был чертовски прав.
Я опять завернул во дворы и наконец дошёл до дома. Поднялся на четвёртый этаж и открыл дверь квартиры. Я никогда больше не запирался на ключ с тех пор, как исчезли мои родители – красть всё равно нечего, а если по мою душу кто придёт, так я и не нужен никому.
Я прошёл в свою комнату, разделся и лёг на кровать. Я поднял глаза – надо мною был белый натяжной потолок. Как же я возненавидел за столь короткий срок этот чёртов потолок! Я повернулся на живот и уткнулся лицом в подушку.
До моих ушей долетала музыка из квартиры соседей.
– Я пытался уйти от любви, я брал острую бритву и правил себя…
Они серьёзно? И так вешаться охота, а они ещё и это слушают.
– Я укрылся в подвале, я резал кожаные ремни, стянувшие слабую грудь…
Ну нет, ну не надо…
– Я хочу быть с тобой, я хочу быть с тобой, я так хочу быть с тобой, я хочу быть с тобой, и…
– И я буду один, – произнёс я, хоть в оригинале и пелось совершенно другое. Я встал и прошёл в ванную, открыл кран – воды не было. Зашёл на кухню и посмотрел в холодильник – ничего, только молоко и яйца. Так-то у меня где-то лежала гречка, и я мог бы её приготовить, но я чертовски устал.
Я лёг на полу на кухне, будучи не в силах дойти до своей комнаты. Из квартиры других соседей Леонид Агутин пел про одинокий остров.
Очень скоро мне стало холодно – действительно, не я ведь лежал на холодном полу в одних трусах. Я встал и прошёл к себе, оделся в домашнее и лёг на кровать.
– На моей луне я всегда один, разведу костёр, посижу в тени… – пело за стенкой.
Они сегодня решили собрать все самые грустные песни на русском или что?
– На моей луне пропадаю я, сам себе король, сам себе судья.
Мне от этой песни и в мирное песня плакать хотелось, а теперь уж и подавно. Тогда у меня были двое друзей, родители, собака, которую я всегда воспринимал как свою дочь, но я всё равно чувствовал себя одиноким. Похоже, тогда я просто с жиру бесился.
Усталость взяла своё, и я уснул.

Проснулся посреди ночи из-за шума за окном. То гремели выстрелы. В полусонном состоянии я прошёл в ванную. Я услышал взрыв совсем рядом со мною и вздрогнул. Но это, видимо, попали в соседей – тех, что вечером слушали Агутина. Когда такое произошло в первый раз, мне было страшно, теперь же я желал умереть этой ночью.
Стёкла из окон в комнате родителей вылетели и с треском разбились.

Я проснулся. Каким-то чудом я смог уснуть в ванной на полу. Я вышел и прошёл в комнату родителей – там и вправду были выбиты стёкла. Я переоделся и пошёл на работу.

– Парень… Парень!
Я сначала подумал, что звали не меня, но потом понял, что нас на улице всего двое – я и мужчина лет сорока, тот, который звал. Он стоял чуть поодаль и, увидев, что я оглянулся, рукой поманил к себе. Я подошёл.
– Ты со сто двенадцатой? – спросил он.
Я кивнул.
– Ну понятно, – произнёс он, усмехнувшись, но в усмешке его не было ничего радостного, наоборот – только горечь. – Я охранником в твоей школе работал до всего этого.
– Я помню, – сказал я.
– Ты сейчас где работаешь? – спросил он.
– На заводе, – сказал я.
– Цех?
Я назвал.
– Ясно, – ответил он. – Я тоже теперь на заводе. Пойдём.
Теперь мы шли вдвоём, и я испытывал странные чувства. Я настолько привык ходить везде один, что присутствие чужого человека меня несколько пугало. Бывший охранник в моей школе некоторое время молчал, затем вновь заговорил.
– И давно ты работаешь…?
– С тех пор, как это всё началось, – сказал я.
– А друг твой с тобой?
– Друг…?
– Ну этот, высокий, светлый…
– А, он… Нет, он… на фронте.
– Понятно… У меня сын на фронт пошёл. Специально даже год себе приписал, чтоб его взяли.
– Я себе год приписал, чтоб мне разрешили работать полный рабочий день.
– Тебе семнадцать?
Я кивнул.
– По тебе и не скажешь.
Человек усмехнулся и вновь замолчал. Похоже, ему просто нужен был собеседник, и он нашёл этого собеседника в лице меня – пацана, которого он видел каждое утро на входе в сто двенадцатую школу и говорил снять капюшон. Видимо, из всех остальных я был более-менее знакомый.
– Жена с дочерью эвакуировались, – вдруг продолжил он так неожиданно, что я вздрогнул. – Я в тот момент не дома был, потом пришёл, дома – ни души и записка. Правда, там, куда их вывезли, тоже опасно, потом по новостям сообщили…
– У меня родители с собакой так исчезли, – сказал я. – Только они записки не оставили.
– Я читал, что по Марсу даже удар нанесли, – говорил он. – Неужели нельзя было продолжать этот…кхм… конфликт в пределах одной планеты?
– Видимо, у них не получилось, – сказал я.
Мужчина вздохнул.
– Тебя как зовут хоть? – спросил он.
– Александр.
– О, тёзка, получается. Почти дошли. Ладно, бывай, мне ещё кой-куда зайти надо.
– До свидания.

2

Настало время обеденного перерыва. Я вышел на улицу и сел на лавку. Другие на время обеда тоже вышли на улицу. В основном то были курящие с сигаретами в зубах. Я достал кусок сахара и положил его в рот, медленно рассасывая.  Напротив меня ходил парень примерно моего возраста с кудрявыми русыми волосами и в кепке козырьком назад. Я уже давно наблюдал за ним. Он обычно ходил взад-вперёд, смотрел на курящих, после чего резко опускал глаза. Потом я начал замечать, что он подбирал брошенные на землю бычки и с ними уже уходил туда, где его б не заметили, видимо, докуривать эти трижды извалявшиеся в земле, потоптанные всеми, кем только можно, остатки от сигарет. Вдруг этот парень повернулся ко мне и рукой подозвал меня к себе. Я пальцем указал на себя, дескать, ты мне, и тот кивнул. Я подошёл к нему. Он положил мне руку на плечо и повёл меня, должно быть, туда, где не было камер. Это оказалось пространство между двумя стенами здания, шириною в два метра. На асфальте лежал перевёрнутый вверх дном деревянный ящик. Парень сел с краю на этот ящик и рукой показал мне, чтоб я тоже садился. Я сделал, как он просил.
– Будешь? – спросил он, протягивая мне ладонь, на которой лежали два окурка.
– Не курю, – ответил я.
– Это хорошо, – ответил он. – Молодец.
Он принялся курить собранные им бычки. Я просто молча сидел.
– Сука, я как наркоман, – произнёс парень. – В мире хрен пойми, что происходит, скоро все сдохнем, а мне лишь бы дозу получить.
Я кивнул, ибо не знал, что ответить. Пацан продолжал курить.
– Тебе тоже зарплату задерживают? – спросил он.
Я опять кивнул.
Он окончил курить и протянул мне руку.
– Я, кстати, Игорь.
– Александр, – ответил я, пожимая руку.
– Приятно.
Мы продолжали сидеть.
– У меня мать пропала вчера, – вдруг снова заговорил он.
Я сматерился, дабы показать, что меня очень ужаснула эта информация.
– Ага, – ответил Игорь. – Даже знаешь… Страшно за неё как-то.
– Понятное дело.
– Мне как раз не понятное, – возразил мой новый знакомый. – У нас с матерью очень хреновые отношения были. С батей получше, и то лишь потому, что они с матерью в разводе, и я его видел дай Бог раз в полгода. И то уже больше не увижу, наверное.
– У меня тоже с матерью не очень было, – сказал я, – но мне плохо из-за того, что они с отцом исчезли. Да, кричала, но не била же.
– Ну знаешь…
– Да погоди ты… Понимаешь, сейчас бы я что угодно отдал, чтобы услышать её ещё раз. Даже крики. Я когда не сплю, начинаю с ума сходить от тишины.
– Я уже как-то привык.
– А я вот до сих пор не могу.
– Сочувствую, Сань.
Игорь положил мне руку на плечо и тут же убрал.
– Слушай, – сказал я.
– М?
– У меня блок дома есть. Ну не мой, это отцово, я сам не курю… Просто отца больше нет, и… Хочешь, отдам? Отцу уже всё равно больше не надо, мне тем более.
– Ни хрена… – произнёс Игорь. – Принеси, конечно, пожалуйста…Только не весь блок сразу, а то я ж его быстро скурю, мне только волю дай. Можешь по сигарете в день носить?
Я сказал, что могу.
– Спасибо, Сань… – произнёс Игорь. – Не, ну, правда… Спасибо.
– Да не за что, – ответил я.
– Завтра в то же время?
Я кивнул. Игорь пожал мне руку.
– Ещё раз спасибо, Саня, Саша, Сашенька, Шурик.
– Ну, хватит.
Замечательно. Я купил себе друга за сигареты.

3

– Погодь…
Чья-то рука взяла меня за плечо, когда я собрался уходить. То был человек, работавший со мной в одном цехе, я его видел краем глаза.
– Останься, нам ещё двух людей надо, – сказал он.
Я кивнул. Человек позвал меня за собой. Я прошёл за ним.
Мы были в каком-то кабинете. В конце комнаты стоял письменный стол, а стены были увешаны портретами глав государства, от Ивана Грозного до последнего президента. Возле окна стоял ряд стульев. Помимо меня и того мужика в кабинете находился ещё один человек – лысеющий, высокий и худой, в рубашке в клетку, с очками в прямоугольной оправе. Он увидел меня, и лицо его приняло такое удивлённое и шокированное выражение, что я потупился.
Человек в очках обратился к тому, что привёл меня сюда.
– Ты какого хрена его сюда притащил? – он кивнул на меня. – Я сказал, должно быть пятеро людей, включая нас, которые смогли бы поехать ТУДА, а ты кого привёл? Его ж соплёй перешибёшь!
Он повернулся ко мне.
– Мальчик, тебе сколько лет?
– Семнадцать, – ответил я.
– А по паспорту?
– По паспорту восемнадцать.
Человек в очках выругался.
– По паспорту у нас и младенцу восемнадцать, – сказал он. – Ты в каком классе был, когда это всё началось?
– В десятом, – ответил я.
Человек в очках посмотрел на того, что привёл меня сюда.
– Захар... – произнёс он.
Тот ответил:
– Он единственный оставался. Слушай, найдём кого-то получше – отпустим его. А пока он с нами.
– Ты же понимаешь, что мы ему психику сломаем, если он с нами поедет?
– Ты думаешь, у него психика прям целая? – ответил Захар и нервно засмеялся.
В кабинет постучали и зашли двое парней лет двадцати на вид. Человек в очках подошёл к ним и спросил:
– Кто-нибудь ещё есть?
– Нет, все уже ушли, – ответил один из них.
Человек в очках вздохнул и отошёл к окну.
– Борис Семёныч…– позвал его один из парней.
– Что Борис Семёныч? – вспыхнул тот. – Сколько времени?
– Без пятнадцати, – ответил Захар.
– Ждём, пока будет ровно, и выдвигаемся, – сказал Борис Семёныч, затем посмотрел на нас всех. – Чего стоите? Сядьте.
Мы сели на стулья возле окон. Борис Семёныч подозвал Захара к себе.
– Его как зовут хоть? – сказал он, указывая на меня.
– Саша, вроде.
– А этих двух?
– Рыжий – Венька, а темненький – Родион.
– Ага… Я их знаю, просто имена забыл.
Повисло молчание, которое нарушил Захар.
– Еще десять минут, пошли…?
– Давай.
Они покинули кабинет.
– Пацан, – позвал меня рыжий Венька, – а чё мы делать-то будем?
– Без понятия, – признался я.
– Понятно.
– Тебя ведь Саша зовут? – спросил Родион. Я кивнул. – Я Родя, а он – Венька. Ну, ты слышал, наверное.
Я ещё раз кивнул.
Больше с ними я не говорил. Они вели беседу о чём-то между собой, но я старался их не слушать и просто смотрел в пол.

Борис Семёныч и Захар зашли в кабинет.
– Пошли.
И мы последовали за ними. Мы покинули территорию завода и прошли к машине, очень старой на вид, с тележкой. Борис Семёныч повернулся к Захару.
– Лучше не было?
– Я на этом корыте ещё в мирное время ездил, – признался Захар.
– Оно и видно. Парни, – обратился он ко мне, Веньке и Роде, – вы втроём же уместитесь на заднем сидении?
Венька и Родя сказали, что уместимся.
– Значит, садитесь.
Мы сели внутрь. Захар повёл машину. Тут-то я и понял, насколько сильно я боялся ехать в этом ведре с гвоздями – оно качалось из стороны в сторону, подпрыгивало на каждом небольшом камешке, а водитель ещё и набрал скорость, что сделало всё только хуже. Я почувствовал, как меня затошнило. К счастью, я был не один такой – Семёныч просил Захара везти аккуратнее и не спешить. Впрочем, его просьбы не были исполнены.
– Сейчас бы в две тысячи восемьдесят пятом году ехать на старой «Ладе» хрен пойми куда, – сказал Венька.
Я хотел ответить, что старая полуразвалившаяся «Лада» – это не самое плохое из того, что случилось в восемьдесят пятом году, но воздержался.
– Я щас блевану, – прошептал Родион.
Каким-то чудом я дожил до остановки этой машины дьявола. Я открыл дверь, выбежал и упал на колени. Трава покрылась жёлтой жидкостью – из-за того, что я не ел третий день, меня рвало желчью. Я поднялся и подошёл к остальным, и из-за увиденной картины меня вновь чуть не стошнило.
Передо мной было поле, на котором лежало человек пятнадцать мертвецов, почти все мужчины – только одна женщина. Трава под ними была вся в запекшейся крови. Я посмотрел на одного и мужчин и ужаснулся. Кто-то распорол его горло и через него вытащил язык. Женщина лежала на спине, и ее живот был закрыт чей-то окровавленной курткой. Захар убрал эту куртку, ужаснулся и, отвернувшись, укрыл её обратно. У женщины были выпущены потроха.
Раздался грохот. То Родион упал без сознания и стукнулся о капот. Борис Семёныч и Захар тотчас подбежали к нему.
– Нашатырь есть? – спросил Борис Семёныч.
– Должен быть, наверное…
– Должен быть или есть?!
– Да щас посмотрю, погодь…
Захар принялся искать нашатырь, в то время как Венька и Борис Семёныч пытались привести в чувство Родиона.
– Нашёл! –  крикнул Захар.
Он отдал бутылку с нашатырём Семёнычу, а тот достал платок и вылил немного на него, после чего дал понюхать платок Родиону.
Вскоре парень пришёл в себя.
– Ну слава Богу, – сказал Захар.
Родя поднялся и, посмотрев на трупы, отвернулся, закрыв глаза рукой.
– Тоже мне неженка! – сказал Борис Семёныч. – Так и будешь нос воротить?
– Да погодите… – прошептал Родя.
– Что «погодите»? Что «погодите»? – возмущался Семёныч. – Соберись!
– Отстань ты от него, – сказал Захар.
– А ты вообще не лезь! – вспыхнул окончательно Борис Семёныч. – Я тебе говорил собрать парней, которые помогли бы? А ты кого привёл? Одних желторотых! Кто трупы таскать будет, он, что ли?
Он показал на меня.
– Да хоть бы и он, – сказал Захар.
– Не смеши меня. Тут этому-то сколько, – он махнул рукой в сторону Родиона, – девятнадцать, что ли. А Сашке, или как там его, и того меньше! Думаешь, он следующий за ним падать в обморок не будет?
– СЕМЁНЫЧ! – воскликнул Захар так неожиданно, что я вздрогнул. – Да ты-то чего, – обратился он ко мне, затем повернулся к Семёнычу. – Ты же понимаешь, что от того, что ты покричишь, ничего не поменяется? Нам ещё до кладбища ехать, а мы даже работать не начали!
– Ну так начните! – закричал Семёныч. – Я вам мешаю, что ли?
– Истеричка, – бросил Захар и подошёл ко мне. – Пойдём, Сань.
Мы подошли к одному из трупов.
– Давай, ты за ноги, – сказал он. Я взял мертвеца, как он сказал – Захар брал его спереди. Мы потащили его к машине и бросили в тележку. Я заметил, как Родя и Венька тоже берут труп и тащат его.
– Родь, всё нормально? – крикнул Захар.
– Мне уже лучше, – ответил Родион.
– Ну слава Богу.
Мы взяли и дотащили ещё один труп. Затем третий – тот самый с распоротым горлом. Венька и Родя тащили женщину, стараясь не опрокинуть с неё куртку ненароком. Семёныч руководил процессом.
– Да аккуратнее ложите! – кричал он
– Не «ложите», а «кладите», – поправил Венька.
– Это он зря, – сказал Захар, из-за спины поглядывая на Семёныча.
Он оказался как никогда прав.
– Ты что, самый умный?
– Я был студентом филфака, я не могу такое слышать, – ответил шутя Венька.
– Ой-йо… – протянул Захар.
– Я тебе твоё образование сейчас знаешь куда засуну! Ты бы поменьше выделывался! Ты ж в курсе, что у нас сейчас есть высокий шанс умереть, нам надо быстрее свалить отсюда, а он переговаривается ещё, сволочь неблагодарная…
За этим посыпались непечатные выражения.
Мы погрузили все тела и снова сели в машину. Захар повёз нас в сторону кладбища.

Стемнело. Когда мы приехали на кладбище, мы ничего не могли увидеть дальше вытянутой руки. Захар достал фонарь и две лопаты и прошёл вперёд. Остальные, включая меня, последовали за ним. Венька и Родя тащили тележку с телами о чём-то шептали между собой, а Семёныч шикал на них. Я шёл самым последним и нёс лопаты.
Кладбище было нескончаемым.  Заехали мы на него в восьмом часу, а когда Борис Семёныч спросил у Захара время, было уже без пяти восемь. В начале пути я ещё глядел по сторонам. Почти все могилы были могилами погибших не естественной смертью – это можно было понять по надписям на могилах и каким-то цветным тряпочкам на них.
– Для чего здесь эти тряпочки? – спросил я.
– Ты о чём? – повернулся Захар.
Я показал ему на кусок ткани с белой, синей и красной полосками, привязанный к одной из могил.
– А, ты про флаг, – сказал Захар и пошёл дальше. – Ну, это вроде как символ нашей страны… Был когда-то.
– Раньше у всех стран были флаги, – заговорил Борис Семёныч. – Но это было давно. Ещё когда я в школу ходил.
– На школах обычно, кстати, флаг висел.
– И в принципе на госучреждениях.
– А правда, что у стран ещё гимны были? – спросил Родион.
– Да, – ответили одновременно Борис Семёныч и Захар.
– Что такое гимн? – спросил я.
– Это такая песня, прославляющая страну, – ответил Захар. – Мы гимн ещё в школе учили.
– И каждый понедельник начинали с прослушивания гимна, – подхватил Борис Семёныч.
Дальше мы снова шли молча. Я почувствовал усталость, достал из кармана кусок сахара и надкусил его. А мы всё шли и шли…
Тишину нарушил громкий мат Захара.
– Что такое? – машинально спросил Семёныч.
– В дерьмо встал.
После мы опять шагали в тишине, пока Захар не остановился.
– Здесь пойдёт? – спросил он, поворачиваясь к Семёнычу.
– Пойдёт.
– Сань, пройди вместе с ними вперёд.
Я, Родион и Венька сделали, как нам сказали. Мы были в месте без могил и без деревьев. Захар забрал одну лопату у меня.
– Пойдем, Сань.
Я прошёл за ним.
– Значит, копаешь здесь, – объяснял он. – Я копаю с тобой. – Он снял с руки часы. – Борис, поймаешь?
– Кидай.
Захар кинул, и Семёныч схватил в воздухе часы обеими руками.
– Как пройдёт полчаса, скажешь, – произнёс Захар. – Тогда мы поменяемся с вами, – он кивнул на Родю и Веньку. – Было бы больше двух лопат, копали бы все вместе, но увы.
– А сколько вообще это времени займёт? – спросил Родион.
– Сколько надо, столько и займёт, – ответил Захар. – Сань, копай.
Мы копали, пока Венька светил нам фонарём. Земля была донельзя твёрдая, и мне приходилось сильно напрягаться. Пот выступил у меня на лбу; я снял куртку, а потом и кофту. Захар постепенно разделся по пояс.
– Время вышло, – сказал Семёныч.
– Саня, держи фонарик, – проговорил Захар. Венька отдал мне фонарь. Теперь копали уже он и Родя.
Захар надел футболку и закурил.
– Мы такими темпами до утра провозимся, – сказал он. – Не земля, а камни… Санька, держи фонарь ровно, ну чего ты…
Он поправил мою руку с фонарём.
– Да его уже в сон клонит, – сказал Семёныч.
– Ничего, потерплю, – ответил я.
– Саня, фонарь, – напомнил Захар и опять поправил мне руку.

Я потерял счёт времени и потому не мог сказать точно, сколько мы провозились с выкапыванием могилы. Потом мы погрузили тела внутрь и закопали.
– Где кто живёт? – спросил Захар. – Чтоб я знал, как вас везти.
– Меня можешь на въезде в город высадить, – сказал Семёныч, – я дальше сам дойду.
– Меня тоже, – сказал Венька, – и его тоже, – он кивнул на Родиона. – Он со мной переночует.
– А ты где? – спросил Захар меня.
Я объяснил.
– Я тя довезу, – сказал он. – Только сначала до меня доедем, ты не против?
– Не против, – сказал я.
– Ну и слава Богу.
Мы сели в машину. Я так сильно устал, что моей психике, видимо, стало настолько всё равно, что меня даже не укачивало. Мы заехали в город, и трое «пассажиров» вышло. Остались только я и водитель.
Мне в детстве мать часто говорила не общаться с незнакомцами – и понятное дело. Только сейчас до меня дошло, в насколько опасной ситуации я нахожусь – еду в машине с незнакомым мужиком хрен пойми куда. К тому же, я выгляжу как малолетка, ведь ни он, ни Семёныч до последнего не верили, что мне семнадцать. Даже бывший охранник нашей школы сегодня утром сказал, что по мне и не скажешь, что я уже почти совершеннолетний. Но от этого осознания у меня не появилось страха и тревоги за свою жизнь. Если изнасилует – я переживу, убьёт – да я только рад буду.
– Давай честно, ты сколько дней не ел? – спросил вдруг Захар.
– Три, – ответил я.
– Точно?
– Да.
– Смотри мне. Щас со мной домой зайдёшь, если тебя жена не выгонит – поешь. Ну, по сути, не должна.
Я растерялся.
– Что вы, – сказал я, – да всё нормально, у меня есть еда, просто мне готовить лень, я как домой прихожу – сразу ложусь и весь оставшийся день лежу, у меня просто сил нет, я поем…
– Ты боишься меня, что ли? – перебил Захар.
– Нет, просто…
– Просто что?
Я не ответил.
– Не валяй дурака, – продолжил Захар. – Думаешь, я не видел, как ты желчью блевал? Или как ты на обеде сахар жрёшь?
Я промолчал.
– Не буду я тебя убивать, на хрен ты мне нужен?
Он усмехнулся, но в смехе его слышалась только боль, точно также, как и у моего тёзки охранника. Похоже, в восемьдесят пятом году у всех мужчин за сорок вырабатывается эта способность грустно смеяться. Я подумал, что мне как-то нужно показать, что я отнюдь не боялся его, например, начать диалог.
– А кто были те люди, которых мы хоронили? – спросил я.
– Понятия не имею.
– За что их так…?
– Да в душе не е… Не знаю.
Кажется, я сделал ещё хуже – он начал злиться.
– Это что угодно может быть, – продолжил Захар. – Может, их убили, может, это тайная операция правительства… Хотя у нас и правительства-то никакого нет после семидесятых… А может, это и вовсе групповой суицид, кто знает. Нам сказали закопать их на кладбище – мы закопали. Если бы они все были живы и нам б сказали убить их – мы бы убили.
– А кто сказал-то? – спросил я.
– Без понятия.
Мне стало до смерти стыдно за то, что я начал эту тему, и я промолчал.
– Понимаешь, Саша, – снова заговорил Захар, – сейчас такое время, что лучше меньше знать. Это раньше надо было ещё копаться во всём этом, узнавать, кто прав, кто не прав, но не сейчас. Сейчас мы уже по уши в дерьме, извини меня, и мы всё довели до точки невозврата. Поэтому смысла нет в том, чтобы разбираться, кто отдаёт приказы, кто наказывает, и прочее. Надо было раньше этим заниматься, когда ещё можно было всё исправить.
– Извините, – сказал я.
– Не извиняйся, сынок.
Похоже, ему самому надоела эта тема.

Мы приехали.
Захар с его женой жил в унылой серой девятиэтажке. Он встал под фонарь и посмотрел время.
– Капец, – сказал он.
– Сколько…?
– Пятый час. Это что мы, так долго копали?
Мы зашли в подъезд и поднялись на второй этаж. Захар достал ключи и открыл дверь.
– Она спит ещё, наверное, – шёпотом сказал он.
Однако за дверью в одной из комнат загорелся свет, и оттуда, щурясь, вышла женщина в белой ночнушке. Сквозь её одежу до ужаса хорошо просвечивало её тело, и я смутился и тотчас отвернулся.
– Марин, пару слов буквально, – сказал Захар, разуваясь. Он подошёл к жене и зашёл с ней в комнату. Они говорили, и до меня долетали обрывки их фраз. Что меня поразило, так это то, что говорили они абсолютно спокойно. Я вспоминал своих родителей и понимал, что если б мой отец пришёл домой под утро, то и он, и мать орали бы так громко, что о произошедшем узнала бы вся наша пятиэтажка.
Захар вышел вместе с женой, надевшей уже халат поверх ночнушки.
– Шур, разувайся, пойдём, – сказала Марина.
Я снял обувь и прошёл на кухню. Марина поставила разогревать макароны по-флотски. Она спросила у мужа, будет ли он, и тот ответил, что поест утром. Я рассматривал узор скатерти на столе.
– Ночевать сегодня здесь остаёшься, – сказала Марина, – отказы не принимаются. Утром тебя до работы Захар Дмитриевич подвезёт.
– Подвезу, только я Данилович, – сказал Захар и засмеялся. – Одиннадцать лет в браке, до сих пор не можешь запомнить моё отчество.
Марина тоже засмеялась. У этих двоих был такой заразительный смех, что и я его подхватил. Хотя, конечно, в какой-то момент я поймал себя на мысли, что если бы кто-то из моих родителей забыл отчество другого, то этот родитель потом стал бы трупом.
Я поел, впервые за столько времени. Захар и Марина отвели меня в комнату, где я должен был переночевать.
– У нас здесь раньше сын был, – сказал Захар, – но он в пять лет того… Стал отрицательно живой.
– Простите, – сказал я.
Захар удивился.
– За что? – спросил он. – Кончай ты извиняться за всё подряд, Сань!
– Спокойной ночи, – сказал я.
– И тебе, сынок.
Он потрепал меня по голове и вышел. Я лёг на кровать. Надо мной опять был потолок, но другой, и этот другой потолок почему-то был мне более родной.
За весь день этот человек два раза назвал меня сынком.

4

Я проснулся в шесть часов от будильника, звеневшего в комнате Захара и Марины. Первые несколько секунд после пробуждения я не помнил, как я здесь оказался, и искренне испугался того, что я очнулся в незнакомой мне квартире. Я поднялся и подошёл к шкафу. На самом его верху стояла фотография. Я встал на носки и достал эту фотографию. На ней были изображены Захар и Марина, намного более молодые, чем сейчас, а между ними стоял мальчик лет трёх. Они все выглядели счастливыми, они выглядели… как семья. Я невольно вспоминал своё детство. Конечно, мы с родителями тоже фотографировались, но за улыбками на картинке скрывались мои слёзы, крики матери на меня и на отца за то, что он закурил уже четвёртую сигарету за нашу прогулку, подзатыльники мне от матери за то, что я заплакал – и это ещё немногое.
Дверь в комнату открылась, и вошёл Захар.
– Ты уже встал, – сказал он и прошёл ко мне. Я всё ещё держал фотографию в руках. – А, это… Сын наш. Его Эдиком звали. Славный парень… был.
– Извините, – произнёс я и попытался поставить фотографию на место, но мой рост решил меня подвести.
– Да ты заколебал извиняться, – засмеялся Захар. Он взял фотографию из моих рук и поставил на шкаф. – Ну правда, Сань, – продолжил он серьёзнее, – ты чего всё время извиняешься?
– Привычка, – ответил я.
– Отучайся.
Он вышел и позвал меня за собой. Я последовал за ним на кухню. Там уже сидела Марина, а на столе стояли три чашки кофе. Я сел за стол.
В ванной у них было безумно чисто, она буквально блестела. Я вспоминал свою ванную с какой-то плесенью на стене, в которой страшно было находиться – я боялся мыть голову, потому что боялся закрывать глаза; всё время казалось, что за мной кто-то наблюдает. Здесь же такого гнетущего ощущения не было. Я воспользовался стоящим на полке ополаскивателем для рта и вышел.
Я стоял на улице. Чуть поодаль взад-вперёд ходил Захар и курил. Я вдруг почувствовал, как меня клонит в сон – ясен пень, я почти не спал. Захар затушил сигарету.
– Сань, пойдём.

Я не заметил, как наступил обед. Выходить на улицу я не собирался – не хотел встречаться с Игорем, табак-то я ему не взял. А в сон клонило всё сильнее. Я сидел на лестнице, слушал станки и мат рабочих и не заметил, как заснул.
Мне приснилось поле, бескрайнее, широкое поле. Вдалеке виднелись горы, а в горах – посёлок, бывший недалеко от нашего города. Я был совсем маленький. Мне стало страшно от того, что я один в таком огромном поле, и я заплакал.
– Чего ты, Шурочка, маленький мой, – услышал я над собой ласковый голос. Я поднял глаза. Мама смотрела на меня и улыбалась. Я обнял её и прижался к ней.
– Ну что ты, правда, мы же рядом, – услышал я возле себя ещё один голос. Это был папа. Мама подняла меня на руки и передала ему. Папа взял меня на руки и закружился. Я любил, когда он так делал, хоть мне и было страшно. Папа поднял меня над собой, подкинул и поймал. Я притянулся к нему.
– Что ты делаешь, Андрей, ему же страшно! – воскликнула мама.
Папа поставил меня на ноги, и мы пошли по большому полю. Одной рукой я держал маму, а другой – папу. Я поднял глаза на небо.
– Там! – крикнул я.
В небе летела большая птица с длинными лапами.
– Цапля, – сказал папа. – Молодец, Шура.
Мама потрепала меня по голове.
Мы шли дальше. Мои ноги устали, но я хотел шагать. Я смотрел то на маму, то на папу; оба они улыбались, и, похоже, сами не замечали, что они улыбаются. Я снова поднял глаза на небо: оно было такое же бескрайнее, как поле. Ни единое облачко не заслоняло его синеву, и лишь жёлтое пятно солнца светило в нём. Я смотрел прямо на это солнце…
– Шурочка, глаза болеть будут, – сказала мама. Я опустил глаза – мама ведь знает, что говорит.
Я проснулся.

Всю остальную часть смены я был опустошён. Давно я не чувствовал себя так легко… Примерно с тех пор, как это всё началось. С тех же пор я возненавидел сны, потому что в них я уходил от реальности, но ненадолго… Я просыпался, и всё продолжало идти своим чередом, как и произошло сейчас.
Я оделся и пошёл домой. Опять всё та же картина. И почему это всё произошло? Почему оно всё ещё происходит? Что вообще происходит? Я не знаю. И никто не знает.
«Сейчас такое время, что лучше меньше знать. Это раньше надо было ещё копаться во всём этом, узнавать, кто прав, кто не прав, но не сейчас. Сейчас мы уже по уши в дерьме, извини меня, и мы всё довели до точки невозврата. Поэтому смысла нет в том, чтобы разбираться, кто отдаёт приказы, кто наказывает, и прочее. Надо было раньше этим заниматься, когда ещё можно было всё исправить.»
Похоже, он был прав. Даже если я и пойму, что это такое – это моё знание ничем не поможет. Я, семнадцатилетний пацан, уже ничего не смогу изменить. И никто не сможет изменить, даже те, кто играет хоть какую-то роль.
Бело-сине-красный флаг. Захар и Семёныч сказали, что когда-то он являлся символом нашей страны. Но что такое наша страна? Когда я перешёл в пятый класс, курсы истории и географии убрали из школьной программы. Я не знал даже, как моя страна называется. И как называются остальные страны. Отец мне рассказывал что-то, но он не произносил название страны. Я знал, например, что существовал Пётр Первый, что он сделал многое для развития нашей страны, знал и других правителей, но всё равно… Что такое наша страна? Что такое наш мир?
Я услышал чей-то пронзительный крик. Какая-то девушка звала на помощь. Я решил пройти дальше – всё равно я не смогу ей помочь, я слишком слабый. Но девушка продолжала кричать, а никто не бежал в сторону крика.
Я не мог это слышать. Я прекрасно понимал, что своим присутствием сделаю только хуже, но всё равно побежал на помощь.
Она продолжала истошно орать.
На асфальте лежал какой-то камень. Я поднял его и побежал дальше.
Я завернул за угол и увидел. Какой-то полупьяный мужик пытался обесчестить девушку примерно моего возраста. Она кричала и сопротивлялась, но тот был сильнее; он прижимал её к стене дома и пытался стянуть с неё джинсы. Я замахнулся и кинул камень – тот попал ему в висок.
Мужик обернулся и посмотрел на меня, одними глазами спрашивая, мол, ты чё, охренел? Девушка сунула руку в карман его куртки, достала оттуда складной нож, раскрыла его, пырнула им своего обидчика, вытащила из него нож и побежала. Я успокоился – хоть чем-то я помог.
– Чё стоишь, дебил, бежим!
Я почувствовал, как меня схватили за руку и понеслись со мною куда-то. То была девушка, которой я помог. Она бежала со мной всё дальше и дальше. Наконец, она остановилась.
– Спасибо, – сказал она, когда отдышалась.
– Не за что, – ответил я.
Мы присели на лавочку рядом. Девушка убрала свои светлые волосы под капюшон куртки, после чего протянула мне руку.
– Меня Фрося зовут.
– Александр.
Я пожал руку.
– Ладно, я… пойду, наверное… – сказал я.
– До встречи.
– До встречи, Фрось.
Мне было тяжело передвигать ногами из-за того, что я бегал и того, что я устал. Я еле-еле доковылял до дома, зашёл в ванную и включил кран.
Потекла горячая вода.

Стены с плесенью. Грязный потолок. Ванна, наполненная горячей, почти кипячёной водой. Мои волосатые ноги.
Наконец-то я смог помыться.

Стены и перевёрнутый деревянный ящик.
– Ты принёс…? – спросил Игорь.
Я достал из кармана пачку и отдал ему одну сигарету.
– Спасибо, – произнёс он. – Сань, всё нормально?
– Ну да… а что?
– Я просто вчера тебя не видел, поэтому и спрашиваю, – пояснил Игорь.
– Я просто вчера на обеде вырубился, – рассеянно произнёс я.
Мы замолчали. Игорь закурил. Дым от сигареты летел прямо на меня, но я не сказал ему ни слова.
– Позавчера такое было…– начал я.
И я рассказал ему про трупы, про женщину с выпущенными потрохами, про то, как мы рыли братскую могилу и вернулись с кладбища только в пятом часу. Игорь слушал с искренним удивлением, не перебивая, отвлекаясь лишь для того, чтобы затянуться.
– Ни фига… А кто были эти люди… Ну, которых вы хоронили?
– Не знаю, – ответил я. – И, похоже, никто не знает.
– Значит, мы уже никогда не узнаем, – сказал Игорь.
Я кивнул.
– Игорь, – заговорил я спустя пару минут.
– М?
– Вот мы говорим: «это всё». То есть, ну… До того, как это всё произошло, после того, как это всё произошло… А что всё-то?
– Полный…кхм…ужас, – ответил Игорь. – Это всё – это полный ужас.
– А до этого разве было не ужасно? – не унимался я.
– Было, просто не настолько. Раньше школы работали… Детям не надо было идти трудиться, чтобы хоть как-то выжить. Ну, то есть, в мирное время я работал, конечно, но просто для того, чтобы купить что-то на свои деньги… Что-то, без чего я бы мог обойтись. Шмотки там какие-нибудь, браслеты, набор медиаторов для гитары, которыми я так никогда и не пользовался…
– Я тоже работал до этого всего, – ответил я.
– Ну тогда ты должен понимать, что работать четыре часа в сутки и пахать как проклятый – это самую малость разные вещи.
Я посмотрел на Игоря. Сигарету он давно уже докурил, и, похоже, единственное, что держало его здесь – это разговор со мной.
– Раньше было хорошо. А потом раз… И всё резко полетело в… Ну, ты сам понимаешь куда.
Я промолчал.
– Думаешь, раньше, до этого всего мне прям сладко было? – продолжал Игорь. – Нет. Я сдохнуть хотел. Я не видел цели в своей жизни, я считал, что я не нужен в этом мире. Но и покончить с собой я не мог. Я боялся смерти.
– Я тоже, – сказал я.
– Тоже… Самоубийцей был?
Я кивнул.
– Ох… Ну, тогда ты понимаешь, о чём я. И вот, тогда я сдохнуть хотел, а щас вспоминаю… И понимаю, что тогда было ещё нормально. Видимо, я просто слабак.
Он вдруг посмотрел на меня.
– А у тебя что?
– А?
– Ты как жил до этого всего? Ну, то есть, я понял, что ты тоже сдохнуть хотел, но… подробнее расскажешь? Не хочешь – не говори, дело твоё.
– Не хочу.
– Тогда извини.
– Ничего.
Игорь поднялся.
– Перерыв скоро закончится. Пошли.

5

Вечером зазвонил телефон.
– Вы Леонтьев Александр?
– Да, – ответил я.
– Арапова Дарья вам знакома?
Я оживился.
– Да.
– Можете прийти к ней прямо сейчас? Она в больнице.
– Могу, – я поднялся с дивана. – Где конкретно?
– В семиэтажке, в отделении хирургии. И ещё…
– Да?
– Бинты возьмите. Две упаковки.
– Хорошо. Я подойду.
Даша Арапова была моей близкой подругой. Я знал её с первого класса, и за столько лет я привязался к ней, как к сестре. Я побежал в комнату родителей и принялся искать бинты – я точно помнил, что они где-то лежали. Я нашёл их, положил в карманы куртки, оделся и побежал до больницы.
Медсанчасть находилась буквально через дорогу от моего дома, и идти долго не пришлось.
– Извините… Я в хирургию к Араповой.
– Шестой этаж.
Я по лестнице поднялся на шестой этаж. Тут я понял, что мне не сообщили палату. Я прошёлся по этажу в надежде, что какая-нибудь из палат будет открытой, и я увижу в ней Дашу.
– Сань, – позвали меня.
Я обернулся. Передо мной, в белом халате с закатанными рукавами, с перевязанной рукой стояла Даша.
– Слава Богу, – сказал я.
Мы прошли в палату. Помимо Даши, здесь никого не было. Она присела на свою койку. Я сел рядом с ней.
– Ты как? – спросил я.
– Уже лучше, – ответила она, – но выпишут ещё не скоро.
– Ах, да… Бинты.
Я достал из кармана куртки бинты и положил перед ней.
– Спасибо.
Мы оба молчали. Даша смотрела в стену напротив. Я рассматривал её, и только сейчас я понял, как сильно она изменилась.
– Мы так и не сказали ни слова, – рассказывал я потом Игорю, – только попрощались потом. Раньше мы могли часами друг с другом говорить, а сейчас…
– А сейчас вы повзрослели, – окончил за меня Игорь. Я говорил ему обо всём, что думал, потому что он был моим единственным собеседником, который, похоже, готов был выслушать любой мой бред, лишь бы я носил ему курево.
– Неужели взрослеть – плохо? – продолжал я. – А тогда мы с ней могли разговаривать, потому что были детьми?
– Не совсем, – ответил Игорь. – Просто тогда у вас было о чём общаться. И вы всего-навсего переговорили обо всём, чём только можно. Вы друг друга переросли.
– Неужели все друзья рано или поздно перерастают друг друга?
– Не знаю… У меня нет друзей… Ну, кроме тебя.
Я посмотрел на него.
– Меня в школе травили, – продолжал Игорь. – Не особо хочу об этом рассказывать, но… Короче, за мои шестнадцать лет ты – первый мой друг.
– Сочувствую.
– Ничего.
Игорь выдохнул дым.
– Я, кстати, узнал, где батя мой, – снова заговорил он. – На фронт ушёл.
– Мой друг тоже.
– Ага, только я не знаю даже, с кем мы воюем. Но историю я изучал, хоть у нас её и по школьной программе не было. Я могу рассказать о военных действиях в двадцатом веке или в начале двадцать первого, но сейчас… Я не знаю.
Игорь задрал голову и посмотрел на небо. Я посмотрел вместе с ним.
– Видишь, ласточки? – сказал он. – Это к дождю.
Мы опустили головы.
– Батин друг рассказал про всё это, – продолжил Игорь. – Он сказал, что батя защищает нашу Родину или типа того.
– Мой друг также говорил, когда уходил на фронт, – сказал я. – Только я не совсем понимаю, что это значит…
– Я тоже, – ответил Игорь.
По окончанию смены пошёл дождь.

– Саня… Сань!
Я обернулся. Меня звал Захар. Я подошёл.
– Подвезти тебя, может?
– Давайте.
– Пойдём.
Нас нагнал Борис Семёныч и попросил, чтоб его тоже подвезли.
– Можешь меня на площади высадить, – говорил он, – я дальше сам дойду…
– Как скажешь.
Мы сели в машину. Дождь шёл всё сильней.
– Что такое Родина? – спросил я.
– Страна, в которой человек родился, – ответил Захар.
Опять это слово «страна».
– Не обязательно страна, – заговорил Семёныч, – Родина – это в принципе место, где ты родился.
– И почему его надо защищать, это место? – спросил я.
Семёныч сидел впереди, но он развернулся ко мне специально, чтобы посмотреть на меня, и взгляд его был очень пугающий, и мне сразу стало стыдно, хотя я не понимал, за что.
– В каком смысле, почему? – осуждающим тоном спросил он. – Если бы на твою мать напали, ты бы стал её защищать?
Я сказал, что стал бы.
– Ну, и здесь также, – сказал Семёныч, разворачиваясь обратно.
– Я всё равно не понимаю, – возразил я. – Ну, то есть, понятно, почему я буду защищать мать – потому что она меня растила, и в целом она очень дорогой для меня человек. Но почему я должен защищать Родину?
– Семёныч, молчи, – произнёс Захар.
– Да как тут молчать-то? Он совсем…
– Не гони ты на парня, – перебил Захар, – его воспитывали не так, как нас. Это нас учили, что мы должны быть патриотами.
Машина остановилась.
– Ты просил довести тебя до площади, – сказал Захар.
– Спасибо.
– Давай.
Семёныч вышел. Мы двинулись дальше.
– Что значит быть патриотами? – спросил я.
– Патриотизм, – объяснял Захар, – это любовь к Родине. Быть патриотом – значит любить свою Родину быть готовым пойти ради неё на что угодно.
Он замолчал ненадолго.
– Ты всё ещё не понимаешь, почему люди любят Родину, верно?
Я не ответил.
– Сань, ты слушаешь? В общем… Родина – это как мать. Ты говорил, что будешь защищать маму, потому что она вырастила тебя. А Родина – это место, где ты вырос, где ты провёл б;льшую часть своей жизни. Это что-то такое… святое, что ли. И если нападут на место, в котором ты родился… Нет, не так…Саня, скажи честно: тебе грустно с того, что этот город превратился в… В то, что ты сейчас видишь? Это теперь не то же самое место, где ты провёл своё детство, и я тоже… Это скорее то, что от него осталось.
– Кажется, я понял, – сказал я.
Машина остановилась. Я вышел.
– Спасибо.
– Не за что, – ответил Захар. – Погодь!
Я остановился.
– Я вспомнил. Когда я был ребёнком, нас ещё учили выражению «Родина-мать». И вообще во многом сравнивали Родину с матерью.
– Мать у меня одна, – сказал я, – и Родина тоже одна.
– Да, правильно. Ну ладно, беги, что мокнуть-то.
– До свидания.

Серёга Долинин был моим вторым лучшим другом после Даши. Он перевёлся в нашу школу в седьмом классе. Мы с ним долгое время не пересекались, поскольку он учился в параллели. Первый раз мы с ним заговорили на улице возле входа в школу. У меня тогда кружилась голова, я не помнил уже, почему, и я вышел на свежий воздух в надежде на то, что это поможет. Серёга вышел вместе со мной. Он тогда вышел просто погулять и решил поговорить со мною. С тех пор и началась наша с ним дружба.
Я помнил его лицо, полное решимости, за день до отправления на фронт.
– Я боюсь, – признался я.
– Ты-то чего? – засмеялся Серёга. – Я ж помру если что, не ты.
– Поэтому и боюсь, – ответил я. – Я не хочу, чтобы ты умирал.
– Да ладно тебе, – говорил он, – ничего страшного не будет.
– Будет! – заплакал я. – Всё – страшно! Я боюсь, боюсь!
На следующий день Серёги не было в городе.

– Вы уверены, что хотите отправить письмо?
Я кивнул.
– Распишитесь вот здесь.
Я сделал, как мне сказали.
– Его точно доставят?
Работник почты пожал плечами.
– Честно, вообще без понятия, молодой человек.
– Хорошо… Спасибо.
– Пожалуйста.
Я вышел из здания почты.

В моих руках был блокнот, принадлежавший когда-то отцу. Я нашёл его этим утром.

Я гвоздями прибил к кресту
Чью-то сжавшуюся ладонь,
На погост я пролил кислоту
И свою попробовал кровь.

И вот снова они предо мной,
И пусть знаю, что я им не нужен –
Продолжается с нами порой,
Эта, словно немая, дружба.

Мы идем через поле и лес,
А куда идем – сами не знаем.
Мы – посланники хмурых небес,
Мы пришли за потерянным раем.

Мы не будем на Бога роптать,
Он уже тыщу раз это слышал.
Мы хотели бы Бога обнять.
На том свете мы Бога сыщем.

И пусть совесть наша строга,
И печальны наши стихи.
Но просили ли мы Христа
Умирать за наши грехи?

И один из нас высечет рай,
Будто чей-то строгий отец,
Нам останется лишь помирать
И в сне вечном считать овец.

Этот стих когда-то написал мой отец. Я не совсем понимал, о чём это было. На дороге, по которой я должен был пройти к дому, стояло четверо парней намного крупнее меня. Мне стало страшно, но я всё равно решил идти этим путём, ибо мне было лень обходить.
– Какой-то он странный.
– Малолетка, походу.
– Да ты смотри на него…
– Полупокер.
Я споткнулся – мне поставили подножку. Блокнот со стихом и карандаш выпал из моих рук. Карандаш покатился дальше по асфальту – на него наступил один из парней. Я встал.
– На меня смотри.
То был высокий и худой парень с постриженной наголо головой. Я посмотрел на него, как он и просил. Его друг с, напротив, грязными тёмными волосами ниже плеч отдал ему мой блокнот.
– Чё это? – спросил он.
Третий человек, тот, что наступил на карандаш, с серьгой в ухе, подошёл к бритоголовому и через его плечо принялся читать написанное рифмоплётство. Четвёртый положил руку мне на плечо, чтоб я не слинял, и я боялся оборачиваться на него.
– А просили ли мы Христа умирать за наши грехи! – вслух прочитал бритоголовый.
Патлатый подошёл ко мне.
– Ну даёшь, пацан.
Он похлопал меня по плечу и сказал тому, что держал меня:
– Да отпусти ты его.
Тот отпустил.
– Погодите! – сказал бритоголовый. Похоже, он здесь был главный. Он замахнулся и со всей силы ударил меня по лицу. Я упал.
Парни ушли. Блокнот так и остался у них. Я не совсем понимал, что произошло.

– Что произошло? – спросил Игорь.
За выходные мой синяк на лице так и не успел зажить. Я соврал, что упал. С Захаром и Семёнычем в понедельник я не пересекался, а Родю и Веньку последний раз видел тогда, на кладбище. За прошедшую неделю я понял нечто очень важное и в то же время очень удручающее – впервые я остро осознал своё одиночество. Впервые за долгое время я почувствовал столь сильную потребность в общении. Я ждал Игоря, как Бога, чтобы поговорить с ним. Я будто бы случайно пересекался с кем-нибудь из старших в коридоре и здоровался с ними, только бы со мной поздоровались в ответ.
Я вспоминал Фросю. Особенно часто мысли о ней приходили ночью, как и все дурные мысли. Я боялся, что с ней что-то сделают, и я не смогу её защитить. Пугал не сам факт того, что её здоровью может быть нанесён вред, а скорее факт моей беспомощности. Тогда просто случайно повезло, что я нашёл камень. Ситуация с теми парнями показала мне, что я не умею давать отпор. Что бы ни делали – я буду терпеть как последняя тряпка. И я не за что не могу ничего поменять.
Вновь вспоминались слова Захара о том, что мы достигли точки невозврата. Быть патриотом – значит быть готовым сделать всё во благо Родины. Но я не готов. Вернее, может, и готов, но я ничего не смогу изменить. И не я один бесполезен – всё человечество. Никто уже не сможет сделать мир лучше, да никто даже не знает, что с миром случилось. Хотя, как и проговаривалось ранее мною и остальными тысячу раз, знать сейчас лучше не надо.
Даша. Конечно, после того раза я навещал её ещё. Но мы просто сидели рядышком и молчали. И хоть мы оба пытались завязать диалог, ничего не получалось.
Ответ от Долинина не приходил. Хотя я не был уверен в том, что письмо ему вообще дошло.
Мы продолжали встречаться с Игорем на обеде. В четверг я забыл принести ему сигареты и хотел было отсидеться где-нибудь втихую, но он меня нашёл. Когда я объяснил ему всё, он сказал, что ничего страшного в том нет.
– Я ж с тобой не только из-за сиг базарю, – сказал он. – Ты в целом приятный человек.
Я еле слышно пробормотал слова благодарности.
Захар всё-таки заметил, что с моим лицом что-то не так, и прямо спросил, кто меня поколотил. Моё враньё о том, что я упал, не хотел слушать и просил просто описать того, кто это сделал. Я до последнего гнул своё.
К концу недели синяк всё-таки зажил.
На следующей неделе видел Веньку и Родиона. Они помахали мне.
Я продолжал навещать Дашу. Её присутствие хоть немного успокаивало меня.
В пятницу включили горячую воду. Я несколько минут держал руки под кипятком, сам не понимая, зачем, но мне стало легче.
Вечером соседи за стенкой решили вспомнить музыку прошлого века. Я заснул под «Агату Кристи».

На выходных стало невыносимо плохо. Я сам не понимал, почему. Я снова осознал своё болезненное одиночество и ничего не мог с этим сделать. В миг я стал себе до ужаса противен. Я хотел убить себя.
Я ничего не мог сделать. Я не мог защитить Родину, как Серёга, не мог даже банально сделать жизнь других лучше. Я не должен был вообще существовать на этой планете. Каким-то чудом я заснул.
Мне снилось поле, но не такое безмятежное, как в прошлый раз, наоборот. Травы не было, посреди всего поля стояло дерево, сожжённое злой стихией. Я поднял голову – на небе вороны. Я зашагал вперёд.
Передо мною возникла лестница, ведущая в небо, это серое, нескончаемое небо. Я поднимался по ней. С каждым шагом идти было всё тяжелее, будто к моим ногам привязали гири, но я не останавливался.
На вершине лестницы меня ждала Смерть в черной мантии.
– Привет, – сказал я и протянул ей руку. Она проигнорировала. Я решил поцеловать её, но как только мои губы коснулись её щеки, я проснулся.

6

– Мне стыдно за то, что я не могу ничего изменить.
К такому выводу я пришёл ночью с воскресенья на понедельник. Я пытался уснуть, но тщетно. Часы в комнате родителей тикали, отмеряя каждую секунду.
– Мне стыдно за то, что я не могу ничего изменить, – повторил я.
Часы продолжали тикать. Я слышал, как кто-то идёт на улице прямо под окнами. Сосед за стеной громко чихнул. Я перевернулся на другой бок. Часы в комнате родителей словно издевались надо мной. Как бы сильно я ни старался не обращать на них внимание, они продолжали сбивать меня с толку и мешали засыпать. Под окнами ходили уже несколько людей. Хоть я и жил на четвёртом этаже, я слышал, как они разговаривали. Сосед за стенкой что-то бубнил.
– Мне стыдно за себя.
Над моей кроватью висела грамота об успешном окончании девятого класса. Одиннадцатый класс я так и не окончил.
Часы продолжали меня пытать, а люди под окном будто специально заговорили ещё громче.
Я не выдержал, встал и прошёл в комнату родителей. Я снял часы и вытащил из них батарейку. Я лёг обратно. Людей на улице уже было не так слышно. Сосед за стеной перестал бубнить. Но теперь меня стала мучить тишина.
– Да что тебе надо-то, господи! – закричал я. – Шумно – плохо, тихо – тоже плохо! Не угодишь!
Я чувствовал, как ком подкатывал к моему горлу. Я снова встал и прошёл в комнату родителей. Я включил свет, и увидел себя в отражении зеркала.
Впервые мне стало так противно с самого себя. Впервые я настолько сильно возненавидел это бледное осунувшееся лицо в овальном стекле. Человек с тёмными, не стриженными долгое время волосами, с глазами, имеющими выражение глаз брошенного на улицу котёнка…
Я закричал. Должно быть, весь дом слышал, как я кричал. Я выключил свет и побежал на кухню. Я уже тяжело дышал. Я опустил глаза вниз и увидел пред собой свои руки. Как же я возненавидел эти руки!
Я уже плохо понимал, что я делал. Я взял нож и поднёс его к запястью, но тут понял, что я боюсь, боюсь причинять себе физическую боль. Я открыл окно и встал на подоконник, но и спрыгнуть я не мог. Я слез обратно и лёг на пол. Я свернулся в комок, всё ещё продолжая тяжело дышать.
– МНЕ СТЫДНО ЗА ТО, ЧТО Я НЕ МОГУ НИЧЕГО ИЗМЕНИТЬ!!!
Если раньше я это произносил спокойно, то теперь я это прокричал сквозь слёзы.
– МНЕ СТЫДНО! НЕТ, Я… Я СЕБЯ НЕНАВИЖУ!!! НЕНАВИЖУ! НЕНАВИЖУ!

Под утро я каким-то чудом заснул прямо там. Проснувшись, я осознал, что у меня болит спина из-за того, что я заснул прямо на полу – окно я так и не закрыл. Я встал и побрёл к себе в комнату, но остановился в комнате родителей. Человек в зеркале продолжал смотреть на меня.
МНЕ СТЫДНО.
Я не удержался и ударил кулаком по зеркалу. Пальцы начали кровоточить.

– Я порой не чувствую себя собой… Как будто я – и не я вовсе.
Игорь посмотрел на меня.
– Ну, вот сейчас, – продолжал я. – Эта рука, – я вытянул кисть перед собой, – эти пальцы… как будто не моё.
Я пошевелил пальцами.
– Я не чувствую, что это моя рука.
– Постарайся не думать об этом, – сказал Игорь. – Отвлекайся. И постарайся не оставаться наедине со своими мыслями.
Он опустил голову вниз.
– По себе говорю – это до добра не доведёт.
– Что – это? Мысли?
– Да. Старайся как можно дольше не оставаться наедине с собой… А то совсем с ума сойдёшь.

По дороге домой я вновь увидел мужика, от которого спас когда-то Фросю. Он сидел на чудом стоящей под ним лавочке. От него за километр несло перегаром. Я слышал, как он звал меня.
– Парень… Парень.
Я решил сделать вид, что не слышу и пройти мимо. Но это оказалось не так просто.
– Стой, щенок! – закричал он. Я ускорил шаг, но он побежал за мной, и бежал достаточно хорошо для пьяного человека. Он нагнал меня и схватил за капюшон куртки.
– Чё, самый умный? Совсем… берега попутал?!
Его язык заплетался. Мне было очень страшно. Я попытался вырваться, но тщетно. Мужик достал нож – тот самый, которым Фрося тогда его пырнула.
Но ведь она забрала у него нож… Значит ли это, что он нашёл её и что-то с неё сделал?
Он приставил нож к моему горлу.
– Совсем!.. Берега… Попутал!
Я испугался ещё пуще – раздался выстрел. Мужик закричал и выпустил меня, и я отбежал от него, и увиденное мною повергло меня в шок.
Передо мною стоял Игорь с пистолетом.
Я подбежал к нему.
– Что за…?
Игорь выстрелил ещё. Мужик упал на землю, вопя от боли.
– Иди, пни его пару раз, – сказал Игорь. – Ну!
Я подошёл к мужику.  Тот кричал от боли.
Я вспомнил, как он пытался обесчестить Фросю. Я прекрасно понимал, что такое – то, что он делал, не на своей шкуре, конечно, но понимал. Когда я ещё учился, в моём классе была девочка, которую изнасиловал какой-то её родственник. Я помнил, как весь класс, кроме меня и Даши, издевались над ней – мы не знали, как вести себя в такой ситуации, потому просто ничего не делали. Её называли шлюхой, над ней насмехались учителя. Даша рассказывала, что видела её пару раз плачущей в туалете. Ей говорили, что она сама виновата, что она его спровоцировала, но как взрослого дееспособного человека могла спровоцировать тринадцатилетняя девочка в толстовке и широких штанах?
– Сань, ты бить будешь, не?
И я ударил. Ногой, по лицу. Затем ещё раз. И снова. У него текла кровь. Он пытался защититься, но безрезультатно.
– Сволочь! – кричал я и чуть не плакал. – Сволочь, сволочь!
– Ну, хорош, хорош! – кричал Игорь. – Хватит, говорю!
Он еле оттащил меня и выстрелил ему в голову.
– Если мы оставим его в живых, – сказал он, – его могут снова откачать. Такой вот он живучий, гнида…
– Ты его знаешь? – спросил я.
– Это дядя мой, – ответил Игорь, – мамин брат…

– Что такое герб?
Захар посмотрел на меня.
– Символ страны, – сказал он, – наряду с флагом и гимном.
Он в раздумии посмотрел на землю.
– У нашей страны гербом был двуглавый орёл. А ты почему спрашиваешь?
– Просто слово услышал, – ответил я.
Я снова ходил навещать Дашу. Мне было совестно приходить к ней с пустыми руками, и я принёс ей яблоки. Она улыбнулась и поблагодарила.
Я возвращался домой вечером и по привычке, без всякой на то надежды открыл почтовый ящик. Оттуда выпал конверт. Я почувствовал, как меня затрясло.
Это был ответ от Долинина.
Я забежал в квартиру и дрожащими руками принялся открывать конверт.
«Уважаемый Александр Андреевич,
Вам пишет Арсеньев Степан, соратник Долинина. Серёжка погиб. Его захоронили в лесу. Могилу вы не найдёте. Никто её не найдёт. Даже мы. Больше не пишите на его имя. Всего доброго.»
Я заплакал.

Посреди ночи зазвонил телефон.
– Леонтьев Александр?
– Я.
Внутри меня всё задрожало от волнения. Неужели Дашу выписывают?
Я вспомнил, как она выглядела сегодня. Она была бодрее, чем обычно. Мы даже смогли завязать нормальный диалог.
– Она умерла.
– Что?..
– Дашенька Арапова. Её больше нет.
– Не может быть…
– Может. У неё нет близких родственников, только вы. Её тело сейчас в морге. Подойдёте утром.
В трубке раздались гудки.
Полночи я прорыдал, лёжа на полу. Не оставаться наедине с собой… Как будто у меня выбор есть. Теперь я понял, что все мои переживания до этого были просто слоном, раздутым из мухи. В одночасье я лишился двух своих близких друзей.
Серёга умер как герой, а Дашка умерла как раненая. А как умру я? Как обычный человек. Я мог бы быть рядом с Долининым и тоже бы считался героем. Я мог бы быть с Дашей и поддержал бы её, пока та умирает. Но я не был ни с тем, ни с другой.
МНЕ СТЫДНО.
Я слышал взрывы за окном, но у меня не было сил подняться с пола и дойти до ванной. А если б и были – я больше не видел в этом смысла. Я ведь и так умру, и смысл мне оттягивать неизбежное?
Я был зол на себя, я был противен себе, но у меня даже сил кричать не было.

Поле. Странное, пустынное поле. Местами в нём росли типичные полевые травы, но лишь местами. Я шёл вперёд. Поле и не думало кончаться. Я поднял голову вверх – чёрное, как уголь, небо, а в нём ещё более чёрные облака. Я почувствовал, как моя нога наступила на что-то мягкое. Я посмотрел вниз – подо мною лежала мёртвая женщина с выпущенными потрохами, та, которую мы когда-то хоронили. Я убрал ногу с её кишечника и пошёл дальше.
– Когда это всё закончится, – рассказывала Даша, – я куплю себе то платье, помнишь, я тебе фотку показывала?
– Ты думаешь, это всё закончится? – засмеялся я.
– Главное – надеяться и верить… А ещё я в колледж поступлю. На фотографа.
– Флаг в руки.
– А ты что делать собираешься? Если всё плохое кончится?
– Я никогда об этом не думал.
– А ты подумай, – засмеялась Даша.
– Ну, наверное, попробую окончить одиннадцать классов.
– И всё?
– Пойду работать… Накоплю денег и буду покупать себе всякое химозное дерьмо. Чипсы, газировку… Не то чтоб я это прям любил, но для меня это всё время было запретным плодом. В общем, я ни в чём себе не буду отказывать… На сколько мне позволит получка.
– Вот, это мне уже больше нравится.
Подул ветер, холодный, пронизывающий ветер. Моя спина всё ещё не прошла.
Я увидел перед собой голубя, белого, как ангельские крылья, голубя. Он стоял на земле и смотрел на меня. Я присел на корточки рядом с ним.
Птица улетела.

Я услышал стук в дверь, после которого заговорил Захар:
– Саня? Это мы. Всё в порядке?
– Просто тебя на заводе не было, – продолжил Игорь, – мы подумали, может, что-то не так…
– А вы вообще уверены, что он там? – проворчал Семёныч.
– Сань, если ты дверь не откроешь, мы выломаем, – сказал Захар. Кто-то из них троих дёрнул ручку двери. – А, он не запирается.
Они прошли на кухню. Игорь подбежал ко мне и присел на корточки.
– Сань, ты чего? Тебе плохо? Что случилось?
Я сел. Захар тоже подошёл ко мне.
– Может, врача вызвать?
– Не надо.
– А что с тобой?
– У меня неуважительная причина… Я просто прогулял.
Семёныч хотел что-то сказать, но Захар тотчас шикнул на него.
– Так, Володин, – он обратился к Игорю, – вы с ним ровесники, ты его лучше поймёшь, чем мы. Поговори с ним, ладно?
– Ладно.
– Пойдём, – сказал Захар Семёнычу.
Они ушли в другую комнату.
– Ну, во-первых, сядь на стул, – сказал Игорь, – во-вторых, рассказывай.
– Прости меня.
Игорь удивлённо смотрел на меня. Я сел на стул.
– За что?
– Я ужасный человек, – продолжал я.
– С чего ты взял?
– Я и не человек даже… Чудовище.
– Кто тебе это сказал? Санёк?
– Мне стыдно.
– Саня…
Я посмотрел на Игоря, но, увидев его глаза, снова потупился. И как я только мог...!
– Мне жаль, – сказал я.
– Просто расскажи, что тебя волнует, – сказал Игорь, – нормально расскажи. – Хорошо.
Я говорил ему про смерть Долинина и Даши. Говорил, что переживаю. Но я не мог описать свои чувства нормально. Мог лишь заикаться и всхлипывать.
– Мне тебя очень жаль…
– Не надо меня жалеть, – сказал я.
– Что…?
– Я сказал – не надо меня жалеть! – воскликнул я. – Не надо мне помогать, не надо меня жалеть! Не трогай меня! – заорал я, когда Игорь сочувственно положил руку мне на плечо. – Не надо… Прекрати меня унижать.
– Что? Сань, ты хоть понимаешь, что несёшь?!
– Я СКАЗАЛ ПРЕКРАТИ!
Я слышал, как Захар чуть не пришёл к нам, но его остановил Борис Семёныч с просьбами подождать. Я уже тяжело дышал.
– Да хватит истерить, идиот! – кричал уже Игорь. – Думаешь, мне легко тут слушать твои бредни?! Если б ты мне курить не носил, я бы с тобой дальше того раза не разговаривал!
– Стоп, что…? – услышал я за стеной голос Семёныча.
– Я думал… я.… – бормотал я. – д-думал, ты…
Игорь вдруг успокоился.
– Блин, слушай, хрень сморозил, я не…
«Я ж с тобой не только из-за сиг базарю. Ты в целом приятный человек.»
И какой фразе верить…
– Сань, я…
Я встал и ударил его. Игорь ударился головой об стол, пока падал. Он провёл рукой по ушибленному месту.
Его ладонь была в крови.
– Прости… – пробормотал я. – Я не хотел… Прости!
На кухню забежал Захар.
– Вы что тут устроили…
Он помог Игорю подняться и провёл его к раковине.
– Нормально поговорить не мог? – спросил он меня. – И ты тоже! – обратился он к Игорю. – Человеку и так плохо, ты ещё…
Игорь что-то пробормотал.
– Да ладно, чего уж теперь, – сказал Захар.
Он помогал Игорю промывать рану.
 На кухню зашёл Семёныч. Он ничего не говорил, но даже в его молчании чувствовалось осуждение всего происходящего.

– Вам разве не сказали с утра подходить?
– Сказали.
– А чего только сейчас подошли?
Я ничего не ответил.
– Ладно.
Дальше я плохо понимал, что происходит. Помнил только, как я еле слышно сказал: «Она», когда санитар поднял простыню и там показалось мёртвое лицо Даши.
– Похороны организовать сможете?
– У меня ни копейки.
– Вы брат её?
Я не стал говорить, что она лишь моя подруга и сказал, что я её брат.
– Завтра ещё подойдите… Не сюда, в дом через дорогу… Вон в тот…
Санитар пальцем указал на какое-то здание в окне, и я кивнул. Я вышел и побрёл домой.
– Шура! – звал кто-то. – Шура, Шура!
Я подумал, что это не меня, но на всякий случай обернулся. Это была Марина. Увидев, что я смотрел на неё, она помахала мне. Я подбежал к ней.
– Шурочка, – говорила она, – слава Богу, ты как?
– Нормально, – рассеяно ответил я.
– Просто мне Захар сказал, что ты сегодня на работу не пришёл. Я подумала, может, случилось чего…
– Всё хорошо, – заверил я.
– Ну и славно, Шурочка.
Она взяла меня за руку.
– Пойдём до нас прогуляемся, хорошо? Поешь хоть нормально.
Я согласился.
– Ничего, что я тебя Шурой называю? Может, тебе Саша привычнее?
– Ничего, – сказал я. – Меня родители Шурой называли.
И мы пошли. Пошли мимо полуразвалившишхся домов, заброшенных школ и выжженной травы, мимо пустых дорог и разрушенных детских площадок. Я смотрел на Марину. Было в её лице что-то до боли знакомое. Она заметила, что я смотрел, и улыбнулась. И улыбка её была тёплая, родная, как будто я всю жизнь её знал, и она всё моё детство так улыбалась.
Вдруг Марина остановилась.
– Видишь, там, в небе? – сказала она, указывая вверх.
Я сказал, что вижу.
– Похоже, всё.
– Что значит – всё? – спросил я.
– Конец, – ответила она.
– Уже? Но… так нельзя… Этого не может быть!
Я почувствовал, как меня трясёт.
– Не бойся, – сказала Марина. Она снова улыбалась, но я уже не мог нормально воспринимать её тёплую и родную улыбку. – Я рядом.
Я чувствовал всепоглощающий страх.
– Сейчас, – сказала Марина.
– Что? В каком смысле – сейчас?
Я посмотрел в небо и ужаснулся ещё больше. Марина обняла меня. Я прижался, чувствуя, что с каждой секундой боюсь всё пуще. А оно всё приближалось и приближалось…
Я помнил, что, когда я был ребёнком, мы также стояли с матерью. Мы ждали автобус, и на улице с каждой минутой холодало всё больше. Я прижался к матери. Она обнимала меня и гладила по голове.
– Шурочка, сыночек…

– Я вот собираюсь на хирурга поступить, – говорила Катенька. – А ты?
– Я ещё не решил, – ответил я, – я даже не знаю, какие предметы буду сдавать.
– Ясно… Тебя, наверное, и так задолбали такие вопросы, тут ещё я…
Я замотал головой.
– Что ты, Кать! – возразил я, – всё нормально… Ты-то точно поступишь, – продолжил я, – и я уверен, ты будешь отличным хирургом.
Катенька улыбнулась.
– Если мне нужно будет сделать операцию, я к тебе пойду, – сказал я и нервно улыбнулся.
– Нет, ну тебя я оперировать не буду, – засмеялась Катенька, – ты слишком близкий человек для меня, я переволнуюсь и ещё, не дай Бог, на тот свет тебя отправлю.
Я смущённо потупился.

Кругом было поле. Пустынное, безлюдное поле без единой травинки, ещё хуже, чем в моих снах. Рядом со мной лежал труп Марины. Я встал и пошёл куда подальше оттуда, лишь бы не видеть её мёртвое тело. А поле было нескончаемым. Поле продолжалось всюду. У поля не было ни начала, ни конца.
Я увидел вдалеке тело. Оно пошевелилось и застонало от боли. Мне показалось, что его одежда какая-то до жути знакомая. Я подбежал к нему. То был Игорь. Увидев меня, он улыбнулся.
– Санька, – сказал он. – Живой.
Я сел на колени рядом с ним.
– Что с тобой?
Игорь отмахнулся.
– Хреново, что уж... Больно.
– Где болит?
– Везде, – ответил Игорь. – Саня… Спрашиваешь так, будто сможешь мне помочь.
Он снова улыбнулся. Я достал сигарету и дал ему.
– Давай, в последний раз.
– После того, что я тебе наговорил? – Игорь отвернул голову. – Ты всё ещё спонсируешь мне рак лёгких?
Он горестно засмеялся, но сигарету взял.
– Там, в кармане… Зажигалка. Достань…
Я сделал, как он просил и поджёг ему сигарету.
– Спасибо.
Несколько секунд мы просидели молча.
– Ты прости, что я тебе наговорил, – сказал Игорь, выдыхая дым, который опять неведомым образом летел мне в лицо. – Я просто… Ты кричал, и я…
Было видно, что ему с трудом давалось говорить.
– Забей, – сказал он. – Не хочу оправдываться.
– Ты меня тоже прости, – сказал я.
Мы не разговаривали. После Игорь докурил и бросил бычок рядом.
– Санька, – сказал он, – последняя просьба…
Я весь напрягся.
– У меня в кармане пистолет лежит… Вон в том… Да.
Я доставал пистолет.
– Там один патрон остался…
– И что дальше? – спросил я.
Игорь слабо улыбнулся.
– Застрели меня, – сказал он.
– Что… Но я… я не могу!
– Пожалуйста, – прохрипел он. – Избавь меня от мучений… Я больше не могу… Это очень больно.
– Ладно, я попробую…
Я выставил руку с пистолетом вперёд.
– Предохранитель, – сказал Игорь.
– Что?
– Вон там…
Я сделал, как он велел.
– Сейчас… сейчас…
Я взял пистолет в обе руки и зажмурил глаза.
– Погоди…
– Что?
Я посмотрел на Игоря. Он вновь улыбался, но то была уже искренняя, счастливая улыбка. Он смотрел на меня, будто я был его давним знакомым или даже близким родственником, будто я вместе с ним прошёл через всю жизнь.
– Хороший ты человек, Сань, – сказал он.
– Спасибо…
– Да не за что…
И я выстрелил. Кровь потекла из лба Игоря.
– Ну всё, – сказал я, – чуть-чуть осталось, потерпи…
Игорь продолжал улыбаться. Я взял его ладонь. Он сжимал и разжимал пальцы в моей руке. Я смотрел на эти пальцы – то были последние движения моего последнего друга.
Рука перестала двигаться.

– Помер?
Голос рядом со мной раздался так внезапно, что я вздрогнул. Я повернул голову – передо мной стоял мой тёзка, бывший охранник в моей школе. Я кивнул.
– Тогда нечего тут сидеть, – строго сказал он. – Подымайся.
Я поднялся.
– Пошли.
– Куда?
– Куда глаза глядят, – сказал Александр, – нам жить осталось от силы часа два, что ж на одном месте сидеть?
– Почему часа два?
– Не знаю.
– Значит, лучше и не знать, – сказал я.
– И то верно.
И мы пошли куда глаза глядят. Я вспоминал, как когда-то прогуливался этим же маршрутом с девочкой, которая мне нравилась. Нам тогда было по четырнадцать. Мы оба шутили и смеялись, она обняла меня на прощание, и я шёл домой, радостный и красный, думая, что никогда я уже не буду таким счастливым и не понимая, что тогда я был как никогда прав.