Дети и отцы - витки одной спирали. 1

Предисловие:
фик по вселенной семьи доктора Хаус, по таймлайну это должен быть 1936-й год, но вы не обращайте внимания. Повествование будет вестись от первого лица, но лица меняться – обращайте на это внимание. Итак, дети – Роберт Хаус и Грег Уилсон  - уже подросли, закончили вуз и сделались врачами. Их отцы, получившие внутривенно препарат ноу-хау от доктора Хауса, уже в возрасте, но их процесс старения замедлился, так что они полны сил и тоже ещё  работают.

Роб

Интересно, найдётся ли на свете хоть один человек, по утрам питающий хоть сколько-нибудь приязненные чувства к своему будильнику?
Я зашлёпал ладонью по тумбочке, как будто ловил скачущую лягушку. Между тем в динамике под раздолбанное клубное пианино и губную гармошку гнусаво надрывался нарочито противный голос Грега Уилсона, в сомнительный унисон какофонии вопящий о том, как порой стоит сорваться, как ты там ни прыгай в процессе аутотренинга.
Я нарочно записал эту качественно убойную и бессмысленную композицию для будильника в надежде, что она мёртвого поднимет. А я, в отличие от жаворонка Уилсона, классическая и неисправимая сова.
Так и сегодня, от нарастающего раздражения в процессе ловли ускользающей «лягушки» я мало-помалу проснулся, и до меня дошло, что, действительно, как ни прыгай, а пора вставать, потому что уже без четверти семь, приём пациентов у меня с половины девятого, и онкологические больные сами себя не осмотрят.
В ванной комнате пол был залит водой, на полке под зеркалом валялась похожая на контуженого ёжика зубная щётка со следами трёхцветной пасты, а мокрое полотенце висело не на специальной сушилке, а на креплении для шторы. Это означало, что отец уже встал, а мать  - ещё нет.
Я умылся, вычистил зубы, убедился в том, что мои приготовленные с вечера чистые трусы и майку спёр отец, и надел другие, тоже приготовленные с вечера, потому что отца своего я знал не первый день, развесил полотенце на сушилке, расчёской кое-как разодрал своим мокрые кудри, в который раз сам себе обещая остричься наголо, и вышел из ванной, сразу окунувшись в плотный аромат свежеприготовленного кофе.

Отец колдовал над джезвой. В моих трусах и моей футболке, босой, взлохмаченный и ещё не совсем проснувшийся.
- Доброе утро, -  сказал я, открывая дверцу холодильника.
- Думаешь? - с  сомнением переспросил он и принялся душераздирающе зевать, зорко следя, не последую ли я его примеру, чтобы в очередной раз как-нибудь поддеть. Собственно, он занимался этим  с самого моего водворения в их с матерью  квартире на Бейкер-стрит после моего расставания с Мелани. Что интересно, оба не одобрили этот брак и тут же не одобрили расставание – логично?
-  Не выспался? - спросил я, усилием воли подавляя зеркальный рефлекс.
- Ты поразительно прозорлив, дитя моё.
-  А чего вскочил в такую рань? Лекция?
- Экстренное заседание в клубе знакомств для тех, кому за...,- отбрил он,  отбивая охоту задавать дурацкие вопросы -  и так понятно, что кроме предвкушения возможности вдоволь поиздеваться над юным пополнением медиков, в семь утра отца из-под одеяла вытащит  разве что сообщение о втором всемирном потопе, да и то только если Ной лично постучит ему в окно и предложит место на верхней палубе.

- Кстати, - сказал отец, перехватывая ручку джезвы кухонной варежкой.-  Там тебе принесли казённый пакет, он в прихожей. Подозреваю что это Мелани, наконец, прислала тебе документы на развод. Давно пора, не то упустишь первый приз в номинации "самый короткий брак", и он уйдёт к твоему разлюбезному Джеймсу Уилсону.
-  Издеваешься над моей семейной трагедией? - улыбнулся я.
-  Нет. Просто меня восхищает  ваш с Уилсоном матримониальный перфекционизм.  Каждый раз вступать в брак, чтобы просто разок-другой переспать с девушкой -  это круто.
-  Это не перфекционизм - это оптимизм, - улыбнулся я. - И в моём случае о "каждом разе" речь пока не идёт.
- Но начал ты многообещающе, - хмыкнул отец.

Никакого горя по поводу разрыва с Мелли я не испытывал -  скорее, удовлетворение завершённостью от того, что всё кончилось.
- Па, я нашёл в холодильнике блинчики с ежевикой от Лав Уилсон. Разогреть?
- Ненавижу ежевику!  Грей - куда деваться... Мне - четыре.
Я сунул лоток с блинчиками в микроволновку и сел к столу.
Мать любила яркую посуду и старалась избегать единообразия, отдавая предпочтение при этом оптимистическому примитивизму. Рэйч с её строгим художественным вкусом это бесило. А мне нравилось. Я не имел ничего против чашки для кофе с оранжевыми божьими коровками по голубому полю или салатника с мультяшным Рокки в вечно сползающих с упитанного зада штанах. Это всё индивидуализировало посуду, и мне всегда было любопытно наблюдать за выбором каждого нового гостя, если таковой ему предоставлялся. Да и каждого из нас, своих, привычная кружка характеризовала. Унылый педантичный ослик прекрасно подходил Рэйчел. Не то, чтобы сестрица сама отличалась унылостью или педантичностью, но вот подходил - и всё.
Ураган всегда выбирал огромную широкую чашку с дятлом Вуди. Он, кажется, даже ржать научился так же раздражающе деревянно,  как этот диснеевский раздолбай. А уж действовать окружающим на нервы и всех доставать был его талант с детства.
У отца была красная кружка в белый продолговатый горошек - ряды нулей-овальчиков по алому полю. Он всегда пил только из неё, и, не найдя на месте, злился и искал. Джеймс Уилсон как-то сказал, что горошины символизируют его многолетнюю зависимость от таблеток, и отцу приятно лишний раз напомнить себе о том, что это зависимость осталась в прошлом вместе с перенесённым повторным инфарктом миокарда, некрозом четырёхглавый мышцы бедра, хроническим синдромом ноцицептивных болей, несколькими операциями и  блокадами. Особенно приятно для него было, наверное, то, что панацеей послужило средство собственного изобретения отца - препарат "джи-эйч", названный его инициалами, мощнейший тканевой репарант и блокатор естественных инволютивных процессов в клетке - настоящее средство Макропулоса.
Отцу недавно стукнуло семьдесят семь - две семёрки, каббалистически удачное число, но, благодаря своему "джи-эйч", выглядел он на пятьдесят пять - ну, максимум, на шестьдесят, и не только внешне.
Вместе с ним в подопытную группу входили мать,  Джеймс Уилсон - отец Урагана, главный врач нашей больницы доктор Форман и мой непосредственный профессиональный гуру - доктор Чейз. В прошлом году решилась на первую инъекцию и жена Уилсона,  Лав,  когда заметила, что, будучи намного младше, начинает выглядеть старше своего мужа. Для женщины, понятно, это трагедия.
Пока я думал обо всём этом, жуя  блинчики, под окнами дурниной взревел мотоцикл - когда-нибудь его оштрафуют за  этот грохот -  и Грег Уилсон изобразил на клаксоне "собачий вальс". Я бросился к окну, толкнул  створки, высунулся по пояс и хотел зашипеть на бестолкового Урагана за то, что он вот-вот поднимет на уши весь квартал, но увидел, что с заднего сиденья, неловко цепляясь за кожаную куртку сына, слезает сам Уилсон-старший, и шипеть передумал: во-первых, из-за уникальности зрелища, во-вторых, Уилсон-старший Уилсону-младшему всё сейчас сам прекрасно нашипит.
И, действительно,  из окна я увидел, как Джеймс Уилсон  без замаха хлопнул ладонью по пластиковому шлему на беспутной башке Урагана,  а потом они оба задрали головы и посмотрели на меня.
- Доброе утро, Робби!
- Привет, Эр-Эйч!
Он был в курсе, конечно, что меня бесит привычка называть аббревиатурами, но я уже сказал, что недаром на его чашке красуется долбодятел. Тем более, что в таком виде моё прозвище звучало почти как имя сестрицы, и это созвучие тоже почему-то доставляло ему чистую младенческую радость.
-  Доброе утро! - откликнулся я. -  Кофе хотите? Поднимайтесь!
Уилсон-старший, который уже мог на ровном и без трости обходиться в хорошие дни, по лестнице всё ещё поднимался с трудом - или  вскидывая протез выше, чем надо бы, и опуская со стуком, или шагая одной ногой, а вторую, с протезом,  подтягивая.
Ногу ему отрезали по колено из-за раковой опухоли в головке большеберцовой кости уже довольно давно - Ураган ещё в школе учился. К протезу он привыкал с трудом,  но освоил-таки. Кто не был в курсе, тот и не замечал, что ботинок на его левой ступне выглядит более новым и гладким, чем на правой.
Впрочем, обувь Уисона-отца  до состояния изношенности никогда не доводилась,  это была его фишка: хорошие туфли. Он и Урагана приучил, и мой раздолбай-приятель мог напялить махрястые джинсы и мятую ковбойку на официальную встречу, но обувь на нём всегда сдавленно пищала последним писком моды и стиля.  Она, да  ещё причёска, аккуратно уложенная волосок к волоску и сбрызнутая фиксатором, придавали ему респектабельности. Даже сейчас, сняв шлем, выглядел он, как только из парикмахерской. Отец его, впрочем, тоже.
Пока они оба преодолевали лестницу, Хаус торопливого дожёвывал блинчики с ненавистной ежевикой, чтобы, не дай Бог, делиться не пришлось. Он совершенно не был жадным или даже прижимистым - такое, скорее, про Джеймса Уилсона скажешь, но в этом их вечном соревновании за еду был элемент традиции, игры, и я ничуть не удивился, что, едва войдя на кухню, Джеймс Уилсон коршуном кинулся к тарелке и последний блинчики таки-захватил, тут же, впрочем, передав его Урагану.

Грег, который напоминал щенка способностью хватать на лету и глотать всё, что ему ни бросят,  блинчик тут же принял и сжевал, а старший Уилсон налил себе кофе и сел за стол основательно, словно и не торопился никуда.
И отец, сидя напротив, подпёр подбородок, и они уставились глаза в глаза, как будто играли в "гляделки".  Это было искусство разговора без слов старых друзей, которое мы с Уилсоном-джуниором только едва начинали постигать . А у них доведённое до совершенства. Лёгкое вопросительное движение подбородка и бровей,  в ответ -  дрогнувший рот, едва заметное покачивание головой, закаченные к небу глаза - и виноватая улыбка Джеймса Уилсона.
- Ну и дурак! - припечатал отец.
А мы с Грегори даже и не поняли, о чём они.
Другой бы на "дурака" разозлился или обиделся, а Джеймс Уилсон нагнул голову и, глядя исподлобья, улыбнулся ещё шире, но уже не виновато, а лукаво и ласково. И отец капитулировал - тоже уронил голову подбородком на грудь, вздернул плечи и тихо засмеялся.
Но тут  Ураган, для которого ничего святого не было и быть не могло, вмешался, оборвав их тет-а-тет:
- Хватит строить друг другу глазки, не то мы опоздаем.
Попробовал бы я заговорить в таком тоне с отцом!  Но Грегу всё сходит с рук. Отец только фыркнул, как лошадь, а Уилсон-старший сокрушённо вздохнул  - пороть, мол,  тебя некому, джуниор.

И тут же поднялся.
-  Пойдём, - сказал он, аккуратно задвигая на место стул. -  Пойдём, Хаус, лучше всё-таки не опаздывать.
Когда мы уже выходили, в прихожей от острого взгляда Урагана не укрылся официального вида пакет на "прилётном столике", как его называла Рэйч.
- О!  Привет от Мелли?  - возрадовался он, бесцеремонно хватая и взвешивая пакет на ладони. -  Наконец-то!  Это нужно отпраздновать.
- Сначала пусть посмотрит, что внутри, -  со знанием дела посоветовал Уилсон-старший. -  А то ведь может так случиться, что  и праздновать не на что будет.
-Это вряд ли, -  отмахнулся я, напуская на себя легкомыслие.- У нас же был составлен брачный договор.
- У меня тоже был, - скривил губы Уилсон-старший. - Три раза.  И не помогло.
- Всё равно сейчас уже  некогда. Надо ехать, - сказал я. – Потом посмотрю.
- Будет с ним носиться, как ты в Новом Орлеане, когда мы только познакомились, - сказал отец. – Ты свой из рук не выпускал. Ни открыть, ни выбросить.
- Это – другое. У нас с Самантой было драматическое окончание отношений, мы страдали, а у Роба просто его условно-досрочное перешло в безусловно – досрочное – вот и всё.
- Поедем уже, - снова сказал я. - Не протухнет это послание.
-  Хорошо. А как поедем? У нас ведь только мотоцикл.
- А с тачкой что? - заинтересовался отец - они оба ещё по старой памяти говорили "тачка".
- Тачка, - сказал Уилсон, укоризненно поглядывая на Грега, - забыла подвинуться, когда этот вертопрах вылетал из гаража на своей ночной кобылица. Пришлось оставить в сервисе на покраску, но до вечера  обещали сделать.
- Поедем на моём автомобиле, - решил я и побрякал ключами на брелке. Брелок мне подарила Мелли, и я подумывал теперь, куда бы его задевать – потерять в темноте или уронить в канаву. Потому что, как ни обесценивай Джеймс Уилсон мои страдания, вспоминать о Мелли лишний раз мне пока, к моему удивлению, было неприятно. Хотя никаких драм, разумеется.
Старенький, но ещё вполне боевой фордик в ответ на отключение сигнализации мигнул и пискнул из глубины гаража.
- Закатывай своего буцефала, - сказал я Грегу. - Мы ещё Бог знает, когда вернёмся, незачем ему торчать под открытым небом. Вдруг дождь.
- Чтобы я полез в этот душный, как консервная банка,  гроб на колёсиках!- возмутился Грег. – Я поеду верхом, как настоящий ковбой, а не как заслуженный и страдающий геморроем престарелый доктор наук.
- А в ухо? – добродушно предложил Уилсон-старший, только что защитивший диссертацию и поэтому принявший геморрой на свой счёт.
- О присутствующих или хорошо или ничего, кроме правды! – пафосно изрёк Ураган и ловко увернулся от очередной затрещины. А от палки отца не увернулся и запрыгал на одной ноге, поджав вторую, как аист.
- В следующий раз выбирай цитату с умом, - посоветовал отец. – Когда ты повзрослеешь, тинейджер!
На эти слова Уилсон-старший почему-то зафыркал сдерживаемым смехом.
- Хаус, а давай со мной? – весело предложил Грег, видимо, не обидевшись за уязвлённую щиколотку.
- У меня своя тарахтелка есть, захотел бы - оседлал, - отмахнулся отец, и я только теперь заметил, что, пожалуй, раздражён он больше обычного. Да и по лестнице спускался, пожалуй, ещё неувереннее, чем Уилсон со своим протезом. С тех пор, как мы расширили квартиру, прихватив выкупленный у соседа второй этаж, перенесли кухню и ванную, и обзавелись гаражом, выход на улицу стал представлять собой для отца тот ещё квест. Дело в том, что чувствительность ног у него близка к нулю после двух операций блокад и парабиотической перезагрузки. И без контроля зрения он может очень просто рухнуть в любой момент, неверно поставив ступню или потеряв опору, так что пользуется тростью, и спуск по лестнице - одно из самых нелюбимых для него упражнений. Уилсону с протезом тоже трудно, но его обычно страхует Ураган. А я не могу заставить себя открыто страховать отца - знаю, как резко он отреагирует, если заметит. Он намёков на беспомощность не выносит.
Впрочем, Ураган быстро находит выход:
 - Пригляди, чтобы папа не грохнулся, - обращается он ко мне, а сам переходит к моему отцу.-  Хаус, а я с тобой спущусь. На всякий случай. Споткнёшься - поймаю.
А вот на Грега отец не рявкнет. А и рявкнул бы, Урагану на это плевать.
Пока я успеваю сесть на своё место и завестись, Ураган уже уносится на крыльях ветра, подобно взбесившемуся кентавру. На его шлеме -  стилизованное изображение торнадо, и он сам такой же порывистый и стремительный -  отсюда и кличка.
Но при этом, правда, образу мешает не слишком высокий рост - не дорос даже до своего отца, а Уилсон-старший ниже меня настолько, что я был бы вровень с дюймовочкой, вздумай она стоять у него на голове - и некоторая полноватость. Нет, толстым Грега и аноректичка не назовёт,  но присутствует в его фигуре этакая добротная налитость, словно он - тугой мячик.
Невысокий рост он сам объясняет особенностью  своего рождения. Дело в том, что мать Грега умерла ещё до его появления на свет. Так вот бывает. Её, клинически уже мёртвую, несколько недель поддерживали в реанимационной палате в состоянии искусственного кровообращения, чтобы беременность доносилась хоть до сколько-нибудь приличного срока. Сестра-близнец  Грега умерла внутриутробно, но он, маленький и еле дышащий, будучи извлечённый из матки путём кесарева сечения, дотянул сначала до конца смены, потом ещё немножко, и ещё немножко.  И - незаметно превратился сначала в упитанного бутуза, потом в маленького наивного пацанёнка с большими глазами, карими, как у отца,  потом... потом в язву и проблему для любого, кто имел с ним дело, безбашенного рокера, гитариста, карикатуриста, язвительного насмешника и... врача-онколога учебного госпиталя "Принстон- Плейнсборо", моего молодого талантливого коллегу.
Действительно, молодого. Этот вундеркинд поступил в медвуз, когда ему ещё шестнадцати толком не было, так что ему и сейчас только двадцать два, а стаж у нас почти одинаковый.
Пока я прокручиваю всё это у себя в голове, мотор, тихо фырча, прогревается, а мои пассажиры уже заняли свои места. Отец плюхнулся на заднее сиденье, хлопнув дверцей так, что гул, кажется, пошёл  по всему кварталу. Там, сзади,  ему вольготнее, и больше места. Джеймс Уилсон обычно садится вперёд, аккуратно пристегнув ремень и устроив между колен свою трость из светлого полированного дерева с красивой резной рукоятью. Похоже,  он и на мотоцикле ехал с ней наперевес, не доверяя специальному креплению, кустарной работы Урагана.
- Дай сюда, -  отец властно протянул руку. -  Этот тип замечтается за рулём, даванёт по тормозам  в последний момент - и ты без яиц.
Уилсон безропотно отдал свою трость, и отец, дурачась, устроил что-то вроде кукольной пантомимы между двумя тростями, его и своей, чёрной, яркой, с рисунком языков пламени. Трости в его руках сначала поклонились друг другу, а потом затеяли какой-то, и, похоже, что неприятный, разговор. Трость Уилсона требовательно наседала, а отцова трость коротко огрызалась и пятилась. Видимо, что-то он при этом имел в виду, но Уилсон не смотрел на него – правда, не смотрел слишком старательно, а я этого представления не понимал. Проделывал он это, впрочем, почти машинально. По лицу видно было, что мысли его далеко.
И  вот тут, поглядывая на него украдкой, я вдруг понял, что всё это неспроста:  и утренний визит обоих Уилсонов, и пантомима с тростями, и раздражение, зажатое в углах рта моего папы.
-  У тебя нет сегодня никакой лекции, -  вслух убеждённо сказал я.- Ты не из-за этого едешь, А зачем?
Отец - инвалид, поэтому он в значительной степени на фрилансе, то есть, не обязан посещать больницу каждый день и проводить там часы, как мы с Грегори. Ну, конечно, дело не только в инвалидности, но и в статусе, о котором, сравнивая себя со мной, он сказал как-то: «Что позволено Юпитеру, не позволено простой галогеновой лампочке».
- У твоего отца сегодня защита патента на "Джи-эйч", -  говорит Уилсон, не отводя взгляда от дороги, будто это он за рулем, а не я.
- Защита патента?  Господи! Я думал, он уже давно получен,- легкомысленно вырывается у меня.
- То есть, ты хочешь сказать, что ничего не знаешь об исследовании "Канцерокредит" профинансированном компанией "Истбрук фармасьютиклз"?  - вот теперь он разворачивается ко мне прямо в полный фас, и в глазах удивление и, пожалуй, укор.
- А когда ему? - хмыкает отец. - Он весь в своих семейных дрязгах, ему не до нас, не до наших жалких ноу-хау.
Я  привычно пропускаю колючки мимо ушей, отделяя суть, как зёрна от плевел. Знаю, Уилсон делает так же, иначе с моим отцом не всегда можно говорить.
- "Истбрук фармасьютиклз"?  Я о них что-то слышал...
-  Конечно, слышал. Добрая половина фармацевтического рынка.
- А что за "Канцерткредит"?  Экое  название идиотское!
- Не только название. Сама идея идиотская.
 - Они выдвинули предположение, -  терпеливо разъясняет мне Уилсон, -  что "Джи-Эйч", будучи мощным репарантом, должен проявлять канцерогенную активность, и на этой базе хотят зарубить промышленные объёмы, а без них...
-  А без них нам за студию Рэйчел кредит до гробовой доски не выплатить, -  цинично заявляет мой папа.
Ну, про гробовую доску он, пожалуй, прибавил. Действительно, несколько лет назад мы, по правде сказать, едва сводили концы с концами. Ну, так тому были объективные причины: отец ещё отбывал принудработы в пользу штата, хотя  со своими больными ногами и работать-то почти не мог. Да что там!  Он из инвалидной коляски вылезать почти не мог. У матери тоже были проблемы из-за перелицензирования,  и ни я, ни Рэйч ещё и копейки в дом не приносили. Но с тех пор ситуация сильно поправилась. И хоть мы и, действительно, влезли в кредиты, чтобы расширить дом и оборудовать для Рэйч по-настоящему хорошую студию, ничего запредельного: платежи аккуратно вносятся. А на рождество родители, наконец, подарили Рэю и Рэйчел первый взнос для покупки квартиры, потому что "сколько можно жить, как в кемпинге,  вам же даже спать вместе негде".  Но, вот тут, кстати, отец ошибался: положительный тест я сам видел в мусорном ведре.
Я, кстати, всё ещё по привычке говорю "мы, мы", хотя, строго говоря, бюджет матери и отца к нам с сестрицей имеет косвенное отношение. Мы ведь люди взрослые, можно сказать, семейные. Рэйч только что вышла замуж за здоровенного Рэя, сына священника методистской церкви, повергнув этим нас всех в лёгкий шок. Ну, а я женился на Мелли, после чего мы оба начали считать дни до благословенной даты избавления друг от друга.
А в квартире своих родителей я снова  появился только месяц назад и был встречен отнюдь не с распростёртыми объятьями. Больше терпеливо, чем восторженно.  Но, правда, могло быть и  хуже.
Со стороны, кстати, может показаться, что в семье больше любят Рэйч, чем меня. Но это заблуждение. Просто я родителям родной, а Рэйч - приёмная, вот с ней и стараются поласковее, да посердечнее, чтобы, не дай Бог, не дать почувствовать свою отчуждённость. А я  - "умный мальчик". Мне и так сойдёт. Впрочем, я уже давно и не мальчик, а Рэйч - тем более не девочка, особенно памятуя о положительном тесте.

Джеймс.


Как только вышел пресс-релиз предстоящей публичной защиты,  и Хаус углядел, кто будет у него оппонентом, его аж передернуло:
- Господи! Вебер?
- Вот  он тебе теперь по полной отплатит за мигрень, -  мрачно предсказал я. - И старый приятель Воглер его крышует.
-  Как они сбиваются в стаи!  - чуть ли ни восхищённо заметил Хаус, встряхивая тонкий, газетной бумаги, лист. - Ведь раньше Вебер никакого отношения к «Истбрук фармасьютиклз» не имел.
- Ну, знаешь, он, видимо, как газ, заполняет любой предоставленный объем и просачивается, куда может. Ты его, помнится, на публикации в каких-то провинциальных околомедицинских журналах не то Индии, не то Пакистана ловил?
- Так... - Хаус продолжил изучать афишу своего выступления. - Я смотрю, ты тоже заявлен оппонентом...
- Тебя это беспокоит? Серьёзно? Думаешь, и я постараюсь зарубить твой "джи-эйч"?
- Вообще-то, - он подозрительно покосился на меня, - от тебя, чего угодно, можно ожидать...
- Да? Вот сейчас обидно было.
-На правду не обижаются.
Мне стало, действительно, обидно.
- Хаус, речь идёт о раке. Я - остепенённый онколог, если помнишь, и я -единственный онкологический больной, получающий "джи-эйч". По- твоему, этого недостаточно, чтобы просить меня выступить на твоём бенефисе?
- С содокладом - да.  Но ты, как оппонент заявлен.
- Докладывать там больше нечего, а свидетели защиты не предусмотрены… Ну, хорошо, - сдался я. - Меня Форман попросил.
- Зачем? Вернее, я не так спросил… Чего он хочет от твоего выступления?\
- Хочет того же что и " Истбрук фармасьютиклз",  зарубить выпуск "джи-эйч" в промышленном масштабе.
Мы обсуждали с ним эту тему, сидя на его кухне поздним вечером за стаканами напитков, покрепче кофе и даже "будвайзера".
Кадди молчаливой тенью время от времени появлялась, чтобы поставить на стол очередную тарелку с чем-нибудь, призванным "понизить градус" наших организмов,  и снова исчезала. Преимущество большой квартиры: жильцы могут позволить себе не путаться друг у друга под ногами и не торчать друг у друга на глазах. Мы с Лав тоже уже подумывали о том, что Грета надо бы отселить, но пока он отселялся только в гараж. Что поделать: в университетском городе достаточно кандидатов на места в общежитии, чтобы запускать туда коренных жителей, имеющих долевую собственность в родительской квартире.  Спасибо хоть, что с Лав они как-то  сразу поладили. Впрочем, не поладить с Лав довольно трудно. Ей даже Хаус по зубам.
Так вот, мы сидели на кухне, и челюсти Хауса медленно двигались, перетирая жареные куриные крылышки. А тут они раскрылись, и крылышко повисло в углу его рта, как диковинная сигара.
- А... -  не очень уверенно спросил он через эту сигару, -  зачем это Форману?
- Зачем? - я удивлённо воззрился на него. -  Ты серьёзно? Зачем главе больницы, где ограниченно производится препарат, в перспективе существенно продлевающей жизнь, сохранение монополии на это производство?
- "П роизводство"-  фыркнул Хаус . -  Десять доз за год!  Лаборатория второго этажа -  не фармацевтическая фабрика.
-  Чем меньше предложение, тем выше цена.
- Ты смеёшься? Форман, по-твоему, что, планирует торговать "джи-эйч"? Непатентованным средством с сомнительным обоснованием?
- Конечно, смеюсь, - бесстрастно согласился я. - Но ты сам сказал "с сомнительным обоснованием". Форман чувствует ответственность за всё, что здесь происходит, его сомнительные обоснования не устроят.
- И поэтому он решил спустить собак? Проверить прочность моих аргументов на зуб?
- Ну, вроде того. Отдельное мерси, кстати, за собак.
- Ты какой-то обидчивый сегодня, - подумав, заметил он.
- Я нервничаю.
-  Почему... нервничаешь? Ты вроде бы  раньше не боялся публичных выступлений. Ты... Подожди, ты нервничаешь, потому что реально планируешь зарубить "джи-эйч"?
Я медленно покачал головой , но не возмутился, потому что в чём-то он не был неправ.
-  Я не хочу ставить палки тебе в колёса, Хаус.  Тем более, что патент на эту штуку - немалые деньги в перспективе, и тебе они не лишние, но...
-  Но...? - быстро повторил он.-  Говори прямо - что ты всегда увиливаешь, как угорь на сковородке!
-  Подожди, дай сформулировать. Просто... мне кажется, даже ты сам не вполне понимаешь, как это работает.
-  Работает, как все стволовые клетки , - буркнул он уязвлённо.
- Это не стволовые клетки.
- Это препарат, меняющий структуру незрелых  клеток так, что они становятся поливалентными.  Чем это отличается от стволовых, скажи мне, пожалуйста?
- Не прикидывался, Хаус, ты сам прекрасно знаешь, в каких отношениях могут становиться эти клетки с иммунной системой.  Они не распознаются. И если под раздачу попадут клетки с активной пролиферацией...
- Они не распознаются, потому что они не чужеродные. Не мутанты. Не рак. В них сохранён апоптоз, они ограничены и смертны.
- Ты этого не знаешь.
- Я это знаю. У меня есть опытная группа.
- Опытная группа меньше десяти человек? Когда я думаю о том, во что обошлись исследования золенгсмы или спинразы,  я начинаю чувствовать себя в театре абсурда. А что, если последствия широкого применения, в самом деле, окажутся грандиозными, и не со знаком "плюс"?  Разве мало примеров, когда препарат шёл на "ура" из-за основного действия, а потом всё оборачивалось кошмаром из-за побочного. Помнишь историю с талидамидом? Вначале там тоже всё было радужно, а потом...
- То есть, ты тоже поверил в эту галиматью  группы Вебера и будешь топить за канцерогенез? Ты -онколог, защитивший диссертацию по тканевому иммунитету при метастазировании ?
Я снова покачал головой:
- Я не собираюсь ни за что топить. Просто реплика. Без дифирамбов твоей живой воде. Допусти, что мне это нужно для успокоения совести.
Хаус ткнул обглоданную кость в край тарелки с такой силой, что она чуть не полетела со стола.
- Чёрта с два ты её успокоишь, - зло сказал он.- Твоя совесть, как фригидная девка. Можешь ублажать её часами, но до оргазма не доведёшь никогда.
Это он правильно сказал, глупо спорить. Не было ещё случая, чтобы я, сделав выбор,  не пожалел о нём буквально тут же. Даже если это выбор галстука или гарнира к бифштексу. А уж когда речь идёт о поступке значимом. и неоднозначном, касающемся не только меня... Но именно потому, что он меня так хорошо знает, он должен понять, что мной руководит не желание помешать ему. Страх. Элементарный страх того, что жизнь хлопнет меня, как следует, мордой об стол. а винить, кроме самого себя, будет некого.
Притом, я, действительно, онколог, и работу по тканевому иммунитету при метастазировании начал мусолить с того самого момента, когда Хаус показал мне на сканограмме мой геморрагический инсульт,  как  сначала огромную,  похожую на лаптастого паука, полость, заполненную кровью и детритом,  а потом как в неё, тоже как щупальца - какие-то членистоногие у меня ассоциации -  начинают врастать тяжи мозговой ткани  - той самой ,которая не восстанавливается. Не восстанавливалась. До "джи-эйч". И я собираюсь встать сейчас на сторону шарлатана Вебера и Толстосума Воглера и публично сказать моему другу, гениальному врачу, учёному, человеку, спасшему меня от смерти этой штукой не один раз, что "извини, мол,Хаус, эта твоя штука не доведена до ума, поэтому нет". И, действительно, лицемерно выкручиваюсь и вру ему сейчас.
Поднял взгляд и наткнулся на его. Внимательный, пронизывающий, но не тяжёлый - понимающий.
-Давай-ка ещё выпьем, - сказал он. - Ладно, Уилсон, не грузись. Поглядим, как ты со мной справишься публично. Валяй.
- Хаус...
- Я уже чёрт знает, сколько лет Хаус. Тут ты мне глаз не открыл, - и свистнул с моей тарелки рыбёшку.