Искушение в бархатной шкурке

Мой мир сузился до пределов этой квартиры. Она была моей, но будто чужой — потрёпанные обои, пропахшие страхом, и скрип половиц, звучащий как предостережение. Иконы на стенах были единственными островками света, щитом против той тьмы, что подбиралась к порогу.
Я нашла его в пыльном углу — маленький, уродливый предмет, несущий на себе печать чужого зла. Я терла его под струёй воды, смывая липкую патину проклятия, шепча молитвы, словно заклинания. И тогда из-под кровати выскочил Он.
Чёртик. Помесь кота и кролика — нелепая, жалкая пародия на жизнь. Бархатная шкурка, крошечные рожки, доверчивые глазки-бусинки. Он ткнулся мордочкой мне в ладонь, требуя ласки. И это было так обманчиво приятно — гладить его, чувствовать, как под пальцами рождается мнимая привязанность. Он урчал, тонкий хвост вилял от счастья.
А потом в дверь постучали.
И в голове прозвучал Его голосок, сладкий и настойчивый: Открой. Ну же, открой, посмотри, кто там. И этот шёпот был страшнее любого крика. Я вцепилась в руку Усмана, который уже тянулся к щеколде: «Не смей!»
За дверью молча стояли люди с автоматами. Их безмолвие было красноречивее любых угроз. Мы затаились, и я, охваченная холодной яростью, пнула того, кто ещё секунду назад казался милым. Он с жалким писком шмыгнул под кровать, обнажив свою истинную суть — предательскую и трусливую.
«Не зря ты нечисть», — прошептала я, и слова повисли в воздухе, как финальный приговор.
И тут я увидела окна. Они были распахнуты настежь, а мир будто сместился — мы были не на первом, а на втором этаже, подставленные всем ветрам. И прямо напротив, в такой же тёмной квартире, лежали они. Те, кто послушался сладкого шёпота и открыл дверь. Молчаливые, неподвижные свидетельства одной ошибки.
Я не стала закрывать окно. Я просто встала на колени перед ликом Спасителя, и тихая молитва потекла по стенам, смывая остатки той липкой грязи. Щит из веры был единственной реальной защитой. Всё остальное — лишь обманчивая мягкость шёрстки на пути к погибели.