Настоящее искусство. Глава 20. Обыденность

     18+   В соответствии с ФЗ от 29.12.2010 №436-ФЗ
     Данная книга является художественным произведением, не пропагандирует и не призывает к употреблению наркотиков, алкоголя и сигарет. Книга содержит изобразительные описания противоправных действий, но такие описания являются художественным, образным, и творческим замыслом, не являются призывом к совершению запрещенных действий.
     Автор осуждает употребление наркотиков, алкоголя и сигарет.


Глава 20. Ну наконец-то обыденность

     — Она такая…
     — Необыкновенная, восхитительная, чарующая, потрясающая, великолепная, удивительная. Последний раз эти слова я слышал в описании Наташи Ростовой в «Войне и мире». С тобой точно все в порядке? — скучающим тоном произносит Андрей, но на его лице невольно стыдливым лучом появляется улыбка.
     — Лазарев! — Александр тяжело вздыхает, уже в который раз за последние пятнадцать минут, и озабоченно потирает виски. — Я ничего не могу с собой поделать. Это правда так. Я никак не могу привести себя в порядок. Еще и бабочки в животе при каждом упоминании о ней! Это какая-то несправедливость. Я не подписывался на такое!
     Александр замечает саркастическое поднятие бровей, явно позабавленного таким внезапным словесным взрывом лучшего друга.
     — Я хочу ее забыть. И без всяких розовых соплей. Андрей! Андрей… — Он с мучительным стоном театрально падает головой на стол, чуть не пролив на себя остатки острого горячего напитка и вызывая сдавленный смешок Лазарева, искренне старающегося поспособствовать разрешению любовных терзаний Адамова. — Я ни спать, ни есть, ни работать спокойно не могу. Везде она, все о ней, всё о ней! Ненавижу, — отрезает он наконец, надолго умолкая и слушая метание мыслей в черепной коробке, подобное сталкиванию атомов в молекуле.
     — Я поздравляю тебя, брат, — Андрей хлопает его по плечу, прерывая радостно тоскливое молчание и отпивая горечь черного бодрящего напитка, — ты, кажется, серьезно влип. Тот утвердительно кивает, притворно расстроенно опустив уголки искусанных губ.
     — То есть влюбился, я хотел сказать.
     Александр не отвечает, находясь уже слишком далеко от реальности, кофе и какого-то пустого трепетания внутри. Он бездумно рассматривает пестреющий вдалеке закат круглого глупого солнца, и в нем мягкими силуэтами фотокадров проплывают события жизни с кодовым названием «после Евы».
     Последние несколько недель напоминали Адамову когда-то, кажется, очень давно — может быть, вообще в прошлой жизни? — прошедший месяц раздробленного на мелкие осколки зависимого сознания, с одним лишь отличием: нынешний синдром абстиненции был всего лишь фантомом впервые по-настоящему влюбленного сердца.
     Стоит ли говорить о том, что его планы после пары свиданий в «Мансарде» благополучно пошли крахом? Это была не влюбленность. Это было что-то за ее деликатной гранью — не любовь, не страсть, не симпатия. Это было какое-то отчаянное обожествление, успешная попытка приравнять низменность человека к невесомой высоте небес. Она была его собственным маленьким Богом, изящная ручка которого стремилась покарать за все его грехи мучительной любовью. Это были перманентный электрический разряд и вспышка фотоаппарата перед появлением нового снимка. Она предательски совместила в себе все, что ему было необходимо не в один момент, которым он жил все свое прошлое, но на целую жизнь. Целую жизнь, которая с ее поистине божественным явлением внезапно замаячила перед его глазами, напоминая о своем существовании. Он страстно возжелал этого будущего, наполненного ей, напрочь позабыв о том, что раньше не видел конкретного смысла даже в настоящем.
     С придыханием касаясь ее запястий и с неиссякаемой надеждой ежесекундно ища хотя бы самого ненавязчивого намека на взаимность в ее голосе, жестах и взглядах, он каждый раз все яснее понимал значение фразы «недосягаемая близость». Ева казалась ему одновременно буквально в одном шаге — и этого ему обычно хватало в общении с любой женщиной из его старой коллекции — и невозможно далеко — и он чувствовал себя ребенком, с раздраженным пыхтением и злыми слезами старающимся дотянуться до мерцающих в небе лампочек. Она не была с ним крайне тепла или запредельно холодна, но с одобрительной улыбкой, за которую Адамов был готов продать все нажитое и уехать жить в захолустье, лишь бы только наблюдать на сумеречном солнце блеск ее пепельных волос. Она позволяла красиво ухаживать за собой, но не позволяла Александру даже думать о том, что его деньги смогут купить ее душу и тело.
     В этой девушке, странно похожей на умудренную опытом и уже крайне уставшую от жизни женщину, было много принципов, странного беспочвенного отвращения к любому представителю мужского пола, кроме Александра. Иногда Адамову казалось, что и к нему тоже, но Лилевская убедила его, что это лишь фантом его «чем-то озабоченных в последнее время мыслей».
     — Может быть, к черту эту Анну Каренину, Саша? — наклоняется она к нему под театрально выверенные монологи персонажей романа Толстого и давая драгоценную возможность ощутить уникальный аромат созвездий на бледном небе ее шеи. — Пойдем побродим по окрестностям.
     Задыхаясь от какого-то детского восторга и мучающих их обоих приступов смеха, они шумно несутся по ковровой дорожке театра к выходу, как влюбленные школьники, решившие вместе прогулять урок давно наскучившего им из-за любовной лихорадки предмета.
     Он впервые видит ее такой — такой простой, наивно радующейся житейским мелочам, и это пьянит его и без того напоенный деталями так неожиданно ожившего мира мозг. Сняв надоевшие каблуки со слегка отекших, прелестно красноватых стоп, она обгоняет его на широкой лестнице — конечно, Адамов поддается — и, расстегнув пару верхних пуговиц шелковой малиновой блузы и на секунду остановившись у одной из колонн, чтобы перевести дух, по-девичьи резво взвизгивает и вновь пускается прочь от Адамова, коснувшегося ее покрывшихся мягкой испариной ладоней, заливисто хохоча.
     Он бежит за ее юркой тенью, чувствуя себя ребенком, носящимся в зеленой сочности травы. Беззаботность, безмятежность, ясно, ощутимо и болезненно прорастающая сквозь легкие любовь.
     Так их импровизированный марафон, минув контрольные точки в лицах рассерженного сторожа и множества укоризненно наблюдающих за ними прохожих, наконец останавливается у вывески известного каждому фастфуд кафе.
     — Сдаюсь, ты победила, — Адамов шутливо поднимает руки вверх, в угольные небеса душной ночи начала июня. — Только больше не убегай от меня так. Не хочу потерять тебя в толпе.
     — Я хочу бургер! Прямо сейчас. Пойдем-пойдем-пойдем!
Адамов не успевает от души удивиться такому несвойственному ей поведению, как оказывается втянутым за рукав пиджака в ресторан, едва ли соответствующий их статусу.
     Лилевская мчится к кассе, скользя, словно развлекающийся подросток, по блестящему и, очевидно, только что протертому полу. Кассир с опаской и удивлением рассматривает необычную пару.
     Ева с аппетитом поглощает сначала бургер, а затем мороженое, щедро политое шоколадным сиропом, болтая ногами и о чем-то щебеча, когда Александр понимает, что сегодня она наконец по-настоящему открылась ему. Упал красный бархат театральной шторы богатой и обремененной неведомой ему историей вдовы. Появилась смеющаяся девочка с блестящими мириадами огней глазами, поедающая второсортный пломбир и от увлечения разговором не замечающая, как смазалась алая краска помады, смешавшись с белыми пятнами.
     — Ты любишь бургеры? Я вот очень люблю, только в богеме не принято об этом распространяться. И мороженое с шоколадом — просто божественная вещь… Почему ты на меня так смотришь? Я выпачкалась? Так и знала.
     Он ощущает острый привкус стеснения и молочную сладость ее губ. Не чувствует, как ее пластиковая ложечка падает на атлас его брюк. Он аккуратно придерживает двумя ладонями ее разгоряченное лицо — румянец смущения или быстрота бега? — и чувствует блаженную пульсирующую чистоту сознания.
     Будто вся гармония вселенной собралась под их прикрытыми трепещущими веками.
     Будто вся его жизнь шла к этому моменту.
     Будто все и должно было быть так вечно.
     — Ты божественна, Ева Лилевская. Пожалуйста, будь моей.