Быть

Хугин и Мунин сидели на расколотой, обугленной ветви. Ветер, единственный хозяин мёртвого мира, перебирал их иссиня-чёрные перья, и они вздрагивали, словно от холодных прикосновений. Под их когтями, впившимися в мёртвую плоть дерева, ещё теплился пепел - всё, что осталось от мира, который сгорел, захлебнувшись собственным огнём.

Хугин, чьё правое крыло хранило не тьму, а отсветы последних костров - тех, что горели, когда небо ещё помнило звёзды, склонил голову. В его глазах, похожих на осколки обсидиана, отражались не только угли под лапами, но и тени забытых цивилизаций.

- Память… - прохрипел он, и звук этот был похож на скрежет камня о камень. - Она как якорь, что держит на дне океана времени. Мы - её хранители, но разве это не проклятие? Каждый вздох отдаётся болью их падений, каждое перо помнит тяжесть потерянных надежд. Снова и снова. Они учатся лишь забывать.
Он провёл когтем по тёплой золе. Искра, последняя звезда этого мира, вспыхнула и угасла.

Мунин, в чьём левом глазу мерцали отблески ещё не рождённых рассветов, молчал. Он смотрел не на пепел, а на то, как ветер слагает из него новые дюны, новые узоры. Но в его молчании слышалась не только надежда, но и бесконечная усталость.

- Ты видишь лишь конец, брат, - наконец тихо произнёс он. - А я вижу, как пепел становится почвой. Как угли, остывая, готовятся стать семенами. Но порой… - он запнулся, и в его голосе прозвучало сомнение, - порой я задаюсь вопросом: стоит ли эта вера в возрождение новых страданий, что оно принесёт? - Мунин почувствовал, как едкий пепел впивается в гортань, напоминая вкус тысячелетних пожаров.

Хугин повернул к нему голову, и в его взгляде на миг промелькнуло что-то похожее на сочувствие. Он осторожно коснулся клювом перьев на затылке Мунина, словно поправляя сбившийся воротник.

- Твоя надежда - хрупкое пламя на вечном ветру, - пророкотал он мягче. - Но без неё и моя память - лишь мёртвый груз.

Внезапно ветер стих. В наступившей оглушительной тишине, густой и вязкой, им почудился звук. Далёкий, едва уловимый, но абсолютно живой. Не победный клич и не предсмертный вопль. Это был смех. Звонкий, чистый... Смех повторился - на этот раз громче, и в нём послышался треск, будто лёд на реке, что вот-вот лопнет, освобождая течение. Смех ребёнка, радующегося просто тому, что он «есть».

Вороны замерли.

- Слышишь? - прошептал Мунин, поворачивая голову к источнику звука. Его крылья чуть дрогнули, будто готовясь к взлёту, который не совершался уже целую вечность. - Это не обещание рая. И не страх перед адом. Это просто… жизнь. Не будет «лучше». Просто - «будет».

Хугин медленно поднял взгляд от пепла к горизонту, где дым сходился с пустотой.
- Значит, в этом и есть ответ? - его голос был лишён привычной горечи, в нём звучало лишь удивление. - Просто быть? Даже здесь? Даже когда некому помнить и не на что надеяться?

- Быть - значит давать шанс, - ответил Мунин, и его голос окреп. - Шанс всему, что может случиться после. Ждать, когда из этой золы пробьются те, кто снова посмотрят на звёзды и зададут вопросы. И мы будем здесь. Чтобы видеть. И чтобы помнить. Вместе.

Они снова замолчали, два тёмных силуэта на фоне дымящихся руин. Не боги и не пророки. Лишь свидетели. Хранители простой и страшной истины: мир будет умирать снова и снова. И снова возрождаться. А их вечный диалог - это и есть пульс самой вечности.

И в самом конце, за пределами слов, смыслов и ожиданий, остаётся лишь -
Пустое, ненаписанное, ждущее.