О божественном эросе Симеона Нового Богослова

Есть души, рожденные стать живыми свидетелями невыразимого. Симеон Новый Богослов (ок. 949-1022) принадлежал именно к такому чину духовных людей — тех, кому дано было не только созерцать, но и переживать Божественное как непосредственную реальность. Даже греческий язык, этот утонченный инструмент богословской мысли, развитый древними философами и поэтами, казался ему порой недостаточным для того пламени откровений, которое охватывало его.
Как изречь то, что превышает всякое слово? Как найти выражения для встречи, в которой душа не просто познает Бога умом, но сочетается с Ним всем своим естеством, подобно тому, как огонь сочетается с огнем, свет со светом? И все же он дерзал — дерзал говорить о несказанном, петь о неизглаголанном, создавать из слов достойное облачение для Того, Кто превыше всех имен и образов.
В его «Гимнах Божественного Эроса» звучит нота, которая была почти скандальной для византийского благочестия его времени. Эрос — слово дерзновенное, полное соблазнов, слово, от которого благочестивые мужи отворачивались, предпочитая более безопасную агапе. Но Симеон знал то, что знали древние: что есть эрос небесный и земной, что есть восхождение от красоты чувственной к красоте умопостигаемой, и далее — к Красоте всех красот, к Источнику всякой красоты.
Здесь открывается широкая перспектива для понимания мистики Симеона — сопоставление с платоновским и неоплатоническим учением об эросе. Вспомним платоново восхождение по лестнице красот в «Пире»: от любви к прекрасному телу — к любви ко всем прекрасным телам, оттуда — к красоте душ, затем — к красоте знаний и установлений, и наконец — к созерцанию самой Красоты. Но у Платона это восхождение есть дело философского умозрения; у Симеона же — опыт живой встречи, где Возлюбленный не абстракция ума, а живая Личность – Иисус Христос.
Здесь обнаруживается удивительная параллель с тамильской мистической поэзией шиваизма XI-XVIII веков, с ее пламенными гимнами божественной любви, где душа-возлюбленная изнывает в разлуке с Божественным Женихом и ликует в часы соединения. Тот же эротический символизм, те же образы брачного чертога, то же томление и экстаз... Но если тамильские мистики воспевали Шиву как космического возлюбленного, то Симеон обращал свой пламенный эрос ко Христу — к Богочеловеку, в Котором вся полнота Божества пребывает телесно.
Однако толкователи «Гимнов» Симеона нередко допускают смещение акцентов, словно стесняясь той интенсивности божественного эроса, которая пламенеет в его стихах. Они склонны рационализировать его опыт, смягчить его духовную силу, свести к более привычным категориям аскетического богословия. Но можно ли укротить пожар? Можно ли объяснить тайну встречи, в которой душа и Бог стремятся к единению?
Что есть божественный эрос в понимании Симеона? Это не просто любовь к Богу в смысле благочестивого чувства или нравственного устремления. Это — божественная сила, исходящая от Самого Христа и зажигающая в душе огонь преображения. Это — энергия самого Воплощения, продолжающая свое действие в каждой душе, которая открылась для встречи с Богочеловеком.
Иисус Христос и божественный эрос — здесь средоточие видения Симеона. Христос не просто объект любви, но Источник ее, не просто Возлюбленный, но Сама Любовь, которая разгорается в сердце верующего. Когда душа возлюбила Христа — не рассудочной любовью, но эросом, который захватывает все существо, — тогда начинается подлинная метанойя, подлинное преображение.
Божественный эрос играет роль преобразующей силы. Он расплавляет ветхого человека, сжигает страсти не аскетическим подавлением, но превосходящей силой любви. Как железо, брошенное в огонь, становится огнем, так душа, объятая божественным эросом, становится — по древнему выражению — богом по благодати.
И здесь звучит знаменитое утверждение Симеона о необходимости ощутить присутствие Христа здесь и теперь, в своей душе: «ибо истина это, что если кто-то не достигнет уже теперь того, чтобы облечься во Христа как Бога, увидеть Его целиком и иметь Его в душе своей...».
Уже теперь! — вот ключевой призыв богословия Симеона. Не только в эсхатоне, не только в будущем веке, но здесь, в этой плоти, в этой истории, в этом сердце должна совершиться встреча с живым Христом. И это — не мечтание экзальтированной души, но реализм веры, знающей, что Воплощение есть не только прошедшее событие, но присутствующая реальность, способная воплотиться в опыте каждого призывающего имя Христово.
Но как облечься во Христа как Бога? Как увидеть Его целиком? Как иметь Его в душе своей? Здесь Симеон вступает в область, где богословие становится мистагогией, где учение превращается в руководство к духовному опыту. И здесь его язык обретает особую, почти эротическую интенсивность — не от похоти плотской, но от божественного томления, которое превосходит всякую человеческую любовь.
Слушай, как он поет в одном из своих гимнов: душа, познавшая Христа, становится «светом во свете, огнем в огне», она танцует с Возлюбленным в неизреченном браке, который есть не только аллегория, но мистическая реальность. Это — то, что неоплатоники называли единением, но у Симеона единение это носит не безличный характер интеллектуальной интуиции, а личностный — это встреча лица с Лицом, ипостаси с Ипостасью.
Здесь открывается глубинное различие между христианской мистикой и мистикой языческой. У Плотина душа восходит к Единому, которое находится по ту сторону сущности, по ту сторону бытия и небытия, по ту сторону познаваемого и непознаваемого. Это — безликое Единое, апофатический Абсолют. У Симеона же душа восходит к Христу — к Богу, к Лику Божьему, к Тому, Кто сказал: «Видевший Меня видел Отца».
Здесь — парадокс христианской мистики: она апофатична и катафатична одновременно. Бог непознаваем в Своей сущности — и познаваем в Своих энергиях. Он неизъясним — и являет Себя во Христе. Он невидим — и созерцается духовными очами души, пламенеющей божественным эросом.
Божественный эрос становится, таким образом, органом богопознания. Не только ум, не только воля, но эрос — та сила души, которая способна к единению с Божественным. Ибо, по слову древних, подобное познается подобным. Бог есть Любовь — и познается любовью. Бог есть Огонь — и принимается огнем души, зажженным от Его огня.
И потому Симеон утверждает: кто не познал Христа уже теперь, в этой жизни, тот не познает Его и в будущем веке. Ибо Царствие Божие внутри вас есть, и вечная жизнь не только в хронологическом будущем, но в онтологическом настоящем, в том вечном «ныне», где время касается вечности, где Бог нисходит к человеку, а человек восходит к Богу.
Так божественный эрос Симеона Нового Богослова являет себя не только как духовный подъем, но как подлинное познание — не гностическое, но церковное, не элитарное, но всеобщее, доступное всякому, кто решится открыть сердце свое для встречи с Тем, Кто стучит у двери...

Се, стою у двери и стучу...