Иван Грозный археология имени

БЫЛИННЫЙ И КНИЖНЫЙ ОБРАЗЫ ИВАНА ГРОЗНОГО: археология имени

В зависимости от выбранного сюжета, темы, главного мотива и эмоциональной оценки, данной деятельности царя Ивана IV, в литературе формируется соответствующий образ Ивана Васильевича как жестокосердного и неумолимого правителя, получившего в русской традиции прозвище Грозный в западной – Ужасный (Le Terrible), как показывают иностранные источники. Здесь речь идет о «говорящем имени», отражающем отношение говорящего к личности царя-самодержца и собирателя земель вокруг Московского царства. Именно выбранное имя свидетельствует о позиции автора и его личной оценке правления Ивана Васильевича как строгого государственника или жестокого деспота, имени с дополнительной коннотацией и экспрессивной окраской – восточной дикости, азиатчины и варварства.

В эпоху Просвещения народная тенденция давать «говорящие имена» персонажам получит развитие в сатирической литературе и будет касаться не только исторических персон. Тогда целью станет «не изучение сложного внутреннего мира и чувствительной души путешественника, не изображение услаждающих его «пленительных предметов», но бичевание социальных «пороков» и преступлений». Так появляются Беспорядков, Безчестов, Простаков, Конокрадов, Банкометов, Высокомеров и другие, которых перечисляет известное академическое издание, «грубые, жестокие и невежественные помещики», «скряги, развратники, любители псовой охоты и карточной игры», «белые, торгующие белыми», губители народа, приносящие в жертву низким страстям мужика-труженика и дворовую девушку-красавицу [Купреянова, сноска 65]. «Прием отражения одного характера в другом или других подобен расцвечиванию разными красками одной и той же фигуры графического узора. Но, как и всякий узор, узор образной ткани «Ревизора» имеет свой графический и живописный центр, имя которому Хлестаков» [Купреянова, сноска 65]. «Говорящие имена» в произведениях А.С. Грибоедова, Н. Гоголя, Н. Некрасова, Салтыкова-Щедрина указывают не на символическое действие и событие, а на свойства человека, его характер, сформировавшиеся под влиянием неких поступков, образа жизни, привычек и устоев, где само это действие и само событие являются и зеркалом, и изображением в нем, как либо прямым указанием (дейксисом), либо намеком на него, либо логичным, либо иррациональным, символичным и дискурсивным маркером. В таких именах заключены парафразы, тропы и символы, которые сначала в значении прозвиш заменяют имена, дополняют их, а затем вытесняют их, становятся ими. Первоначальное имя деперсонализируется, утрачивает свое подлинное значение.   

Но прежде говорящие имена утвердились ы фольклоре, бытовали в присказках, песнях и былинах. В дошедших до нас былинах и песнях о временах Ивана Васильевича Грозного образ царь не выглядит жестоким и деспотичным. Народный взгляд на события далеких веков довольно благожелательный. Это давало основание либеральной части критиков личности Ивана Грозного и приемов его правления утверждать, что в народном творчестве происходила «усиленная идеализация царя», связанная с «тяжелыми внешне- и внутриполитическими ситуациями», и что время правления «жестокого и сурового царя» Ивана Васильевича, позже прозванного Иваном Четвертым Грозным, «кажется лучшим, прогрессивным» [Жбанкова]. Такой взгляд в отношении былин и их исполнителей представляется внеисторичным и даже субъективным.

Структурно-текстуальный анализ исторических песен «сибирского» и «казанского» циклов, в которых действует Иван Васильевич, в многочисленных вариантах песен о гневе царя на сына, а также свадебных песен, показывает, что об идеализации «грозного царя» речь вовсе не идет. Напротив, в песнях неоднократно описываются вспышки царской ярости и гневливости, но при этом отчетливо видно желание песенников, исполнителей, сказителей понять причину царского гнева, обосновать вспыльчивость и несдержанность, объяснить раздражительность, подозрительность и другие черты его характера, обусловившие прозвище «Грозный», а жестокие расправы над врагами и их пособниками, боярами-изменниками и разжигателями междоусобных распрей объяснить их жизненной необходимостью. Факты биографии Грозного, отраженные в исторических и бытовых песнях, показывают, что жестокость властителя была обусловлена не столько ненавистью и природным суровым нравом, сколько государственной необходимостью, интересами безопасности Московского царства и его подданных.

Если предметом описания и исследования в песне была неоправданная жестокость царя, как в песнях о гневе Грозного на сына, то певец показывал, что царь об этом глубоко сожалел и искренно раскаивался. Здесь следует предостеречь от поспешного решения приписывать певцам «казанского» цикла свойство рисовать «сложный, многогранный, противоречивый характер Ивана IV именно таким, каким он был в действительности» [Родионов, Казанский цикл, с. 109], скорее следует говорить о том, что имела место установка певцов на историческую правду такой, какой она закрепилась «в народе», на достоверность в описании и передаче характера царя и событий его жизни, как они сохранились в народном сознании. По мнению певца, следовало показать и воспеть разносторонность царской натуры и черты, по сути не входившие в понятие «грозность», такие как хитрость, мудрость, образованность, красноречивость, да и собственно суровость, строгость, непримиримость, которые всегда были ценимы в народе. Черты царя Иоанна, редко восхваляемые в песнях, упоминал историк и писатель Н. М. Карамзин. Он писал: «Так Иоанн имел разум превосходный ... соединенный с необыкновенным даром слова... Имея редкую память, знал наизусть Библию, историю греческую, римскую, нашего отечества...» [Карамзин, с. 178–179].

Песенный жанр строится по принципу художественной правды, которая отличается от фактической правды, а порой и противоречит ей. Рассмотрим былины и песни, в которых появляется царь Иван Грозный, учитывая тот факт, что в центре былин и песен всегда стояло конкретное лицо или событие, представлявшиеся исполнителю важными и интересными для слушателей. Отметим, что при этом исторические песни, в отличие от былин, для которых естественно включение в текст элементов фантастики и неправдоподобного вымысла, отличаются верностью исторического изложения, хотя в них возможны нарушения хронологической последовательности событий, подмены участников, замены имен действующих лиц, непоследовательность топонимических указаний, сюжетные перестановки и трансформации, включение периферийных вымышленных эпизодов для усиления художественной правды и пр.

В былине «Мастрюк Темрюкович» [Кирша Данилов, c. 27–28], № 5, речь идет о женитьбе Ивана Васильевича на Марье Темрюковне, дочери кабардинского князя Темрюка, состоявшейся в 1561 г. В первых 67-ми строках рассказ ведется о временах «бывшего вольного царя» Ивана Васильевича, «когда холост был государь». На период после смерти первой жены Анастасии Романовны в 1560 г., с которой он прожил «относительно спокойных тринадцать с половиной лет» и пришлись казни и опричнина. Марья Темрюковна характеризуется эпитетами «купава крымская, царица благоверная» и дейксисами дочь Темрюка-царя в Золотой Орде, сестра Мастрюка Темрюковича – главного героя этой былины. Это сообщение включает 17 строк. Очень важно, что народный сказитель многократно именует царя государем, это означает, что он ценит Ивана Васильевича прежде всего как царя-объединителя и устроителя мощного государства.

В песне после некоторых размышлений царь переходит от слов к делу: он снаряжает свадебный поезд «в полторы тысячи» бояр и казаков и отправляется в Золотую Орду, «через реки быстрыя, / Грязи смоленския / И лесы брынския». Тем же путем он возвращается в «каменну Москву» с невестой, ее братом Мастрюком, в сопровождении поезда уже «без малова три тысячи». Об этом говорится в строках с 18-й по 49-ю. Описанию свадебного пиршества «во полатах белокаменных / В возлюбленной крестовой своей» Москве посвящены строки с 50-й по 62-ю. Начиная с 63-й строки, рассказ ведется о госте, золотоордынце Мастрюке Темрюковиче. Центральное место в повествовании занимает история хвастливого татарина и потешных боев, устроенных царем Иваном Васильевичем во время свадебного пира. Характерно, что в былине князь Темрюк называется также по-славянскому обычаю Темрюком Степановичем, Мастрюк называется то черкешеном, то татарином, но носит саксонское платье, неуемно похваляется своей силой и победами над богатырями, но терпит поражение от царских служивых – братьев Борисовичей. Сцена пораженческого боя выдержана в смеховом жанре.  Характерно, что в этой песне певец чаще всего называет Ивана Васильевича царь-государь, а Мастрюк и Марья Темрюковичи обращаются к нему со словами «свет ты, вольной царь» и по имени отчеству – Иван Васильевич. Царь представлен в этой песне справедливым и честным, любящим своих подданных и защищающих честь своих «молодцев». Царь прибегает к манипулятивному красноречию, когда призывает бойцов к победе над Мастрюком. Фрейд заметил: «Склонную ко всем крайностям массу и возбуждают тоже лишь чрезмерные раздражения. Тот, кто хочет на нее влиять, не нуждается в логической проверке своей аргументации, ему подобает живописать ярчайшими красками, преувеличивать и всегда повторять то же самое» [Психология масс… С. 18]. Царь обращается к своим служивым, внушая им свои мысли и манипулируя их грубыми инстинктами, а они в свою очередь, попадая под «магическую власть» его слов, отвечают ему бескорыстием и показывают готовность к самоотверженному подвигу, приверженность консервативным привычкам и преданность консервативному идеалу, в то время как для бояр единственным стимулом является лишь личная польза. Оттого бояре проигрывают бой, а выигрывают его братья Борисовичи – из низов.

ПЕСНИ О ЕРМАКЕ. Песни о Ермаке образуют «сибирский» цикл и позволяют достаточно точно восстановить историю покорения Сибири, которое пришлось на время правления «грозного царя» Ивана Васильевича. В исторической песне «Ермак взял Сибирь» [Кирша Данилов, c. 68], № 14, речь идет не только о покорении Сибири, но и об отношениях, сложившихся между Иваном Грозным и донскими казаками. История Ермака и его походов описана в песне настолько подробно, что не представляет сложность реконструировать хронологию и картину военных событий во всех деталях вплоть до смерти казацкого атамана на реке Енисей. Рассказ начинается с эпизода убийства казаками персидского посла. Славный казачий атаман Ермак Тимофеевич, зная о суровости царя, понимает нависшую над донским казачеством угрозу и размышляет о предстоящем походе, обдумывая возможные варианты. Когда он называет Казань, то тут же отвергает этот план, опасаясь справедливого царского гнева: он говорит, что в Казани «грозен царь стоит / Грозен царь, асударь Иван Васильевич» (с. 68). Эпитет в краткой и полной форме «грозен», «грозный» много раз повторяется в песне, вероятно, для песенника он имеет «магическую силу», как и уважительное «Иван Васильевич» обладает «магической силой», подчеркивает главное качество государя, которого боятся все, кто так или иначе провинился, оступился, совершил неблаговидный поступок, запятнал себя, согрешил и пр. Эту реальность времени передает песня, устанавливая причинно-следственные связи так, как их понимал исполнитель, между проступком казаков и сибирским походом Ермака. Эти связи представляются исторически достоверными. После убийства персидского посла казаками Ермак собирается идти сначала на Урал к Строганову Григорию Григорьевичу, а оттуда, загрузившись провизией и порохом, совершить поход в Сибирь. Победив татар в бою и взяв земли и дары, он отправляется в Москву и попадает туда «на самый праздник Христов день», но не решается без предупреждения явиться к «грозному царю» Ивану Васильевичу, а просит Никиту Романовича передать, что казачьи атаманы «к царскому величеству с повинностью пришли и стоят на Красной площади» (Сб., с. 70). При встрече Ермак обращается к царю со словами «вольной царь» Иван Васильевич и сообщает ему о своих победах и захвате новых земель, тем доказывая свою преданность не словами, а делами, хорошо зная, что именно так, на языке дел и побед, следует говорить с суровым и сильным покорителем Казани. И Ермак не ошибся: царь правильно понял казачьего полководца и милостиво простил его, подивившись и порадовавшись его деяниям. Песня представляет Ивана IV справедливым и милосердным правителем, прощающим провинности своих служивых и благодарным за их верную службу. Главная мысль, которую проводит певец, заключается в том, что властитель, его полководцы и войско понимают друг друга: царские подданные знают о том, что могут быть покараны за неблаговидные проступки, совершенные по глупости или неразумию, боятся его справедливого гнева и стараются завоевать его расположение храбростью и верноподданническим служением. Фрейд объяснял, опираясь на Лебона: «Хотя потребность массы идет вождю навстречу, он все же должен соответствовать этой потребности своими личными качествами. Он должен быть сам захвачен глубокой верой (в идею), чтобы пробудить эту веру в массе; он должен обладать сильной импонирующей волей, которую переймет от него безвольная масса» [Психология масс… С. 21]. Здесь речь идет не о личной выгоде  (Фрейд цитирует Лебона: «Личная выгода является едва ли не единственной побудительной причиной у изолированного индивида, однако у массы она преобладает весьма редко». Другие заявляют, что , в сущности, только общество является тем, что предписывают человеку нормы его нравственности, отдельный же человек, как правило, от этих высоких требований каким-то образом отстает. Еще и другое: при исключительных обстоятельствах в коллективности возникает энтузиазм, благодаря которому совершены замечательнейшие массовые подвиги [Психология масс… С. 24] Ермака, а об энтузиазме, благодаря которому совершались военные подвиги, и о влиятельности идей, в которые верили оба – и грозный царь, и казачий атаман – и своей фанатической преданностью государству и государственным интересам вселяли веру и силу в своих подчиненных. Речь в песне идет о некоем духовном сродстве царя и его храброго полководца, о едином мыслительном действии и способности влиять друг на друга и на своих подчиненных, которое в ХХ веке стали называть «идентификацией» (отождествлении) (Фрейд, Психология масс, с. 52), обусловленное желанием оправдаться перед своим господином и повелителем и быть его достойным. Отсюда самостоятельное решение Ермака совершить опасный поход, чтобы стать похожим на своего грозного господина и кумира (которому незазорно подражать), быть столь же бесстрашным завоевателем и успешным полководцем, служащим интересам государства. Характерно, что в боях Ермак проявил полководческие качества и был непобедим, и погиб в глубине Сибири, подкошенный не врагом, а стихией.

Историческая песня «Взятье Казанского царства» [Кирша Данилов, c. 151–152], № 30, существует в многочисленных версиях, объединенных в «казанский» цикл и позволяют реконструировать картину событий разгрома Казанского ханства и насчитывающий более пятидесяти вариантов, в которых отразились народные впечатления, связанные с событиями 1547—1552 гг. [Родионов. ЦИКЛ ИСТОРИЧЕСКИХ ПЕСЕН "ВЗЯТИЕ КАЗАНИ"...]. Автор статьи задается вопросом: «В самом деле, почему мы не имеем исторических песен, отражающих события времен правления Ивана III и Василия III, примыкающих к эпохе Ивана Грозного, хотя по своей семантике действия всех трех названных правителей преследовали единую цель создания, укрепления и расширения централизованного русского государства, краеугольным камнем которой была борьба с последствиями монголо-татарского ига? Очевидно, какие-то песни, связанные с Иваном III и Василием III все же существовали, так как цикл "Взятие Казани" представляет нам произведения высокого художественного уровня, которые не могли возникнуть на пустом месте, вдруг. Здесь, вне всякого сомнения, видна опора на хорошо разработанную традицию. Но (с.103) если такие песни существовали, то почему они исчезли, почему были забыты так прочно, что и следов их мы не можем найти?». Ответ исследователя на этот вопрос представляется вполне логичным и не оставляет никаких сомнений: «...действия, предпринимаемые предшественниками Ивана IV, в народном сознании ассоциировались с продолжением феодальных усобиц, ибо в этот период Московское княжество вело войны с другими русскими княжествами и в борьбе за объединение с обеих сторон сражались русские дружины, гибли русские люди. Да и по большому счету в феодальных усобицах прошлого большинство князей преследовало в принципе ту же цель — создание централизованного государства, но только с центром в своей столице. Поэтому какого-то взрывообразного влияния на сознание народа эти события оказать не могли, и песни, если они все же были, ничем не выделялись из основного потока...». Разгром Казанского ханства был воспринят народом как победа над внешним врагом и как устранение угрозы со стороны силы, которая несколько столетий представляла угрозу, совершала набеги и грабежи. «Все это не только сделало Грозного народным героем, - пишет М.С. Родионов, - но и сформировало общественно-политическую ситуацию, анализ которой неизбежно должен был повлиять на состояние народного сознания, как это бывает на качественно новых этапах истории» [Родионов, с. 102–104]. Интересы и цели царя и народа совпали: только создание сильного государства, способного противостоять общему врагу, внешнему и внутреннему, которое представляло рвущееся к власти  боярство, мечтавшее о старом устройстве и отдельной вотчине, где можно было безраздельно угнетать мужика и воевать за земли в междоусобных столкновениях, усиливая народные бедствия [Родионов, с. 105]. Вот почему образ Ивана Грозного в былинах и книжных источниках, часто опиравшихся на западные мнения, не совпадает.

В одной из песен рассказ начинается с того, что царица татарская Елена просыпается и пересказывает тревожный сон, как из «сильного Московскова царства» «сизый орлишша стрепенулся», «грозная туча подымалась», когда шел на Казань «велики князь московски / А Иван сударь Васильевич прозритель», со своими пехотными полками и старыми казаками. В центре повествования – история с оплошавшими канонирами, которых царь решил казнить за измену, но внял объяснению молодого канонира и пощадил провинившихся. Сказитель поясняет, что гневливость Ивана бывала оправдана: он разгневался на царя «Симеена» за его гордость (тот «не встретил великова князя») и, расправившись с ним («вынял ясны очи косицами»), отобрал «царскую перфиду» (искаженное «порфира») и «царский костыль» (скипетр), но пощадил царицу Елену за то, что «догадалась» радостно встретить его с «ковригой», посыпанной солью. Иван Васильевич обратил Елену в свою веру и отправил в монастырь. В песне сообщается, что после Казани воцарился великий князь в Московском царстве и Москва с той поры «основалася». На первый взгляд в этом утверждении есть историческое противоречие. В начале песни речь идет о выдвижении войск из Московского царства, а в конце говорится о восхождении «великова князя» на царствование и об основании Москвы. Такие слова в песне, как указывал Владимир Пропп, нужно воспринимать как имеющие не буквальный, а поэтический смысл [Пропп. Песня о гневе Грозного на сына. С. 182]. Казалось бы, в этом случае художественная правда противоречит исторической точности, ибо на самом деле Грозный принял титул царя в 1547 году. Но в песне преломляется народное понимание исторического процесса и отдельного события, как общегосударственного и общенародного дела. Об этом говорят зачины, например, в одном из вариантов песни говорится, что сказ будет:

Про Грозного царя про Ивана про Васильевича.
Как он, наш государь-царь, под Казань-город ходил.

Очевидно также понимание политического положения Москвы после взятия Казани, когда московский царь Иван Грозный объявил себя еще и казанским царем, «лишив этого титула Едигера» и уничтожив «татарское владычество» [Пропп В. Песня о гневе Грозного на сына // Пропп В. Сказка, Эпос. Песня. М.: Лабиринт, 2001. С. 183], воспринимается как переломный этап русский истории и особая ступень в возвышении города Москвы и Московского царства. Иначе говоря, в таком предъявлении исторического события и вывода о нем проявляется в своеобразной форме историзации народного сознания.    Эти темы и мотивы отразились в песнях об Иване Грозном и взятии Казани: «Новый уровень сознания обусловил его дальнейшую историзацию, что нашло свое отражение в цикле "Взятие Казани", наиболее интересными и значимыми вариантами которого являются следующие песни: "Середи было Казанского царства"; "Вы послушайте, ребята, что мы станем говорить"; "Вы послушайте, ребята, послушайте, господа"; "По городу татаринок погуливает"; "Грозен, грозен, грозен, да грозен наш-от белый царь"; "Грозен царь Иван Васильевич"; "Кто бы нам сказал про царев поход"; "Ох вы гости, гости званые"; "Уж вы, люди ли, вы, люди стародавние"; "Грозен, грозен беленький царечек"; "Эх, запоем про царя"; "Мы споемте, братцы, песню нову"; "Уж вы, гости мои, гости любящие"; "Уж вы, гости мои, гостечки"; "Как грозный царь Иван Васильевич"; "Как под речкою Казанкой"; "Уж вы, гости мои, дорогие вы мои"; "Посидите, мои гости, побеседовайте"; "Добрые люди, послушайте"; "Уж вы, старые старушки, вы послушайте"; "Уж ты, батюшка царь"[Родионов, с. 105].

Слова о восхождении великого грозного князя Ивана Васильевича на царский престол после падения Казани повторяются в разной форме и появляются то в начале песни, то в конце ее. Кажущееся противоречие, придавая сюжету поэтичность, не лишает песню ее историчности, ибо взятие Казани трактуется как важнейшее политическое действие Ивана Васильевича, а подчеркнутая значимость этого события говорит о выдающейся роли Грозного в истории возвышения «каменной Москвы» над другими русскими княжествами и укреплении влияния Московского царства как политического центра. Народное сознание, его историзация сказались на жанровой эволюции исторической песни [Родионов, 1994, c. 82], все более поэтизированной и избирательной по накоплению материала и выводов, а следовательно сознательно очищающего образ «грозного царя», имевшего большие заслуги перед отечеством, от излишней жестокости, раздражительности и своенравия, а представление, впечатление и суждение о нем и о его деятельности – от неблаговидности и суровости. Песни XVI в. свидетельствуют о тенденции к смещению народного сознания в сторону государственного мышления, к совпадению с ним [Родионов, 1994, с. 83] и «превращения» грозного царя в «любимого народного героя», в положительный образ русского фольклора [Родионов, 1998, с. 83; 1999, с. 107], а в песенном жанре – в положительного героя, прототипом которого был Иван IV Грозный, но очищенный от изъянов и недостатков. Этим можно объяснить «очернение» Марии Темрюковны, второй жены московского царя, которую люди невзлюбили, а народная молва приписала ей «всплеск жестокости Грозного», считая ее «злым гением» и вдохновительницей казней – точка зрения, укрепившаяся «в среде оппозиционно настроенного боярства» и затем перекочевавшая в дореволюционную историческую науку, начиная с «Истории государства Российского» Н. Карамзина [Родионов, 1998, с. 32].

Одной из самых популярных песен об Иване Грозном является песня XVI в. о ссоре царя с сыном. Долгое время считалось, что в этих песнях речь идет об убийстве Грозным царевича Ивана [Пропп В. Песня о гневе Грозного на сына // Пропп В. Сказка, Эпос. Песня. М.: Лабиринт, 2001. С. 180]. Эта песня существует в многочисленных редакциях и под разными названиями, различие заключается в  наличии и содержании зачина, развитии сюжета, в освещении причины ссоры и участии в судьбе царевича, которого разгневанный отец отправляет на казнь, его дяди Никиты Романовича. В одной редакции сын обвиняет в измене бояр, приближенных к царю, но не называет их имен и не приводит доказательств, за что царь гневается на него, по другой версии царевич сам обвинен в измене [Сб. Кирши Данилова, c. 451]. Как отмечается, в абсолютном большинстве в песнях о гневе царя против сына называется Федор, иногда Дмитрий, малолетний царский сын, убитый в Угличе, что считают аргументом против мнения о том, что в них отражен факт убийства царем сына Ивана в 1581 году [Сб. Кирши Данилова, c. 452]. В. Пропп рассматривает варианты песен, в которых участвуют два и даже три сына Ивана Грозного, вариант, в котором участвует только один сын, ученый считал вторичным, вытекающим из первой версии в результате стирания из памяти исторической основы и художественной обработки сюжета [Пропп В. Песня о гневе Грозного на сына // Пропп В. Сказка, Эпос. Песня. М.: Лабиринт, 2001. С. 190–201].

В песне «Никите Романовичу дано село Преображенское» в версии Кирши Данилова состоящей из 234 строк, после взятия Казани, Рязани и Астрахани, после расправы над изменниками в Киеве и Новгороде, царь ссорится с младшим сыном Федором Ивановичем во время пира в Москве. Царевич Федор упрекает отца в том, что он «не вывел измены в каменной Москве» и называет изменниками «три больших боярина», трех Годуновых. Царь просит их назвать, обещая первого «в котле сварить», второго «на кол посадить», третьего – «сказнить». Федор смело отвечает отцу:

А грозной царь Иван Васильевич!
Ты сам про них знаешь и ведаешь,
Про трех больших бояринов,
Про трех Годуновых изменников,
Ты пьешь с ними, ешь с еднова блюда,
Единою чарой с ними требуешь!

Разгневанный таким ответом царь отправляет сына на казнь, но старый Никита Романович спасает Федора и прячет у себя в вотчине и устраивает пир. Царь убитый горем допрашивает Никиту Романовича, отчего тот устраивает веселье, когда у него такое горе. Старик рассказывает ему, что Федор спасен и Иван Васильевич на радостях дарит приближенному село Преображенское и другие дорогие подарки. В этой песне царь Иван Васильевич показан во гневе и в кручине, в горе и в радости. В отличие от других редакций песня имеет счастливый конец.

Песня «Гнев Ивана Грозного на сына» содержит всего 116 строк. Исторические подробности царствования Ивана Грозного, которые упоминаются в выше приведенной песне, здесь не приводятся. Однако песня также рассказывает о ссоре во время пира царя с «младым царевичем» по имени Дмитрий. Царевич обвиняет отца в том, что он не вывел измену из Пскова и Москвы, но не называет имен изменников по требованию отца, лишь намекает, что отец ест и пьет с ними за одним столом. Голословное обвинении оскорбляет царя и он велит казнить сына, вынув «из груди сердце с печенью». Но, увидев доказательства казни в руках палача, убившего конюха вместо Дмитрия (палач здесь носит имя Алешка Малютин Скурлатов сын), царственный отец раскаивается в содеянной жестокости и глубоко страдает. Песня также заканчивается счастливо: царевич Дмитрий оказывается спасенным Никитой Романовым. О награждении Никиты Романова в этом песенном варианте ничего не сообщается.

В другой редакции песни «Гнев Ивана Грозного на сына» (архангельский вариант) подробно говорится о хвастовстве самого Грозного:

Ен же сам Грозной нахваляетсе:
«Как повыведу измену-то я из Киева,
А повыведу измену из Чернигова,
А как выведу измену с Новагорода,
Я с Казани-Рязани, из Вострохани».
Отправлял он своих грозных царевицев
А Федора и Митрея Ивановицев,
Ены вывели измену-то из Киева,
Ены вывели измену из Цернигова,
Вывели измену с Новагорода…

В этой версии момент ссоры царя с сыном не воспроизводится, зато говорится, что Никита Романович (Микита Романовиць) «отрубил Малютке буйну голову», спасая своего племянника Дмитрия (Митрия). А в награду за спасение сына Иван Грозный даровал Никите Романовичу по его просьбе вотчину, где

Стали добрые людишки да спасатися,
От великих бед стали освобождатися.

П.И.Мельников-Печерский в комментарии к песне «Гнев Ивана Грозного на сына» отмечает, что «добрый народ наш не помнит лиха про своих государей» [4, URL]. Показательно, что песни и плачи о смерти Ивана;IV носят апологетический характер. В них вспоминаются его достижения во благо Руси, сила и суровость в принятии решений (которые обеспечивали защиту народа) (Жбанкова).

Все описанные стратегии практически не пересекаются в произведениях. Примечательно, что образ Грозного-тирана не соотносится в народном творчестве с образом царя-освободителя. Но царь-правитель может совмещаться с царем-мужем или царем-полководцем. В любом случае всегда на передний план выступает одна социальная роль царя, остальные служат фоном, дополняющим ее. (Жбанкова М.;С.;)
Несмотря на разноликое изображение Ивана;IV в русском фольклоре, большинство исследователей считают, что апологетическое отношение к царю доминирует во всем народном творчестве. Правитель Руси суров, вспыльчив, но справедлив, поэтому простой люд всегда видит в нем защитника и помощника в решении проблем (Жбанкова ).

Однако стоит возразить почти устоявшемуся мнению, что выделенные основные фольклорные инварианты образа Ивана Грозного безоговорочно (?) накладываются на авторские интерпретации и что литературные тексты перенимают концепции, сложившиеся в народном сознании.

Литература

1. Бердяев Н. А. О рабстве и свободе человека. Опыт персоналистической философии // Бердяев Н. А. Царство Духа и царство Кесаря; cост. и предисл. П. В. Алексеева. М.: Республика, 1995. С. 4 –162.
Барнс Дж. История мира в 10 главах / Дж. Барнс. М.: Транзиткнига, 2006.
2. Булгаков М. Иван Васильевич.
3. Веселовский;А.Н. Собр. соч. Т. 16 Сер. 5: Фольклор и мифология. Т. 1. Статьи о сказке. 1868–1890.; М.; Л.: Изд-во АН СССР, 1938.
4. Гильфердинг А.Ф.Онежские былины, записанные Гильфердингом летом 1871 года. Изд.4-е.; М.; Л.: Изд-во АН СССР, 1950.
5. Голан Ариэль. Миф и символ.
6. Горелов А.А. Иван Грозный в сборнике Кирши Данилова // Русский фольклор. Материалы и исследования.; Т. 35. СПБ.: Дмитрий Буланин, 2016. С. 6–24.
7. Державин Г.;Р.; Покорение Казани.
8. Доброхотов А. Л. Философия имени на историко-философской карте ХХ века // Лосев А. Ф. Философия имени. М.: МГУ, 1990. С. 9–10.
9. Древние российские стихотворения, собранные Киршею Даниловым; подготов. Евгеньева А. П., Путилов Б. Н. М.: Наука, 1977.
10. Жбанкова М. С. Иван Грозный и стратегии его изображения в русском фольклоре // Вестник ВГУ. Сер.: Филология. Журналистика. № 1. Воронежский гос. ун-т, 2018.
11. Жужгина-Аллахвердян Т. Н. Ангелизация и демонизация жертвы и героя в западной литературе XIX века: от Джона Мильтона до Артюра Рембо // Вiсник ХНУ ім. В. Н. Каразіна. Сер.: Фiлологiя. Вип. 76. Харків: ХНУ, 2017. С. 17–20.
12. Жужгина-Аллахвердян Т.Н. Вождь и исторический лидер в романтизме: от эгоцентризма к деперсонализации героя (на материале произведений В. Гюго и А. де Виньи) // Вестник ВГУ. Сер.: Филология. Журналистика. 2018. № 1.  С. 19–25.
13. Изборник. Сборник произведений литературы Древней Руси; сост. Д.;С.;Лихачев, Л.;А.;Дмитриев.; М.: Художественная литература, 1969.; 800 с.
14. Исторические песни XVI – XVIII веков. М.; Л., 1960.
15. История русской литературы: в 4-х т. Т. 2. От сентиментализма к романтизму и реализму; под ред. Е. Н. Купреяновой. Академия Наук СССР. Институт Русской Литературы (Пушкинский дом), сноска 65.
16. Карамзин Н. М. История государства Российского. Калуга, 1993. Кн. З. С. 178–179.
17. Ключевский В.О. Курс русской истории. Т.4. М., 1989.
18. Курдин Ю.А. Образ Ивана Грозного в народной поэзии Арзамасского края. Режим доступа: http://www.portal-slovo.ru/history/35740.php? ELEMENT_ID=35740&SHOWALL_1=1.
19. Легенды, предания, бывальщины; сост. Н.А. Криничная. М.: Современник, 1989.
20. Лихачев Д. С. Поэтика древнерусской литературы. М.: Наука, 1979.
21. Мельников-Печерский П.И. Комментарии к песне «Гнев Ивана Грозного».
22. Миллер В.Ф. Очерки русской народной словесности. Былины и исторические песни. Т. 3. М.: Мосполиграф, 1928.
23. Миллер В. Исторические песни из Сибири // Известия АН. Т. IX, СПб, 1904.
24. Мильтон Д. Московия. Время возникновения "Истории Московии" Джона Мильтона. 25. Пропп В. Я. Основные этапы развития русского героического эпоса // Пропп В. Я. Сказка. Эпос. Песня. М.: Лабиринт, 2001. С. 145–176.
26. Пропп В. Песня о гневе Грозного на сына // Пропп В. Сказка, Эпос. Песня. М.: Лабиринт, 2001. С. 182
27. Путилов Б. Н. Песня о гневе Ивана Грозного на сына // Русский фольклор. Материалы и исследования. IV. М.; Л.: Изд-во АН СССР, 1959. С. 5–32.
28. Путилов Б. Н. Русский историко-песенный фольклор XIII –XVI вв. Л., 1960.
29. Путилов Б. Н. «Сборник Кирши Данилова» и его место в русской фольклористике // Древние российские стихотворения, собранные Киршею Даниловым. М.: Наука, 1977. С. 361–404.
30. Родионов М. С. Циклы исторических песен «Кострюк» и «Гнев Ивана Грозного на сына» как этапы эволюции жанра // Вестник Челябинского гос. университета, 1994. С. 82–84.
31. Родионов М. С. Отдельные исторические песни XVI века как этап эволюции жанра // Вестник Челябинского государственного университета. Сер. Филология. 1998. Сер. Филология. С. 26–38.
32. Родионов М. С. ЦИКЛ ИСТОРИЧЕСКИХ ПЕСЕН "ВЗЯТИЕ КАЗАНИ" КАК ЭТАП ЭВОЛЮЦИИ ЖАНРА. С. 102–113.
33. Смирнов И.И. Очерки политической истории русского государства 30-50-х гг. XVI в. М.-Л., 1958.
34. Соколова В.К. Русские исторические песни XVI – XVIII вв.
35. Фрейд З. Психология масс и анализ человеческого «Я». СПб: Азбука, 2015.