Касик

Часть первая.

Евгений Петрович Касимов (известный в узких кругах как Касик) родился в небольшом городке Коркино Челябинской области.
В Коркино две достопримечательности. Одна – это то, что там во времена тревожной молодости Касика жил трехметровый (плюс несколько см)   молодой человек. То есть, там имел быть реальный великан.  Вторая примечательность в том, что в Коркино вырос один из результативных игроков НХЛ. То есть, коркинцы , хотя город небольшой,  ценят исключительно великое. Так что после школы Касик подался в Набережные Челны строит КАМАЗ, то есть завод, строящий самосвалы-великаны. По вечерам и выходным там Касик на танцах играл битловские, как сейчас выражаются, каверы.   
Самосвалы, битлы хорошо, только этого мало. Больше великанов, хоккеистов, битлов и гор, которые выше гор, остается одно – литература.
Так что Касик поехал в Свердловск поступать на филологический. И Свердловск хорошо (побольше и Коркино, и Набережных, и Челнов , и даже чуток побольше Челябинска) и филология – замечательно, но как-то всё же «между волкой и собаком».  Так что сердце клокотало:
- В Москву, в Москву, в Литинститут. В Литинститут.
Но на очное уже было нельзя, так как Евгений Петрович женился,  и у него появился Антон Евгеньевич. Так что поступил на заочное.  Жена Касика (Елена Леонидовна)  была естественно филологиня , её по окончание универа направили в Щелкун, где была школа для трудных детей и, как следствие, предоставляли жильё. Касик стал работать в этой же школе учителем физкультуры.
Вследствие этого я встретился с Касиком на в 1981, когда я поступил на филологический, а в 1982, когда Касик зарулил в Свердловск к своим литературным друганам.
Местом встречи была квартира поэта, аспиранта-филолога, Толика Фомина.
*
Село Щелкун, где обитали Касимовы, было окружено совхозными полями, которые рассекались лесозащитными полосами (в  большинстве лесопосадками), где в августе было полным полно рыжиков, груздей и прочих грибов.  Конечно Евгению Петровичу было не до этого, он читал, читал. Поступить, поступил, но хотелось  завершить начатое.
Грибы тут мы помянули не только для ландшафтного пейзажа, грибы тут со смыслом. Дело в том, что грибы считаются растениями, потому что они явно не животные. Но грибы -  и не животные и не растения, они третье  - грибы. Кроме того с грибами ещё одна хитрица. Обычно мы думаем, что вот он гриб, и он есть субъект, существо, красавчик, полезай в кузов. Но  это не так. Гриб не есть субъект. Субъект – вся ёлы-палы грибница, а гриб, как листик, как почка. Гриб – частица. Близок к этому пониманию литтворечества  и Касик. Не так чтобы у него на этот счет теория, а по факту. Я, например, люблю того и этого, а кого-то – вообще никак, пропускаю, как длинные места у Толстого иль Достоевского. Касику нравятся очень уж многие.  Почти всё лишь бы не было кондового соцреализма.  Кому-то нравится Ерема, кому-то Парщиков. Кто-то говорит:
- Пушкин – наше всё.
А у Касика «наше всё» - и  Пушкин, и Парщиков, и Бальмонт, и Мандельштам, и Бродский, и Казарин, и Сахновский, и все-все-все, включая Агнию Барто и Чуковского.  Мне тоже кое-что нравится у Чуковского или Сергея Михалкова, но Касику нравится намного больше, чем кое-что. Как-то году в 2020-м я, будучи у Жени в гостях на ул. 8-ое марта,  спросил его:
- Да сколько же у тебя, Женя, книг?
- Тысяч сорок. А на даче ещё тысяч десять.
- И что, все прочитал?
- Да.
Мой опыт показывал, что он не только прочитал, но и многое даже и запомнил. То есть, он, видимо, видит, что поэзия – это не один стих и не один поэт, а вообще поэзия – это вся поэзия. Очень похоже, что это именно так. Это многое бы объяснило.
*
Итак, Женя жил в Щелкуне, тогда как я учился в Свердловске на филологическом. Меня филфак (филологфак)  вполне устроил.
Филология состоит из двух частей: из литературоведения и языкознания.  Языкознание (лингвистика) меня даже устроило больше. Например, мне безумно нравилось это:
 «Глокая куздра штеко будланула бокра и куздрячит бокрёнка».   
Здорово же. Семантики, проблематики, тематики ноль, один лишь синтаксис и морфология. По мнению незабвенного Ноама Хомского это суть языка. Мне зверски это понравилось.
Еще понравилось:
«Фод гяг фод гяг, зеээньгый гёсрыг» .
Тут как бы иллюстрация фонологической системы. Вроде наука, теория, но просто именины сердце.
Но собственно теория тоже вызвала бурю эмоций. В СССР (а время было ещё совсем-совсем советское) было принято, что мнение должно быть одно, наше и правильное. Но тут оказалось, что в советской фонетике есть две антагонистические школы – ленинградская и московская. Одна считала что фонема «Ы» - вариант фонемы «И»,  а другая считала, что «Ы» и «И» две разные фонемы.  Я был в полном экстазе от данного факта.
В это-то время Касик и появился вдруг у Фомина.
Фомин был, как уже упоминалось, поэт и аспирант. Позже он напишет и издаст (с помощью Касика же) книгу своих стихов «Февраль» , назвал которую он, скорее всего, так потому, что «февраль» на букву «Ф», и он, Фомин, - тоже на букву «Ф».
Касик, видимо, уже читал мои откровения на счет Глокой куздры и Зелемьгого гёсрыга в факультетской стенгазете, так что Касик, ожидая, что у Фомина будет (буду) я, произнес  весело и зычно «Монолог Хлопуши»:
- «Проведите, проведите меня к нему. Я хочу видеть этого человека». 
Так мы познакомились. А когда он натурализовался в Свердловске, то мы ещё и подружились, так как жили мы теперь в двух кварталах друг от друга.
*
Дом Касика находился (и находится – сейчас там живёт дочка  Касимова) в очень стратегическом месте. Там непременно была масса народу. Иногда поодиночке, по два-три, а порой и больше. Залой служила кухня, а летом – лоджия. Из  окна была видна областная библиотека (Белинка). В квартале от  дома, который позже прозвали «нехорошая квартира», были оперный театр, кукольный театр, универ. В другую сторону полтора квартала было до зоопарка. Напротив дома через улицу были задворки гостиницы «Большой Урал». В сторону по ул. Малышева, где этот дом имеет место быть, была «Центральная гостиница». А рядом с ней худучилище имени Шадра, где учились такие свердловские мастера как Шура Шабуров, Лёня Баранов и так далее.
Двор сакрального дома окружали три здания: касикова девятиэтажка и две пятиэтажки, в одной из которых некогда жил Ельцин (тот самый).   
И там, в этой «нехорошей квартире», много всяких и невсяких было. Елена Леонидовна теперь была русичкой в свердловской гимназии, и когда вечерком она возвращалась домой, то тут её ждали гении всех времен и народов.  Пушкин с Лермонтовым искали бурю. Есенин, Блок с глазами кроликов кричали:
- Ин вино веритас!
Игорь Сахновский грустил и скучал по тыловому загазованному Орску. Витя Смирнов видел сквозь слёзы свою лису с зелёными глазами.
Если всех, кто там был, мед-пиво пил, перечислять, то наш читатель заскучал бы у нас раньше, чем читатель «Илиады», что перечитывал список данайских кораблей. Курицын, Богданов, Кельт, Антиподов, Шабуров… - Геродоты, Тациты, Карамзины 21-го (и уж точно 22-го) века будут утверждать, что там были вообще все. Творцы с гитарами тоже были: Перевалов, Лёня Ваксман,   Рая Абельская, Андрей Вох. Тут на этой кухня я впервые Воха и услышал. Он спел «Богему» и «Фиолетовую реку». Восторг. В «Богеме», как я потом догадывался, Вох несколько иронизировал по адресу претензиозных тусовщиков, но тогда я «богему» воспринял как позитивное, как нашенский эдакий андеграунд. В «Фиолетовой реке» («Я жил у фиолетовой реки, где в сети попадали рыбаки») я услышал « странную любовь к отчизне», хотя и тут был, конечно, эдакий экологический жалоба-протест.
Короче, все дороги вели в Рим (или до Киева?), но до 1986 года было всё сравнительно спокойно. Так сказать, ничто не предвещало, что в доме Облонских всё смешается. Но всё-таки было тесновато, тем более когда появлялись глаза кроликов. Так что Касик (токмо ради любимой жены) подумывал, как бы «безобразия» как-то преобразить.
Другая «нехорошая квартира» (так сказать)  была квартира поэтессы Майи Никулиной. У неё дочка вышла замуж за Сашу Калужского, так что там тоже было тесновато, и туда тоже не зарастала народная толпа.  Касик решил решить вопрос с обоими безобразиями разом. 
Он сообразил организовать в универе литобъединение. Майя был членом союза писателей, то есть, была вполне легитимной поэтессой. Касик выцыганил в комитет комсомола УрГУ ставку для руководителя литобъединения (как-то он изначально умел делать такие вещи), и раз в неделю в одной из аудиторий филологического собирались поэты, которые друг другу и всем желающим читали свои произведения.
Но, конечно, в «нехороших квартирах»  шуму от этого не убавилось.
*
Читать стихи – это замечательно,  вдохновение – это прекрасно, но рукопись должна как-то однажды начать пахнуть типографской краской, а литература должна обрести положенные её литеры, сиречь, буквы.
Касик проник в университетскую многотиражку «Уральский университет». Редактором была дочь очень известного (и как следствие, не очень гениального) свердловского поэта Шкавро. Папа редактора был-таки поэт, а Касик учился-таки в Литинституте, так что его взяли. Причем он там ещё подбирал материал и для литературной странички, то есть, давал местному литтворчеству  бытийствовать.
Тогда был ещё застойно-тиранический режим, так что отходить далеко от соцреализма было нельзя. Хотелось чего-нибудь футуристического, акмеистического, такого ёлы-палы дзэнского, но нельзя.  Однажды Касик предложил стихотворение некого обещающего витии стихотворение про зиму (может быть, это был даже Фомин, который очень любит февраль) . В стихе было словосочетание «крещенские морозы». Дочь Шкавро чуть не упала в обморок.
- Крещенские! Женя, ты что! Это же религия! Меня расстреляют.
- Или распнут на кресте, - огрызнулся Касик.
- Нельзя! – отрезала редактор.   
Главное же было в том, что у Касика появился ещё одна стратегическая точка. Когда редактора не было, кабинет редакции был его. Это очень пригодилось, когда Касик распространял самопальные билеты на подвальные концерты Цоя и Майка в 1983 году. В Москве и Питере такие «господи помилуй» концерты называли «квартирник», но в Свердловске не было ни квартирников, ни такого слова. А лидеры «Кино» и «Зоопарка» выступили в УПИ, в общаге Архитектурного института, а один «неквартирник» был в вестибюле ДК им. Свердлова (конечно, вечерком, когда в ДК рабочий день закончился). 
Цой и Майк  вошли в фойе, сели на ступеньку, вооружились своими акустическим шестиструнками, вдарили по всем шести струнам:
- Мы никого не любим, мы ничего не любим, а любим только подпольный рок.   
Если бы мы не слышали до того магнитофонные записи этих групп, играющих манчестерский и ливерпульский  рок, мы бы улетели вслед за нашими волосами, вставшими дыбом.
После «неквартирника» некоторые пассионарии (включая вашего покорного слугу), робеющие перед звездами подпольной музыки, очень захотели с Цоем и Майком бухнуть. Поскребли по карманам, дали денег Попову, как самому пассионарному, и послали в лавку купить портвейну. Конечно, эта идея была бесперспективной утопией. В 1983 году взять и вдруг с бухты-барахты купить портвейну было не реально. Попов вернулся с двумя бутылками пунша. Что такое советский пунш лучше рассказывать не будем – кому-нибудь поплохеет.
Цой и Майк – питерские, то есть, интеллигентные, вежливые люди. Матом крыть Попова не стали. Майк лизнул пунш языком, Цой понюхал. Робкие пассионарии же из вежливости сделали пару глотков. 
Уже в 21-м веке про этот приезд Майка и Цоя была даже написана и издана книга. Потому что так никто не поверит, что Майк и Цой тут были в 1983 и пили с простыми филологами пунш. По сию пору это кажется невероятным. 
*
В 1986 году баллы всего этого, позже получившего название «нереальности», увеличились.
Горбачев поцеловал ручку Маргарет Тэтчер. Все ахнули.
В Свердловске прошел первый фестиваль открывшегося здесь рок-клуба.
Этой же осенью в уральскую столицу, родину паровозов, велосипедов, самоцветов, изобретателей радио, авангардной скульптуры и королей советской разведки, приехал метаметафорист и король новых московских поэтов Саша Еременко. Красной дорожки не было, отеля ему тоже не подготовили, остановился он в «нехорошей квартире» Жени Касимова. С этого времени «нехорошая квартира» стал гипернехорошей. Настолько, что Касик кое-кого уже начал выдворять за пределы своей Швамбрании.
То есть, началось, понеслось. Всё пело, плясало, всё смешивалось как в доме дореволюционных аристократов. Ух! Ах! Да с топаньем и свистом.
Весной 1987 на ул. Сурикова, 31 в Свердловске открылась единственная в своем роде безвыставкомная выставка  «Сурикова-31». Народ повалил туда с такой силой, что выставку продлили ещё на месяц, и больше всего огромному интересу поразились сами участники числом 111 (округленно)  человек.
За раз выставку не рассмотреть было, хотелось идти повторно, но вход был платный. Билет не дорогой, но студенту всяко жалко. Придумалось, как туда заходить бесплатно. Заходишь и говоришь билетерше:
– Участник.
 И проходишь.
В середине безвыставкомного вернисажа на выставку Андрей Санников привез двух поэтов из Перми. Один имел фамилию Кальпиди, другой  – Дрожащих.  Я пришел полюбопытствовать. 
Слушаю-слушаю – вдруг Слава Дрожащих начал читать свои стихи про вилки. А потом прочитал про сосиски. Я офигел и задрожал. Когда читка закончилась. Я подошел к пермякам и сказал насколько возможно уверенным голосом.
- Едем. Без возражений.
- Куда?
- К Касику.
- Это кто? Мы не знаем.
- Знаю, что не знаете. Это плохо. Едем.
Кальпиди с Дрожащим подчинились, и мы поехали в Касику.
Через много лет выяснилось, что Кальпиди имеет взгляд на поэзию, похожий на взгляд Касика. Гриб – почти ничто, грибница – почти всё.  Кальпиди создал УПШ (Уральская поэтическая школа). В этой «школе» нет ничего особенного, каких-то эдаких ямбов, хореев или загадочных хайку.  Суть в том, что поэтов надо много и разных: из Перми, из Екатеринбурга, из Челябинска. Может, Касик тут тоже в эту «школу» дровишек подбросил.  Так или иначе, Кальпиди запустил на гора несколько книг с поэзией большого количества авторов. Ныне такой подход иногда называется bigData.
Кроме прочего, эта концепция поэзии очень напоминает известную теорию «автопоэзиса».  «Автопоэзис», как теория не связан с поэзией, это теория биологическая, «поэзис» тут означает сотворение. Она вызрела у чилийских ученых Матураны и Варелы, сподвижников Альенды, которые мастачили для последнего первый в мире интернет («киберсин»). Из-за путча Пиночета киберсин не состоялся, а Варела и Матурана сбежали по-быстрому в Аргентину и там открыли свой автопоэзис. Автобпоэзис показывает, что ДНК, если её поместить в спецбульон, через год-два неизбежно  создаст  живую клетку. Это открытие привело научный мир в неописуемый экстаз. Немецкий социолог  Николас Луман наложил автопоэзис на теорию эволюции и историю общества. Эволюции, как пошагового движения от худшего к всё более лучшему и прогрессивному, нет. Природа не так хитра, она – ещё  хитрее. Есть многообразие, много-много вариантов, девиаций, отклонений туда-сюда. Когда обстановка изменяется, один из вариантов оказывается более адаптивен. Так что много поэтов и разных – это вполне себе верный путь.
*   
Летом 1987 открылась  ещё и вторая «безвыставкомная». Теперь на улице Сакко и Ванцетти. Она назвалась «Экспериментальная».  Серый кардинал свердловских андеграундистов Лев Хабаров как-то прознал про неформальных творцов изящной словесности, вызвонил Касика, и позвал организовать на «Экспериментальной» поэтические чтения.
Как высказался тов. Горбачев, «процесс пошел». Экспериментальная распалась на «Станцию вольных почт» (Ленина 11) во главе с Витей Махотиным и «Вернисаж» во главе с Колей Гольдером. «Вернисаж» организовал у Пассажа свердловский «арбат» и предпринял ряд выставок в Свердловске, Челябинске Перми, Кирове , Ленинграде.
Радикальнее всех оказался Е. Малахин, превратившийся в Старика Букашкина, создавшего «Всеобщее общество Картинник». Букашкинцы назвались панк-скоморохами и камлали то возле кинотеатра «Салют», то в Историческом сквере, то у Пассажа. Бука играл на банджо и пел, прочие подпевали. По завершении песнопения публике раздавали досочки или картонки с картинками и стишками Букашкина. Бесплатно.
Всю эту катавасию будут вспоминать веками. Три-четыре года, быстро и густо всё крутилось, так что можно роман-эпопею из этого сотворить. Букашкин с его ландскнехтами  приглянулись всем и каждому. Хотя, конечно, его команда были совсем не ландскнехты. Антиподов и Сандро Мокша были экстраординарные поэты. Петя Малков, Катя Дерун и Шолохова, Шура Шабуров были крутейшими художниками (хотя Шабуров в тому времени из художников переквалифицировался в актуалистов). 
Году в 1993 в Свердловск прибыли канадские журналеры в поисках панкскомороха Букашкина. Искали-искали и попали прямиком к Касику.
- Где поёт Букашкин?
- Он уже не поёт. Он под скалою ризу мокрую свою на солнце сушит.
- В смысле? – переспросили на ломанном русском канадцы.
- Он со своими соратниками разукрашивает гаражи и помойки.
- Помойки? Вас ист дас? – не въезжали канадские журналёры.
- Помойка – это такой железный ящик для мусора, куда потребители выбрасывают мусор. Вы, канадцы, кушаете в Макдональдсах, а мы советские люди кушаем дома. Жена варит борщ, пельмени, картошку. Кожурки, остатки еды мы выбрасываем в помойку. Букашкин их разукрашивает. Чтобы было красиво.
Переводчик пытался им пересказать сказанное Касиком на ломанном английском, но они, так ничего и не поняв, вернулись в Канаду ни с чем.
*
Осенью 1987-го  Ерёма приехал снова. Волнения усилились. А в ноябре в Москве на пленуме Политбюро вдруг сняли Ельцина. Массы этого не хотели, не могли, не понимали, тем более что Ельцин был наш свердловский, УПИ закончил и всё такое.
- Коли гласность, ускорение, перестройка, то как это всё понимать, господа хорошие?!
То есть, как сказал один поэт (нам хорошо знакомый), «И цунами , ветерок игривый, распахнул на гейше кимано». Гром громыхнул, гагары и пингвины попрятались.
Вы помните, конечно, ту историю, когда меня схватили гэбисты с табуреткой Кандинского. Они подумали, что табуретка для того, чтоб толкать антиправительственные речи, но я просто её нёс домой, чтобы на ней сидеть. И я оказался подозрительным объектом-субъектом.
Я не имел намерений, но снятие, ёлки-палки,  Ёлкина (Ельцина) меня тоже сильно задело, так что я даже написал стихотворение в 12 строк,  ямбом, с чеканными рифмами и пафосно. «На баррикады»  - и всё такое.
Написал, принес почитать Касику. Он похолодел и сказал:
- Это статья. 
Статья - в смысле криминал.
- Да? - удивился я, хотя чего-то ничего не понял. Не понял, но почувствовал, что Касик чё-то понял и говорит на серьёзе, так что стих я порвал, съел и сжег.
*
Как известно благоприобретателями перестройки, гласности, приватизации и прочих геополитических катастроф явились лидеры  комсомола. Потому что они были молоды и шевелились. Так что из-за того, что развелось кошмар как много разного рода неформалов (хиппи, панки, металлисты, абстракционисты-сюрреалисты, диссиденты-отсиденты и т.п.) , обком комсомола решил провести конференцию неформалов. Бонусом было обещано издать каталог конференции с манифестами и прочими текстами участников тиражом, чтобы каждому хватило по штуке и осталось в обкоме и перепало для КГБ. На комсомольском принтере-ротаторе.
Вопрос стоял, кого будем представлять мы. Так уж вышло, что у Касика на кухне сидели он, я и Лёня Ваксман, бард, звезда свердловских КСП. Думали, соображали в каком бы качестве поучаствовать в конференции (съезде?) неформалов.
Может быть, «Общество Жить не по лжи»? Актуально, но а Архипелаг читал только Касик, а я две страницы «Одного дня Ивана Денисовича». Не подходит. Может быть, «Содружество металлических литераторов»? Веселее, но как-то вторично.  Ломали-ломали голову, наконец, остановились на «Фэнлю». «Фэнлю» - это не фэньшуй. Похоже звучит, но другое. В то время была культовой книга «Л. Бежина «Под знаком Ветра и Потока». «Ветер и поток»  - это и есть Фэнлю. Это стиль жизни китайский поэтов эпохи Тан. Решил поэт пойти в горы полюбоваться сосенками на скалистых склонах. Поднимается, пыхтит, потом вдруг мысль:
- А ну его нафиг.
Поэт идет назад вниз кушать чумизу с бобами, запивая чаем.
Или решил такой даос-поэт  сходит к колодцу по воду, а ведерко колодезное обвил вьюнок.  Поэт-дзэнец садится рядом, любуется неожиданностью и отправляется за водой к соседу, а по дороге  пытается понять, что такое хлопок одной ладони.
Так что мы заявились как «Общество советско-китайской дружбы «Фэнлю».  Я выступил с докладом.  Публике понравилось.
Неожиданно «Фэнлю» получило продолжение. В ДК автомобилистов в выставочном зальчике прошла выставка «Фэнлю». А позже  в ДК УЗТМ (самом большом и современном в городе) прошло ночное мероприятия, называемое Фэнлю. Там были барды, джазисты, один ушуист, один китаец, масса поэтов, художники. Был Ерёма. Продавали бутерброды и даже портвейн.  Организовал сей творческий сабантуй Касик (при инициативе Л. Шульмана). Но сам Евгений Петрович на ночной фэньшуй прийти не смог – ему несколько нездоровилось. 
*
Часть вторая

В конце учебы в Литинституте (или уже по окончании) Касик работал сторожем в Пельменной (угол Репина-Московской). Очень удобно. Центр, преступных посягательств нет – рядом следственный изолятор, тюрьма, прокуратура. В конце рабочего дня остаются пельмени. Заведующая предупреждает:
- В холодильники, в кастрюльке. Можешь подогреть и есть.
Читаешь книгу, пишешь стихи, прозу, лежишь на стульчиках, спишь, когда вздумается. Можно попить чайку, покушать. Живи – не хочу. Хоть бесконечно. Но мировая воля распорядилась по-своему. В Автомобилисте (ДК автомобилистов) «Вернисаж» договорился с директором один из зальчиков выделить под выставку. Касик стал там работать билетером.  Пельменей хоть и нет, но ближе к культуре, спать можно дома как положено. Потом можно поговорить с директором ДК (им был Леонид Федорович Быков, известная личность), с любителями изобразительного искусства.
А в это время в городе Москва в журнале «Юность» опубликовали стихи Саши Еременко, метаметафориста,  короля тамошних поэтов, и его статью, описывающую его взгляды  на тогдашнюю действительность. То есть, Ерёму стали приглашать почитать стихи также и в городе Москва. В частности его пригласили почитать стихи в тюрьме.
- Вай нот? – подумал «мастер по ремонту крокодилов», как он обозначал Саша Е. своего лирического героя в одном из своих лирических шедевров.
Зэкам выступление Ерёмы понравилось. Он читал стихи бойко, просто, артистично и бесхитростно, без характерных завываний, которые  присущи   поэтам уходящей эпохи.
Но выступление метаметафориста понравилось также и охранникам, так что начальник тюрьмы (подполковник Боков) пригласил Сашу посмотреть тюремный музей.
Пришли в музей, который так понравился королю-метаметафористу, опубликованному в «Юности», что подполковник Боков просто расцвел от радости.
- А что если эти экспонаты показать на свободе?
- То есть? Вот эти?! – удивленно переспросил Боков.
- Люди штатские ведь не знают, не представляют, что заключенные делают такие вот интересные произведения искусства. Обществу было бы интересно. Тем более, сейчас перестройка. Все ждут перемен.
Позаикавшись, Боков дал Еременко свой телефон и пообещал похлопотать. И таки выхлопотал. Теперь Саше нужно было сообразить, где всё это выставить. Он помнил, что в Свердловске  бушуют подвальные художники, устраивая выставку за выставкой. Так что он набрал телефон Касимова.
- Женя, привет. Как ты? Тут такое дело…
Ерёма изложил проблему.
- Знаешь, я как раз работаю на выставке, продаю билеты и так далее.
- Попробуй договориться.
- Хе! Попробую.
- Но только ты не говори «творчество зэков». Говори «творчество в местах лишения свободы». Так положено.
Выставка состоялась и оказалась вполне ажиотажной.
Через полтора года Ерёма отвез эту выставку в Сан-Франциско (тогда всевозможные поездки на запад назывались «по обмену»). Американские дивы удивились:
- What is it?
Но в калифорнийском месте лишения свободы выставка советских зэков понравился. Начальник пенитенциарного учреждения США повел Ерёму на экскурсию .
- Вот тут  нашим осужденным из молодежи читают лекции.
Чернокожая седовласая женщина сидела за преподавательским столом.
- Это поэт из Москвы Александр Еременко. Он поэт, коллекционер художественного творчества узников советских тюрем.
- Анжела Дэвис, - представилась учительница.
- Анжела Дэвис!? – воскликнул Ерёма, потерявший дар речи.
Героиня пионерской юности Саши Еременко Сашу естественно не узнала. Она даже несколько испугалась. Про внешность Ерёмы писалось «поэт с лицом уголовника». Но Ерёмы улыбнулся, и Анжела в его лучистой улыбке увидела тоску веселую в алостях зари.
Поговорить не удалось. Саша по-английски не понимал, а про переводчицу шокированный метаметафорист просто забыл.
*
Но мировая воля недолго мурыжила нашего героя и придумала ещё кое-что. Главе городской администрации компетентные люди подсказали, что управлять таким большим городом в условиях гласности и ускорения без СМИ нельзя.
- Почему?
- Нет, конечно, можно, но малоэффективно.
Так что глава учредил в своей администрации радиостанцию, которая транслировала свои передачи на домашние радиоточки.  Тогда  ещё не было поголовного интернета, кабельного телевидения и сорока каналов по ТВ, а раз не было, то радио слышали все, у кого на кухне есть радиоточка (а она была практически везде). И Касик , как уже хорошо известный пассионарий,  выпускник Литинститута, оказался в команде радиостанции «Студия Город».  Помимо всего прочего он предложил и настоял, чтобы была передача с бардами, поэтами, рок-музыкантами.
Завсегдатаи «нехорошей квартиры» со своими стихами, песенками и прибаутками зазвучали перед хозяйками, стряпающими и кашеварящими на своих кухнях. Акмеизм-футуризм-имажинизм в массы, так сказать.
Всё было очень замечательно, но однажды (может быть, даже дважды или трижды) Касик наступил главе администрации на любимую мозоль, так редактор радиостанции объявил Евгению Петровичу:
- Женя, ты меня извини, но ты уволен.
- Как, почему?
- Ты же знаешь почему?
- Но по трудовому кодексу я имею права месяц отработать.
- Ладно. Месяц проработай. Но осторожно, а то и меня самого уволят.
Так что на какое-то время Касик оказался фрилансером. Но мировая воля всё-таки его не забыла.   
В городе проживал фабрикант-миллиардер, которому мировая воля  подсказала «один умный вещь»:
- Чтобы заниматься успешно бизнесом, надо или иметь своих людей в Областной Думе или самому стать депутатом.
Фабрикант согласился, предпочтя при этом стать депутатом самому.
- Но чтобы стать депутатом, нужна реклама-пропаганда в СМИ. И лучше, чтобы СМИ было своё.
Миллиардер стал размышлять.
*
- Лучшего редактора Вам не найти, - подсказали фабриканту.- Выпускник Литинститута, 10 лет проработал на радио, вся творческая интеллигенция его знает и он их. Человек серьёзный.
Так появилась новая газета – «Городские куранты».
Когда миллиардер стал депутатом Областной думы, он задумался над тем, что и в Гордуме не помешает свой депутат.
- А что, Евгений Петрович, может, в депутаты гордумы пойдешь?
Так Касик стал депутатом Гордумы. Приободрился. Стал лауреатом премии Волошина в Крыму, съездил в Коктебель. Потом получил Бажовскую премию, потом – губернаторскую. Вдруг выиграл премию в Шотландии, которая заключалась в том, чтобы приехать в Шотландию и месяц прожить в старинном замке и писать там книгу. Но Шотландия сорвалась,  разыгрался кризис, так что предприниматели начали избавляться от пассивных активов, тех которые затратные. То есть, «Городские куранты»  закончили свою эпопею. Но Касик изловчился и прошел  на «последней электричке» ещё в Облдуму.
Теперь он был облдепом, председателем одного из Союзов писателей города (их тут два).  Творческие Союзы окружили его со своими просьбами. А кто ещё их поймет и поможет, кому нужны престарелые актеры мценского уезда, кроме как Евгению Петровичу? 
Тут ещё неведомым образом (без мировой воли точно не обошлось) Касик выиграл  премию «Ясная  Поляна». Шабуров, гений иронии, приколов и насмешек, шутил, называя Касимова  «автором одного рассказа» (имелся ввиду рассказ «Старуха», написанные им когда ему было 23 года). Касик  сумел опубликовать этот рассказ аж четыре раза (или пять?).  Премию же «Ясная поляна» он получил за книгу, где этот рассказ тоже был. Шабуров по жизни заикается, но тут он просто зазаикался.
- Феноменальная настойчивость! – подумал пораженный Шабуров.
*
Много чего есть вспомнить, так как мы (я) были (был) помдепутата  Касика и в гордуме, и в облдуме. Но пора возвращаться к музам (особенно к той теме про грибы и грибницу).
Так уж бывает, так уж выходит, но очевидно, что классическая формула «Пушкин – наше всё» -  не вполне и всё. Даже если прибавить в эту формулу  Державина, Жуковского, Крылова, Лермонтова, Некрасова, всё равно будет не всё. Прибавим Тютчева, Фета – всё ещё не всё. Прибавим Бальмонта,  Хлебникова, Блока, Маяковского, Есенина – уже теплее, но всё равно холодно. Даже если прибавить Мандельштама, Пастернака, Цветаеву, Ахматову – всё равно воз будет и ныне там. Можно грузить сюда Асадова, Евтушенко, Вознесенского. Ахмадулину. Можно добавить нашинских Рыжего, Застырца, Тягунова, Кальпиди, Дрожащих, Сандру Мокшу, Юру Казарина, но это не будет всё.  Поэзия – нескончаемый, бесконечный процесс. И самое удивительное в этом процессе то, что существо поэзии – это делать некий удачный её артефакт на часок, на два, на три-четыре дня, на год, на пятилетку, эдакой «Страной Оз», кроме которой ценитель-читатель не видит ничего вообще (от слова «совсем»). Таковы её чары.
*
Касик и сейчас песни прежние поёт, и под скалою сушит ризу мокрую свою. То тому, то другому он помогает публиковаться. Не знаю, как это ему удается, но как-то удается. Квартира его теперь довольно хороша, но по существу сохраняет лучшие свойства прежней «нехорошей»…
                2025 август   Екатеринбург