Смекалин и эксперты. Дипломированные мартышки

Профессор Смекалин стоял перед обычной университетской аудиторией — белые стены, пластиковые стулья, потёртая доска. Студенты расставляли свои AR-гарнитуры нового поколения на столах: изящные очки с почти невидимыми проекторами.

«Сегодня мы проведём иммерсивную лекцию», — сказал он, надевая собственную гарнитуру — более массивную, профессорскую модель. — «Тема требует особого подхода. Чтобы понять природу человеческих иллюзий, нам нужно окружить себя... иллюзиями».

Марина поправила очки и откалибровала проекцию. Олег скептически покачал головой, но всё-таки активировал устройство. Анна уже погрузилась в настройки, увлечённо тестируя разрешение.

«Помните», — профессор проделал загадочные манипуляции, — «всё, что вы увидите — зеркала, витрины, препараты — это цифровые декорации. Но парадокс в том, что они помогут нам увидеть самые реальные вещи о нашем сознании».

Комната начала растворяться. Стены превратились в старинные колонны, потолок вырос в сводчатые арки. Появились витрины с мерцающими банками, операционный стол с зеркалами, подвесные оптические приборы.

«Добро пожаловать в лабораторию», — голос профессора теперь отдавался эхом в виртуальных сводах. — «Здесь мы будем препарировать не тела, а заблуждения. Готовы к операции?»

Студенты кивнули, очарованные трансформацией. За окнами виртуальной лаборатории начался дождь, хотя в реальности светило солнце.

«И помните», — добавил Смекалин, доставая из воздуха золотую банку, — «самая большая иллюзия — думать, что технологии избавляют нас от иллюзий. Мы просто научились создавать их более изощрённо».

***


Дождь барабанил по стёклам старинной лаборатории, когда профессор Смекалин материализовался из-за поворотного зеркала — словно призрак викторианской науки, одетый в безумие. Его жилет, расшитый золотыми нейронными сетями, мерцал в свете подвесных оптических приборов. В руках он сжимал единственный в своём роде анатомический атлас — «Карту человеческих заблуждений».

«Добро пожаловать в мою коллекцию самообманов!» — эхом отозвался его голос среди витрин, где в формалине плавали препараты когнитивных искажений. Студенты притихли, когда он подошёл к центральной витрине и достал банку с золотой короной внутри. Этикетка гласила: «Иллюзия превосходства. Обнаружена повсеместно. Концентрация — 93%».

Марина из второго ряда нервно поправила очки. Олег скептически хмыкнул. Анна наклонилась вперёд, заинтригованная.

«Скажите мне честно», — профессор поставил банку на стол так, что корона внутри закачалась, отбрасывая золотые блики, — «кто из вас водит машину лучше среднего?»

Руки поднялись как грибы после дождя. Почти все. Смекалин улыбнулся — улыбкой фокусника, который знает, что произойдёт дальше.

«Кто умнее среднего студента в этой аудитории?»

Снова лес рук. Несколько смущённых опусканий, но большинство упрямо держались.

«Прекрасно!» — он хлопнул в ладоши, и звук отразился от зеркал тысячекратным эхом. — «Вы только что продемонстрировали математическое чудо. В группе из тридцати человек двадцать пять оказались выше среднего. Это всё равно что собрать класс и обнаружить, что почти все выше среднего роста этого же класса!»

Марина покраснела. Олег опустил руку, но подбородок задрал вызывающе.

Смекалин подошёл к операционному столу, уставленному зеркалами всех размеров, и начал их поворачивать. Отражения множились, создавая калейдоскоп лиц.

«Этан Зелл потратил годы, анализируя сотни исследований», — голос профессора стал  заговорщически тише. — «93% людей искренне верят в собственное превосходство. Но как это возможно? Неужели мы все живём в математической иллюзии?»

Он взял калейдоскоп и поднёс к глазу. Повернул. Узор изменился.

«Знаете, что говорят эволюционисты? Доминик Джонсон из Эдинбурга создал модель: два государства воюют за ресурсы. Одно трезво оценивает силы. Другое — переоценивает себя, но готово рисковать». Ещё поворот калейдоскопа. «Угадайте, какое чаще побеждает?»

Анна выпрямилась: «То, что переоценивает себя?»

«Именно! Наши самовлюблённые предки рисковали, дрались, хватали больше еды, привлекали партнёров. Пока скромняги думали «а вдруг не получится?», наглецы уже делили мамонта». Смекалин опустил калейдоскоп. «Самообман оказался выживательным преимуществом».

Но тут он остановился. Замер, как актёр перед самой важной репликой.

«Однако есть маленькая проблема с этой красивой историей». Голос стал сухим, почти будничным. «Мета-анализ 2442 психологических эффектов показал: средний размер эффекта — жалкие 0.26. Только 39% исследований воспроизводятся. А размеры эффектов оказываются вдвое меньше заявленных».

Он подошёл к витрине с банкой «Кризис воспроизводимости» и постучал по стеклу.

«Что если ваша «иллюзия превосходства» — сама иллюзия? Что если это артефакт плохих исследований, подкреплённый нашей любовью к красивым объяснениям?»

Студенты переглянулись. В аудитории повисла тишина, нарушаемая только барабанной дробью дождя.

Олег поднял руку: «Так мы переоценщики или нет?»

Смекалин засмеялся — не театрально, а искренне, почти грустно.

«Вот в этом вся прелесть, милый Олег. Мы не знаем. Каждое исследование — калейдоскоп, который можно повернуть. Один поворот: «люди самовлюблённые глупцы». Другой: «самообман помогал выживать». Третий: «а может, это всё ерунда, и данные просто плохие»».

Он обошёл операционный стол, его отражения скользили по зеркалам как тени.

«Знаете, что по-настоящему смешно? Мы изучаем человеческие заблуждения, используя человеческий же мозг. Это как пытаться измерить кривизну линейки этой же линейкой».

Марина тихо произнесла: «Получается, мы никогда не узнаем правды?»

Смекалин остановился перед большим зеркалом и посмотрел на своё отражение.

«А может, Марина, правда не в том, чтобы найти окончательный ответ. Может, правда в том, чтобы научиться жить с неопределённостью. Не цепляться за корону превосходства, но и не впадать в самоуничижение. Просто... честно смотреть в зеркало и говорить: «Я не знаю, какой я на самом деле. Но готов это выяснять».

Дождь стих. В образовавшейся тишине слышался только тикающий метроном где-то в глубине лаборатории.

«Инструкции по эксплуатации человека не существует», — Смекалин повернулся к аудитории, — «потому что мы сами пишем эту инструкцию каждый день. Каждым выбором, каждым взглядом в зеркало, каждым моментом честности с самим собой».

Он взял калейдоскоп и протянул его Марине.

«Домашнее задание: поверните и посмотрите, что увидите. Но помните — это всего лишь один из бесконечных узоров. Не влюбляйтесь в него слишком сильно».

Свет в лаборатории начал мягко гаснуть, и в полумраке слышался только шорох бумаги да тихие голоса студентов, обсуждающих то, что только что узнали о себе.

***

Профессор Смекалин провёл рукой по сенсорной панели, и обычная аудитория начала трансформироваться. Стены растворились, уступив место величественному античному амфитеатру под открытым небом. Мраморные ступени поднимались концентрическими кругами, а в центре возвышалась трибуна, окружённая статуями великих философов.

«Сегодня мы изучаем природу человеческой аргументации», — объявил он, надевая поверх обычного пиджака виртуальную тогу с золотой каймой. — «А где лучше препарировать споры, как не там, где родилась сама философия?»

Марина настраивала гарнитуру, любуясь тем, как солнечный свет играет на мраморе колонн. Олег скептически оглядывал статуи — Аристотеля, Сократа, Платона. Анна уже делала заметки в виртуальном блокноте, который завис в воздухе перед ней.

«Только помните», — добавил профессор, вызывая в центре амфитеатра голографическую проекцию человеческого мозга, — «древние греки спорили о справедливости и истине. А мы выясним, зачем вообще эволюция научила нас спорить».

Ветер колыхал виртуальные оливы за пределами амфитеатра, когда профессор Смекалин подошёл к парящему в воздухе мозгу. Орган медленно вращался, подсвечивая разные области.

«Скажите мне честно», — он коснулся префронтальной коры, которая засветилась голубым, — «вы используете логику для поиска истины или для победы в споре?»

Студенты переглянулись. Несколько честных рук поднялись при втором варианте.

«Прекрасная честность!» — Смекалин хлопнул в ладоши, и эхо разнеслось по мраморным ступеням. — «Дэн Спербер и Хьюго Мерсье из Парижа потратили годы, доказывая очевидное: наше мышление эволюционировало не для познания истины, а для победы в социальных баталиях».

Он взмахнул рукой, и вокруг амфитеатра появились голограммы древних греков, яростно жестикулирующих в споре.

«Посмотрите на них! Каждый ищет аргументы в пользу своей позиции и безжалостно критикует чужую. Звучит знакомо?» Профессор повернулся к аудитории с лукавой улыбкой. «Ваши дискуссии в семинарах ничем не отличаются от агоры — тот же театр социального доминирования».

Марина подняла руку: «Но разве логика не должна помочь нам найти истину?»

«Ах, Марина!» — голос профессора зазвучал особенно мелодично. — «Вы попали в самое сердце парадокса. Логика — прекрасный инструмент, но посмотрите, как мы его используем».

Мозг в центре амфитеатра разделился пополам. Левая половина засветилась красным — «защита собственной позиции», правая синим — «критика чужой».

«Когда дело доходит до наших убеждений, мы становимся адвокатами самих себя. Ищем подтверждения, игнорируем противоречия, интерпретируем двусмысленность в свою пользу». Красная половина пульсировала ярче. «Но стоит услышать чужую точку зрения — включается безжалостный прокурор». Синяя половина вспыхнула холодным светом.

Олег нахмурился: «Получается, объективность невозможна?»

Смекалин остановился перед статуей Сократа и дотронулся до её мраморной руки.

«А вот здесь, дорогой Олег, начинается самое интересное. Эволюция сыграла с нами злую шутку, но и подарила решение». Он повернулся к аудитории, в глазах плясали отблески древнего света. «Видите ли, хотя каждый из нас пристрастен индивидуально, в группе мы можем достигать истины через столкновение предрассудков».

Голограммы греков вдруг изменились. Теперь они не просто спорили, а дополняли аргументы друг друга, находя слабые места и укрепляя сильные стороны.

«Ваша односторонняя защита собственных идей встречается с моей односторонней критикой — и рождается нечто более объективное, чем может создать любой из нас в одиночку».

Анна наклонилась вперёд: «Но это работает только если люди действительно слушают друг друга...»

«Браво, Анна!» — профессор подпрыгнул на месте. — «Вы нащупали главную проблему. Система работает при условии добросовестности участников. Но что происходит, когда цель не истина, а победа любой ценой?»

Сцена изменилась. Греки в амфитеатре теперь кричали друг на друга, не слушая, размахивали кулаками, прерывали собеседников.

«Добро пожаловать в современные интернет-дискуссии», — сухо заметил профессор.

Но тут он замолчал. Остановился посреди амфитеатра и долго смотрел на виртуальный хаос.

«Однако есть кое-что, что должно нас смутить в этой красивой теории». Голос стал тише, задумчивее. «Откуда мы знаем, что аргументативная теория мышления — не очередная красивая история, которую мы рассказываем себе, чтобы оправдать собственную пристрастность?»

Греки замерли. Амфитеатр погрузился в тишину.

«Сам Спербер признаёт: мы можем проверить эту теорию только при помощи того же пристрастного мышления, которое она описывает. Это как пытаться измерить кривизну линейки этой же линейкой».

Марина тихо произнесла: «Получается замкнутый круг?»

Смекалин подошёл к ней, виртуальная тога развевалась на ветру.

«Не круг, Марина. Спираль. Мы поднимаемся выше не потому, что избавляемся от пристрастности, а потому, что учимся её осознавать». Он обвёл рукой весь амфитеатр. «Сократ говорил: "Я знаю, что ничего не знаю". Но он продолжал задавать вопросы».

Солнце начало садиться за виртуальные холмы, окрашивая мрамор в золотые тона.

«Может быть, смысл не в том, чтобы стать абсолютно объективными — это невозможно. Смысл в том, чтобы спорить красиво, честно, с готовностью изменить мнение». Профессор улыбнулся. «Превратить войну аргументов в танец идей».

Олег медленно кивнул: «Как в хорошем джазе — каждый играет свою партию, но вместе получается гармония?»

«Прекрасная метафора, Олег! Импровизация возможна только когда музыканты слушают друг друга».

Звёзды начали появляться на виртуальном небе над амфитеатром. Профессор снял тогу, под которой проступил обычный пиджак.

«Домашнее задание: найдите спор, в котором вы были абсолютно уверены в своей правоте. А теперь попробуйте найти три сильных аргумента противоположной стороны». Он лукаво улыбнулся. «Не для того чтобы изменить мнение — для тренировки интеллектуальной честности».

Декорации начали растворяться, возвращая студентов в обычную аудиторию. Но что-то изменилось в их взглядах — появилась задумчивость, готовность к более глубоким вопросам.

«И помните», — последние слова профессора прозвучали уже в реальной комнате, — «лучший аргумент против аргументативной теории — это то, что вы можете её опровергнуть, используя аргументы».

***


Профессор Смекалин, бубня себе под нос, коснулся голографической панели, и аудитория начала трансформацию. Пока со стороны Смекалина доносилось что-то о дипломированных мартышках и фабрике экспертного заблуждения, стены превратились в стерильные поверхности современной клиники — белый мрамор, стеклянные перегородки, мягкое освещение. В центре появилась операционная с круговыми рядами для наблюдателей, как в старых анатомических театрах, но оснащённая новейшим медицинским оборудованием.

«Сегодня мы изучаем природу экспертности», — объявил он, надевая хирургический халат поверх своего пиджака. — «И проведём вскрытие одного из самых опасных заблуждений — веры в то, что профессионалы принимают рациональные решения».

Студенты расположились на круговых трибунах. Марина настраивала проекцию, Олег скептически рассматривал медицинские инструменты, Анна уже готовилась делать записи в подвешенном в воздухе планшете.


Операционная залилась мягким светом, когда профессор Смекалин подошёл к центральному столу. На нём лежал прозрачный манекен — анатомическая модель с открытой грудной клеткой, где вместо сердца пульсировал светящийся орган с надписью «Профессиональное суждение».

«Господа», — он взял скальпель и повернулся к аудитории, — «перед нами лежит самый опасный пациент в мире — эксперт, который уверен в собственной непогрешимости».

Приборы тихо попискивали. За стеклянными перегородками мелькали тени в белых халатах — другие врачи, погружённые в свою работу.

«Скажите мне», — профессор поднял скальпель к свету, — «кому бы вы доверили свою жизнь: молодому врачу, который сомневается, или опытному, который точно знает диагноз с первого взгляда?»

Руки поднялись в сторону опытного. Смекалин кивнул с пониманием.

«Естественная реакция. Но позвольте показать вам кое-что интересное». Он коснулся пульсирующего органа в груди манекена, и тот засветился ярче. «Систематический обзор когнитивных искажений у профессионалов в четырёх областях — медицине, юриспруденции, финансах, менеджменте — выявил шестнадцать типов систематических ошибок».

Вокруг манекена появились голографические карточки с названиями: «Якорение на первом диагнозе», «Иллюзия контроля», «Эффект самоуверенности».

«И вот что поразительно», — голос профессора стал тише, заговорщическим, — «чем выше экспертность, тем сильнее некоторые из этих искажений. Опытные врачи чаще игнорируют симптомы, не вписывающиеся в первоначальный диагноз».

Марина подняла руку: «Но как это возможно? Ведь опыт должен делать нас мудрее?»

«Ах, Марина!» — профессор отложил скальпель и подошёл к одному из мониторов. — «Вы попали в самое сердце парадокса. Опыт делает нас быстрее, но не обязательно точнее».

На экране появились два изображения мозга — новичка и эксперта. У новичка активировались множество областей, у эксперта — только несколько ключевых зон.

«Эксперт учится распознавать паттерны молниеносно. Его мозг экономит энергию, полагаясь на автоматические реакции». Изображение мозга эксперта пульсировало ровным ритмом. «Но что происходит, когда ситуация не вписывается в знакомый шаблон?»

Олег нахмурился: «Эксперт может пропустить что-то важное?»

«Именно! Новичок мучительно анализирует каждый симптом, эксперт ставит диагноз за секунды. Но когда приходит редкий случай, новичок может оказаться точнее».

Смекалин вернулся к операционному столу и коснулся другого органа в манекене — мозга. Тот засветился, показывая карту нейронных путей.

«Эволюционная психология объясняет это через теорию управления ошибками. Наши предки сталкивались с двумя типами ошибок: ложными тревогами и пропущенными сигналами». На экране появились два изображения: человек убегает от безобидной тени и человек не замечает настоящего хищника.

«Пропустить хищника означало смерть, увидеть хищника в тени — потерю времени. Поэтому эволюция создала нас предвзятыми в сторону ложных тревог».

Анна записывала, но вдруг остановилась: «То есть медицинские ошибки — это наследие каменного века?»

«Блестящий вывод, Анна! Врач, видящий рак в каждом пятне, совершает больше ложных диагнозов, но реже пропускает настоящие опухоли. С точки зрения выживания — разумная стратегия».

Но тут профессор замолчал. Долго стоял, глядя на манекен, потом медленно снял перчатки.

«Однако есть один неприятный момент в этой стройной теории». Голос стал суше, почти клиническим. «Свежий систематический обзор образовательных подходов к снижению когнитивных искажений показал: обучение действительно работает. Профессионалы могут научиться принимать лучшие решения».

Карточки с названиями искажений вокруг манекена начали тускнеть.

«Более того, поведенческая наука оказалась менее уязвима для кризиса воспроизводимости благодаря традициям прямой репликации. Возможно, проблема не в неисправимой иррациональности экспертов, а в качестве исследований, которые изучают эту иррациональность».

Марина тихо спросила: «Значит, эксперты всё-таки могут быть объективными?»

Смекалин подошёл к ней, снимая хирургический халат.

«Знаете, что самое смешное, Марина? Я сейчас рассуждаю как эксперт по когнитивным искажениям. И не исключено, что демонстрирую те самые предвзятости, о которых рассказываю». Он улыбнулся. «Может быть, я якорюсь на первых исследованиях, игнорирую противоречивые данные и слишком уверен в собственных выводах».

Приборы в операционной затихли. За окнами клиники начинал брезжить рассвет.

«Вот парадокс экспертности: чем больше мы знаем о собственных ограничениях, тем лучше можем их преодолевать. Но только при одном условии — если сохраняем смирение перед сложностью мира».

Олег задумчиво произнёс: «Получается, лучший эксперт — тот, кто помнит, каково быть новичком?»

«Золотые слова, Олег! Экспертность без любопытства — это диплом, выданный самому себе». Профессор собирал инструменты. «А настоящий профессионал каждый день немного сомневается в том, что знает наверняка».

Клиника начала растворяться, возвращая студентов в обычную аудиторию. Но в воздухе ещё витал запах антисептика и ощущение важности принимаемых решений.

«Домашнее задание: найдите область, где вы считаете себя экспертом. А теперь задайте себе три вопроса новичка, которые могут поставить под сомнение ваши "очевидные" знания».

Смекалин снял последние следы медицинского костюма.

«И помните: диплом — это не справка о том, что вы всё знаете. Это лицензия на то, чтобы учиться всю жизнь».