Ангел

                                            
      — Ах сынок - сыно-о-ок… — пожилая женщина тяжко вздохнула, смахивая слезу, — Мне — ли зажигать этот огонёк?… Впору тебе, по мне, родненький мой…
     Вытирая вновь набежавшую слезу, Аксинья горящим огарком церковной свечи зажгла лампадку. Так научила её делать соседка, постоянная прихожанка местного храма.
    — Негоже... — говорила та, — Чиркать перед образами спичками и зажигалкой. Для этого есть свеча, чтобы огонёк лампадки был истинно свят.
     После того, как совсем недавно, один за другим, в иной мир, ушли сын и муж, неутешная Аксинья всегда зажигала этот живой огонёк, незадолго помина их душ.
    Она и ранее это делала, но неверующий и некурящий Иван, постоянно бухтел, мол чадит и коптит — спасу нет. На что супружница с укором одёргивала:
    — Ох Фома ты Неверующий, Ваня, смотри, ещё не раз тебе аукнется за это… 
    На что, тот простодушно улыбаясь:
    — А кто тебе сказал, что я неверующий — я по своему… 
    А как по своему, он не вдавался в подробности.
    И что удивительно, зажжённая лампадка после смерти мужа, постоянно коптила и трещала, ярко изрыгая искры, словно напоминая о брошенных необдуманно словах.
    А у сына Мишеньки, было всё совершенно наоборот — огонь горел чистым и ясным пламенем. Хотя оба крещённые…
    Может кто — то и усмехнётся, мол какой он Мишенька — без малого шесть десятков? Но Аксинья — добрая душа, знай своё твердила Мишенька, да и только.
    Кстати своё имя, она получила благодаря роману «Тихий Дон»… Её маме — большой любительнице читать, так полюбилось Шолоховское произведение, что только родившуюся дочь, она назвала в честь красавицы, героини — Аксиньей

    Огонь, вспыхнул как всегда, ясным светильником. Скорбно вздохнув, вымученная мать тихо шепча молитву — перекрестилась, широко наложив на себя животворящий крест. Непрошеные слёзы полились обильным ручьём…
    Но что такое!?…
    Огонь лампадки неожиданно вспыхнул ярче и мягкий свет, цвета тихой, вечерней зорьки, словно крылья, стал разрастаться строго в стороны, а пламя, приняв стойкий образ человека — замерло... 
    Безмолвно ахнув, Аксинья ладонью прикрыла рот.
    Свет — же, теперь имея чёткие очертания крыльев, медленно, словно нежные опахала, обнял онемевшую женщину.
    Всем телом и душой, она почувствовала лёгкую прохладу — приятную…
    Так продолжалось несколько минут.
    Рой мыслей сонмом, судорожно пролетевших в голове, рисовал всевозможные картинки — одну, удивительней другой, в которых, она сама себе боялась признаться — ведь это был не сон, а столь чудесное видение, в образе Ангела, или нечто другое, о чём ведал лишь Всевышний.
    Слегка ожившая Аксинья, всхлипнула вновь. Крылья, словно предупреждая слёзы, объяли теснее — не больно, но сильнее.
    — Поняла — поняла, Мишенька… — тихим шёпотом молвила мать, — Больше не буду… Постараюсь больше не тревожить слезами тебя, родненький… — всхлипнув последний раз, умиротворённо затихла
    Через несколько мгновений, огненные объятия начали слабнуть, а их чудесное мерцание меркнуть.
    Вскоре всё закончилось… Лампадка вновь горела ясным и чётким пламенем. Будто ничего и не было...
    Неистово и широко перекрестившись, с молитвой на устах, по старчески шаркая самошитными тапками, она засеменила к холодной постели, в большом, пустом и таком — же холодном доме.
    Аксинья понимала, что её ждёт бесконечно — долгая ночь. Ночь осмысления происшедшего, возможно перевернувшего весь остаток её жизни…