Альбом

Сегодня Артёму исполнилось тринадцать, я позвонил его поздравить, обычно не прошу приезжать, неловко как-то, мальчик вырос, свои дела, ну что ему приезжать к деду, а тут как-то заскучал и Виктора давно не видел, поэтому попросил мягко, как-то даже стеснительно:

- Тёма, может заедешь, давненько я тебя не видал…

- Ладно, а что, что-то случилось…

- Да нет, почему сразу случилось, просто уж полгода не был, у тебя время летит, а моё простаивает...

- Ладно, забегу, у нас вообще-то гости сегодня, но я через пару часов заскочу, - и повесил трубку…

Иван Васильевич посмотрел на портрет жены с траурной атласной лентой и как бы передал ей мысли свои на расстоянии…

- Видишь, гости собираются, а обо мне никто и не вспомнил.

Он оставил на портрете эту ленточку, хотя дочка оставлять не рекомендовала.

- Не надо, - говорила она, - хранить эту ленту, пусть мамин портрет каким был, таким и останется.

Но разве жизнь Ивана Васильевича не изменилась, разве она осталось такой же, как была раньше… Нет, он осиротел душой, несмотря на двоих детей и внука.

Вика, через неделю после похорон, уехала обратно в Лондон и вернулась в свою счётную палату, а Виктор погряз в бизнесе и проблемах с ними связанных, и ему некогда было и позвонить отцу…

Так как же он мог снять эту ленточку и сказать, - жизнь продолжается…, когда она остановилась…

Он и сам не понял, как набрался смелости позвонить Артёмке, видно уж очень хотелось подарок отдать и рассказать его происхождение…

Артём пришёл в четыре и с порога повторил, что до шести, мама велела ещё за длинными батонами в булочную зайти.

- Конечно, милок, будешь, мы вот только попьём с тобой чайку, вспомним бабушку, она была бы тоже рада тебя поздравить, но коли сама не смогла, то посылочку послала...
 
Артём, недоумевая посмотрел на деда…, и дед добавил:

- Мысленно, конечно, мысленно мы только так с ней общаемся, - и при этом достал альбом с красивой витиеватой серебряной монограммой АВ.
 
- Ух ты, - сказал Артём, - что это…

— Это альбом, милок, я знаю, что у вас все фотографии в компьютере, но всю жизнь перелистывать неудобно будет, а так открой первую страницу и поставь нашу с тобой фотографию, и напиши - мне тринадцать…   

— Вот смотри, - сказал Иван Васильевич и достал старенький альбом, и со словами, - он не такой красивый, как твой, но раньше память ценилась дороже…, здесь мне пять, папа подарил мне этот альбом, и я наклеил свою первую фотографию.

Артём смотрел с интересом…

- У тебя тут глаза какие-то испуганные…

- Правильно, папа сказал, что мы на самолёте полетим в небо, я испугался, а он сфотографировал…

- А это кто, - перевернув страницу, спросил Артём...

- Как кто, это я в институт поступил…

- Не похож, совсем не похож, - посмотрев на деда, сказал Артём.

- Конечно не похож, семьдесят и семнадцать, сколько волос тут и вились немного, как у тебя…, а сейчас лунь с тремя волосками и лицо, как печёное яблоко в страдательных ручьях…

Артём сочувственно промолчал и быстро посмотрев на часы, повернул страничку с загнутом кверху потемневшим кончиком…

- А это кто…

Иван Васильевич отучившийся улыбаться, не особо растягивая губы, мягко и любовно незаметно поглаживая большим пальцем фотографию, сказал:   

- Анечка, бабушка твоя, только это было до твоего рождения, когда твой папа и Виктория уехали учиться в разные города, а мы, непривыкшие к пустой квартире, решили начать новую жизнь с путешествий… Первая у нас была Болгария, видишь, это мы на Златых Пясках…, а вот эта, - и Иван Васильевич снова улыбнулся, и гордясь за жену, сказал, - это мы в Египте, и знаешь кто сидит на верблюде…, твоя бабушка…

- Бабушка на верблюде…

- Да, но тебя ещё не было, а ей было уж около пятидесяти, а смотри, как девочка, не побоялась…, смотри, какая весёлая, какая красивая, - и он любуясь, и смотря на неё, смахнул непрошеные слёзы…

- Я бы ни за что не узнал бы бабушку...

- Конечно, не узнал бы, тебе ещё и десяти не было, когда она заболела, а когда исполнилось двенадцать, её уже ангел унес на небеса, - любовно сказал дед.

- Смотри – это ты, видишь написано – Тёмочка, беленький, как утреннее солнышко, похожий на мои детские фотографии, - говорила Анечка.

И помедлив спросил:

- Ты её помнишь…

- Помню, - сказал Артём, - помню её вкусные котлеты, у мамы такие пушистые никогда не получались, - и добавил, - суп её протёртый, грибной со сметаной помню…

- Ну и хорошо…, а теперь ещё будешь вспоминать её, глядя в этот альбом, - от скромности не добавил, - и меня…

Артём ещё раз взглянул на часы и сказал: 

- Ну, мне пора…

- Конечно, - кивнул дед, - спасибо, что пришёл…

Но Артём ничего не ответил…

Не дождался дед долгожданных слов…

- Ну что ты дед, я же сам скучал по тебе…

Нет, этих слов не было…

И никаких других, кроме, - ну я пошёл, - и лёгкого приближения плеча к плечу, ничего не было…

Вот и всё послевкусие..., пустота, одиночество и ненужность, чувства, которые с недавних пор, прочно вошли в его жизнь…

Иногда, редко, звонила Виктория, спрашивала:

- Как дела, - и не дожидаясь ответа говорила, - если что, ты звони, у тебя есть мой телефон, только помни, время у нас разное.

А Иван Васильевич понимал, что дело не во времени…, души разные и сердца, и горестно отвечал: 

- Всё у меня хорошо, дочка, не волнуйся, - и разговор был окончен.

Потом он мысленно добавлял, - если что, найдут твой телефон и не посмотрят на разницу во времени, - но и эту мысль обрывал, потому что он ведь сам никогда не звонил и телефона её не знал, впрочем, как и адреса…

Да и Виктор звонил не чаще, и если бы не день рождения Тёмы, то Иван Васильевич не позвонил бы...

Ради Анечки решил поздравить внука и передать альбом, давно ею купленный, она придумала этот подарок, а выполнить её мечту пришлось ему одному…


Когда руки перестали держать чайник с кипятком, а в ногах не было сил дойти до ванной, просыпалась такая тоска и боль, такая особенная, вязкая, пронзительная апатия ко всему и к себе, и к этой жизни, появился какой-то страх, и придирчивость к самому себе, сварливость от беспомощности, и, словом, все грехи человеческие, понемногу вливаются в твою душу, образуя нетерпимость и злобу…

Такова наша странная натура…

И ведь всё в душе находит уголок, всё…, и дурное, и хорошее, и жжёт, и сгущается до чёрной густоты…

Бездонна русская тоска…, удручающие грехи…

И это состояние, совсем не похоже на сплин, оно глубже, и со временем не проходит…
 
И неожиданно вспыхнула надежда, как просветление…

- Сострадание, великое русское сострадание, - подумал Иван Васильевич, - есть же сострадание, конечно есть, жалостливое русское сердце, оно занимает главное место в русском характере… Оно всегда рядом с поэзией и красотой рука об руку живут в предельной нежности... Русским не свойственны высокомерие, заносчивость, лицемерие и, наконец, брезгливость к бедным и немощным… В пансионе все такие беспомощные и там никто не озлобится, что я стакан уроню или забуду лекарство выпить… Словом там, наверное, нет бездушных и отстранённых людей, - так наивно думал Иван Васильевич, когда не желая беспокоить детей, поменял свою квартиру на заботливой пансионат…


Бог миловал… и коротка была его печаль, раскаяние и горечь, с которой он столкнулся, и сталкивался до последнего дня, превзошло допустимое понимание…

И с чем он столкнулся в последние бесцветные дни своей жизни…

С ежедневной грубой жестокостью, с несознательным, мимоходом проходящим безразличием, с полнейшим отсутствием внимания…


Под подушкой лежал замусоленный жизнью альбом, с чем он жил и с чем остался…

Последние страницы остались пустые, дальше дрожащим почерком кричала душа об удивительной нечуткости оскорбительного хамства...
 
Он уже и встать-то не мог, осталась только возможность думать, и он думал, что у него медалей за прошедшую войну больше, чем холодных рисинок, с пренебрежением оставленных на прикроватной тумбочке…

За что заслужил он такой бесславный уход…, за исковерканную войной душу и простреленную грудь…

За чёрствые сердца своих детей…


Но тихо прикрытые веки уже не слышали ответа…



Наташа Петербужская © Copyright 2025. Все права защищены.
Опубликовано в 2025 году в Сан Диего, Калифорния, США.