Сгущающаяся тьма

Однажды, проходя по Малому Палашевскому переулку мимо школы № 122, в которой  учился с 1-го по 8-ой классы, я решил в нее заглянуть. Подойдя к парадному входу, я нажал на кнопку звонка, и вскоре  услышал приближающиеся неторопливые шаги. Дверь открылась, и в ее проеме появилась женщина средних лет, несшая в своей внешности все признаки своей профессии - школьной учительницы.
- Вам кого? – спросила она, пристально вглядываясь в мое лицо.
- Извините, ради Бога за неуместное вторжение. Я учился в вашей школе с 1947 по 1955 год, и  много лет не решался попроситься зайти по такому несерьезному поводу, как  бросить взгляд в свое детство.
- Почему же? – учительница мне добро улыбнулась – Проходите.
Вестибюль школы узнать было трудно - настолько изменилась стилистика интерьера; мебель, покрытия стен и пола, светильники, комнатные растения, - все это было неузнаваемо. Однако, по мере того, как я обводил окружающее взглядом, геометрия вестибюля постепенно восстанавливалась, и я смог себя представить в  далеком прошлом: - в толпе первоклашек, по окончании занятий штурмовавших  школьную раздевалку.
Из транса меня вывел голос учительницы:
- К сожалению, я не могу вам показать классную комнату, так как после окончания занятий все они запираются.
- Что вы, что вы! - Я ни за что не стал бы вас утруждать; большое спасибо, и извините за беспокойство, - мой сеанс погружения в детство успешно закончен – заверил я учительницу, хотя, конечно же, мечтал о том, чтобы побывать в классной комнате тоже.
Уже выйдя из школы, я вызвал в памяти большую перемену в классе «1Г».
Наша учительница Анна Сергеевна, - некрасивая девушка лет тридцати – приносила в класс картонную коробку с бубликами. Передав учительнице 50 копеек (это была незначительная сумма), каждый из нас получал по свежему бублику.
Это был тороид (в просторечии – баранка) диаметром примерно двенадцать сантиметров и толщиной около двух с половиной сантиметров.
Его подрумяненная блестящая корочка врезавшимся в нее зубам сопротивлялась лишь для виду, а  под ней обнаруживалась пластичная хлебная мякоть, - вкусная и ароматная (мой дед  утверждал, что для бубликов используется  особенное тесто; - его месят голой задницей). Так, или иначе, но я не знал ничего вкуснее этих бубликов.
- Спасибо! – с чувством мы благодарили Анну Сергеевну, на что она отвечала, потупившись:
- Благодарить надо Трофима Никитича;  - я лишь выполняю его распоряжение.
Трофим Никитич Полещук был директором нашей школы в течение всего времени, что я там учился. Это был высокий, широкоплечий мужчина (в год моего поступления ему было за сорок) с крупными чертами лица и густыми, с проседью, черными волосами,  ровно постриженными и аккуратно причесанными на косой пробор. Выражение его лица было неизменно суровым; улыбающимся его было представить невозможно. Трофим Никитич всегда был одет в темный костюм – тройку, безупречно вычищенный и выглаженный, и в белую рубашку при галстуке. Пройдя войну на фронте, он демонстрировал великолепную выправку; его, также, отличало крайнее немногословие; зато те скупые слова, что он произносил, звучали, как команды.
Ученики Трофима Никитича боялись, поэтому самым большим наказанием  было изгнание провинившегося школьника из класса. Обнаружив во время урока ученика в коридоре, директор отводил его в свой кабинет, где, согласно слухам, подвергал телесным наказаниям (правда, мне ни разу не приходилось говорить с теми, кто бы подвергался подобной экзекуции). Думаю, что он ограничивался только унижением провинившегося, чему однажды наш класс стал свидетелем.
Как-то в наш класс неожиданно вошел директор. Увидев, что в углу стоит Лысый, Трофим Никитич спросил учительницу, чем парень провинился. Выслушав ее, он приказал Лысому:
- Сядь!
Тот сел на корточки, повернувшись  спиною в угол.
- Вытяни ноги! – рявкнул директор, и Лысый сразу послушался, сев задом на пол.
Трофим Никитич вышел, но Лысому в этой дурацкой позе пришлось просидеть до конца урока.
Самое сильное впечатление Трофим Никитич на меня произвел, когда произносил речь на торжественной линейке по случаю смерти Сталина; вот когда этот человек оказался на высоте своего положения. Вспоминая его статную фигуру, мужественное суровое лицо, его громовый голос, я подумал: остался ли его след где-нибудь еще, кроме моей памяти?
Набрав в строке поиска «Трофим Никитич Полещук», я напал на «Список школ города Москвы в 1940 году», где он, против ожидания,  оказался директором не 122-й школы (Малый Палашевский переулок, дом 3), а средней школы №120, располагавшейся  по адресу Трехпрудный переулок, дом 4.
Посмотрев этот адрес на плане Москвы, я обнаружил жилой дом, стоящий на пересечении  Трехпрудного и Малого Козихинского переулков. То, что он был построен на месте разбомбленной школы, я знаю из маминых рассказов.

Как работник завода имени Сталина (впоследствии ЗИЛ), в 1941 году мама подлежала эвакуации в Казахстан (отец, работавший в Наркомате вооружений, ранее был отправлен на Урал для строительства цехов для заводов, передислоцированных вглубь страны). Когда мама со мной и с вещами явилась на вокзал, эшелон уже был настолько заполнен, что войти в вагон было невозможно.
- Передайте ребенка вовнутрь вагона, и сами вслед за ним лезьте в окно! – распорядился начальник поезда.
- А вещи? – спросила мама.
- А вещи придется здесь оставить.
Мама не согласилась, и осталась в Москве. Она и дальше продолжала поступать по-своему: по воздушной тревоге она в бомбоубежище не спускалась, а вместе со мной ложилась в постель, накрывшись с головой одеялом.
- Может быть, это было не худшим решением – рассказывала мама много лет спустя.
- Однажды во время налета немецкой авиации прямым попаданием авиабомбы в Трехпрудном переулке была разбомблена школа. Когда руины раскопали, все ученики и учителя, находившиеся в засыпанном  бомбоубежище,  были мертвы.
Так мне впервые стала известна важная черта биографии Полещука: вернувшись с войны, он не обнаружил, ни своей школы, ни коллектива преподавателей. Так как о личной жизни Трофима Никитича нам ничего не было известно, можно  предположить, что во время налета мог погибнуть близкий ему человек. Кто знает? Может быть, с этим и была связана суровость нашего директора, направленного руководить другой – 122-й школой.
Последние сведения о Полещуке я получил через год после того, как в связи с переездом перешел в другую школу.
Встретив известного школьного хулигана Соустина, вымахавшего в здоровенного детину, я спросил его, что новенького в нашей школе. По давней привычке отведя взгляд в сторону, он сказал:
- Наши ребята собрались, и устроили Трофиму темную. Здорово его от...дили!

Вглядываясь в тускло мерцающие отсветы, оставленные в моей памяти образами Полещука, Анны Сергеевны,  погибших учеников и учителей разбомбленной школы, я почти физически ощущаю, как все время сгущается окружающая их тьма.
Еще несколько лет, и они тоже навек погаснут.
                Апрель 2025 г.