Перерождение. ч. 2. барановы. 1. расстрелять как н

Часть 2. БАРАНОВЫ.
1.РАССТРЕЛЯТЬ КАК НЕМЕЦКОГО ШПИОНА
- А про деда Баранова известно что-то? Хоть как жил, где умер?
- Конечно. Борис, достань из сумки бежевую папку.
Борис просмотрел несколько тонких папочек и положил на стол бежевую, с приклеенным стикером, на котором было аккуратно написано: «Баранов Дмитрий Митрофанович»
 Дмитрий Митрофанович Баранов гордился своей фамилией. В основе фамилии лежит мирское имя, или прозвище Баран, частое на Руси в XVI-XVII веках. Вероятно, что прозвище Баран давалось упрямому человеку. И это было истинной правдой – Дмитрий Митрофанович был настойчивым, а скорее - настырным до упрямства. Существует также мнение, что это прозвище тюркско-татарского происхождения. Вполне возможно, и булгарское происхождение от родоплеменного наименования Баран.      Некоторые Барановы – представители дворянских родов. Древнейший из них происходит от мурзы Ждана, по прозванию Баран, прибывшего в Россию из Крыма в 1430 году и служившего при великом князе Василии Васильевиче Темном "на коне, при сабле и луке со стрелами". Эти предметы вошли и в утвержденный герб Барановых. На нем изображен щит, разделенный горизонтально на две части. В верхней половине изображен натянутый серебряный лук на голубом поле. На него надет золотой ключ, и в его кольца продеты крест -  накрест серебряные стрела и сабля остриями вверх. В нижней же части - бегущий белый конь на золотом поле. Именно от этой ветви Барановых вел род Дмитрия. Так что порода, стать у Дмитрия Баранова были природные.
Дмитрий Митрофанович был красавцем мужчиной. Как говорили на хуторе злые языки, не мог спокойно пройти мимо женской юбки. Для каждой девушки у него был в запасе ласковое слово, улыбка. Балагур, весельчак, гуляка – Баранов нравился и замужним женщинам. Но уличить Екатерина его было не в чем не могла – ни разу не был пойман ни за обниманием, ни за целованием, ни выходящим из чужого дома. Да и некогда ей было ловить его. Детишки были практически погодками, за ними нужен был пригляд.
Когда он уходил на империалистическую войну в 1914 году, многие женщины, не только Катя, украдкой вытирали слезы.
Катя ждала четвертого ребенка. Дмитрий Дмитриевич, названный в честь любимого мужа, родился уже в пятнадцатом году без отца. Первое время Дмитрий Митрофанович исправно писал жене письма. Затем переписка неожиданно прервалась. Сначала говорили, что он погиб, потом просто – сгинул. Через какое –то время пошел слух, что Баранов в плену у германцев. Катя стоически перенесла это известие, старалась не верить слухам и не переставала ждать мужа.
В конце 1918 года Дмитрий Митрофанович появился на хуторе. Такой же статный и красивый, внешне совсем не измученный пленом. Счастливая Екатерина после страстной встречи в закутке за занавеской накрыла для соседей стол. После нескольких рюмок спиртного Дмитрий рассказал землякам о войне, друзьях – товарищах, плене. А позже, изрядно напившись, сболтнул, что на чужбине у него обозначилась новая немецкая семья.
Катя, проплакав ночь, наутро разговорила мужа. Оказывается, как военнопленный он был приставлен в качестве батрака на ферму к богатой фрау. Там в него влюбилась ее дочь. Вскоре девушка стала ему гражданской женой. Через год родились двойняшки – девочки.
Закончилась война. В России произошла революция. Власть взяли большевики. Многие солдаты стали возвращаться домой, и затосковал солдат Баранов по Родине. Все чаще и чаще стал вспоминать свою жену Катю, трех сыновей и дочку. Этого не могла не заметить немка. Она оказалась женщиной умной, не стала насильно удерживать возле себя бывшего военнопленного. Сказала просто:
- Съезди домой в Россию, осмотрись. Не приживешься, приезжай обратно. Тут у тебя тоже дети. Ждать будем с нетерпением.
Как натуре деятельной, увлекающейся спиртным, Дмитрию Митрофановичу нередко доставалось от Кати за несанкционированные любовные похождения, которых до войны она не замечала.  Однажды в ссоре он бросил жене обидное:
- Вот уеду обратно в Германию, тогда узнаешь, как жить без мужика.
Утром винился, просил прощения, целовал плечи. Но Катя запомнила его угрозу и перестала лишний раз припоминать мужу прошлое: вдруг правда бросит ее с четырьмя детьми и уедет в другую семью.
Вскоре после нескольких пьяных посиделок хутор в подробностях знал о второй семье Дмитрия Баранова за кордоном. Как водится, одни завидовали, другие злобствовали:
- Неспроста гражданская жена осталась у германцев, не иначе Митрий немецким шпиёном стал.
Если б знал тогда Баранов, во что его трепотня выльется, не хвастал бы, не бравировал, язык бы на двух замках держал. После разгрома Врангеля мобильные чекистские отряды по приказу соратницы Ленина, большевички Розалии Самойловны Землячки – товарища Демон, как ее называли, - с ноября двадцатого года фильтровали населенные пункты Крыма. Без суда и следствия расстреливали не только участников белого движения, но и сочувствующих им. Особое внимание уделяли бывшим пленным солдатам и офицерам.
Когда такой отряд появилась в районе хутора, где жили   Барановы, местные активисты тут же доложили карателям, что Дмитрий Митрофанович жил в Германии и у него там вторая семья, что он оказывал материальную помощь белогвардейцам во время гражданской войны и не исключено, что являлся активным членом контрреволюционного заговора. Чего не знали, сельчане домыслили и дофантазировали.
- Интересный фрукт, - заметил один из чекистов, - по – моему, его надо доставить в Симферополь, в контрразведку. Пусть там с ним   поработают. Уверен, птица он важная, многое знает.
Месяца два его допрашивали, выясняли факты, уточняли имена. Кроме амурных интересов за границей, других выявлено не было. Дмитрий Митрофанович вернулся домой. Семья облегченно выдохнула. Им показалось, что теперь все подозрения в шпионаже сняты с него навсегда.
  В 1921 году в Крыму случилась сильнейшая засуха. Погибла половина посевов.  А в августе   начался голод, который продолжался два года и унес сто тысяч жизней крымчан. К тому же шестьдесят процентов крестьянских хозяйств осталось без скота, а двадцать восемь - без посевов. Создавшееся на полуострове и без того тяжелое положение усугубила политика молодой Советской власти, решившей преодолеть кризис путем грозных распоряжений, расстрелов, конфискаций. Все это, естественно, рождало в сознании жителей полуострова враждебное отношение к Советской власти и создавало повод для различных форм борьбы, в том числе и повстанческого движения.   
Костяком повстанчества были уцелевшие офицеры и солдаты Русской армии Врангеля, махновцы, недовольные политикой советской власти крестьяне и жители городов. Поодиночке и группами они уходили в горы и образовывали там небольшие отряды. В отчетах ЧК эти формирования значились как банды «бело-зеленых". Национальный состав их был разнообразным: здесь можно было встретить русских, украинцев, крымских татар, чеченцев, греков, армян. Впрочем, существовали и отряды, целиком состоявшие из представителей одной национальности, например, крымских татар.
Добраться до повстанцев было не так - то просто. Большевики часто брали в заложники родственников контрреволюционеров и членов их семей. К июлю 1922 года по тюрьмам Крыма за связь с "бело-зелеными" сидело более тысячи человек. Многие из них впоследствии были расстреляны.
 Известен один случай, когда большевики выдвинули ультиматум жителям деревень Демерджи, Шумы, Корбек, Саблы, чтобы те выдали своих земляков, ушедших в горы, иначе они сожгут населенные пункты. В ответ селяне пообещали, что в случае исполнения угрозы они вырежут всех коммунистов не только в деревнях, но и в городах Алушта, Симеиз и Судак. В итоге красные сняли свой ультиматум. Значительное число мятежников потом было выловлено и расстреляно, другое - выслано за пределы Крыма как «неблагонадежные элементы», и только немногие были амнистированы с учетом «пролетарского происхождения» и «революционных заслуг».
В 1924 году в Крыму состоялся ряд показательных судебных процессов. Один из таких процессов прошел в селе Новоцарицинское Карасубазарского района, где на скамье подсудимых оказались главы четырнадцать семей. Подсудимым вменялось в вину оказание помощи мятежникам, их сокрытие от властей. Обвинения в отношении одиннадцати человек были доказаны, и по приговору Революционного Трибунала они были расстреляны. Остальные - приговорены к различным срокам заключения.
Зная обо всем этом, Баранов жил два года в напряжении. А через два года Дмитрия снова арестовали и доставили в Симферопольскую тюрьму. В этот же день он предстал перед сотрудником Особого отдела НКВД:
- По нашим данным, ты два года назад был арестован по обвинению в связях с лицами, подозреваемыми в контрреволюционной деятельности. Как удалось уйти от суда?
- Моя вина не была установлена, и меня освободили из – под стражи.
-  Неглубоко, видать, копнули, - у чекиста злобно сверкнули глаза. – Назови лица, с которыми поддерживал связь, где они сейчас?
  - Я никогда ни в каких контрреволюционных организациях не состоял, следовательно, ни с кем не общался.
   - Нам также известно, что ты был активным членом мятежа, - не слушая Дмитрия, продолжал капитан.
   - Не был.
  - Врешь! - приходя в ярость, закричал чекист. – Ты будешь говорить?
  - Ничего я не знаю! – отбивался Баранов.
 - Карпов, зайди сюда, - позвал следователь помощника.
    В кабинете появился здоровенный детина с шомполом в руках.
   - Начинай!
     Палач подошел к Дмитрию, подножкой опрокинул его на пол и начал бить. Дмитрий упал навзничь, больно ударившись головой, очевидно, на несколько минут потерял сознание и не мог ни пошевелиться, ни закрыться от ударов. После двадцати ударов Карпов остановился, а офицер стал   расписывать последующие пытки, если Баранов не сознается. А он должен для следствия подтвердить, что является немецким агентом и членом контрреволюционного заговора.
- Продолжим, - чекист сел за стол. – Мы располагаем также данными, что у тебя в доме проходили тайные встречи заговорщиков. О чем вы говорили?
-   У меня в доме никто никогда не собирался, у меня же полон дом детей. И вообще, я не имею никакого отношения к контрреволюционному заговору.
- Это я буду решать, имеешь ты отношение к мятежу или нет. Говори!
Баранов едва стоял на ногах, кровавые полосы просочились сквозь рубашку, его тошнило от удара затылком, кружилась голова, горели огнем раны.
Видя такое состояние заключенного, следователь снова позвал помощника.
- Карпов, отведи арестованного в камеру, на сегодня хватит. Не будет сейчас от него толку.
А Дмитрию Митрофановичу сказал:
- Тебя сейчас только погладили, погоди еще, если этого мало, будем бить по нервным узлам. Это уже немногие выносят, а будешь еще упрямиться, запустим штук пять холодных клизм. Это выносят еще меньше. Если и тогда не поможет, сделаем из тебя шомполом мясо, посыплем солью и оставим на пару часов помариноваться, чтоб поразмышлял, как себя вести. Этого еще никто не вытерпел, все сознавались.
Баранова вернули в камеру, где еще полтора десятков мужиков из близлежащих деревень ожидали своей участи.
Завидя избитого, сокамерники помогли Дмитрию добраться до нар. Подошел невысокого роста старичок.
- Я фельдшер, давай посмотрю спину, -  произнес он. - Ложись на живот.
Баранов с трудом лег на живот, его стало рвать. Тело горело. Боль при малейшем движении была такая, что темнело в глазах. Стиснув зубы, чтобы не закричать, он терпел дикую боль.  Фельдшер осторожно снял рубаху с избитого. Она была вся в крови и разрезах от шомпола.
- Что с тобой сделали, изверги! – ахнул лекарь, глядя на кровавые вздувшиеся рубцы с разорванными и вывернутыми наружу краями. - Даже волки не издеваются так над жертвой. Сразу убивают, чтобы не мучилась, а тут люди…Хуже зверей.
Он порылся в своем мешке и вытащил из тайника под подкладкой несколько пузырьков.
- В одном облепиховое масло, - сказал он, - в другом- настойка календулы. Сейчас обработаю твои раны, потом смажу их облепиховым маслом. Дай Бог, заражения не будет. Что уж есть под рукой, не взыщи.
-Спасибо, живы будем, в долгу не останусь, - тихо произнес Дмитрий.
- Твои бы слова Богу в уши, - горько усмехнулся старичок.
- Верно говорит фельдшер, -  поддержали сидельцы лекаря.
  - Да кто тут выживет? – снова безнадежно вздохнул фельдшер. Потом продолжил. - Когда меня вели на допрос, я спросил у чекиста, не знает ли он, когда состоится суд. Знаете, что сказал он?  «Сто плетей за шкуру, и на вешалку — вот наш пролетарский суд над вами, контрами».
В камере нависла тревожная тишина. Неужели такая участь ждала каждого? Ведь, действительно, страшный суд вершился по ночам в глухом застенке. Приговор составлялся заранее, проговаривался коротко: «Расстрелять!». Подсудимого вводили в кабинет только для того, чтобы объявить ему эти страшные слова. Часто решения выносились заочно и объявлялись подсудимому перед стволом винтовки или под петлей.  Приводили в исполнение приговор небольшие группы в составе двух-трех полупьяных чекистов.
Несколько недель Баранова не вызывали на допрос. Раны на спине стали заживать, жар спал. Но на прогулку из камеры он не выходил. По- прежнему болели рубцы, сковывая тело.
С каждым днем «врагов народа» становилось все меньше. Поздно вечером в дверях появлялся охранник, называл фамилию арестованного и командовал:
- С вещами на выход!
  В камере знали: человек больше к ним не вернется.
  -Что – то не вызывают меня на допрос, - Баранов вопросительно посмотрел на фельдшера. – Это плохой знак?
    - Не знаю. По- моему, что – то у чекистов не срастается в отношении тебя. А может, что – то другое. Не переживай, вызовут!
    Как в воду глядел лекарь. Через день конвойный пришел за Барановым.
-  С вещами?
- Не велено!
В допросной Дмитрия Митрофановича встретил человек в военной форме.
-  Гражданин Баранов, ваше следственное дело передано мне. Товарищ, который работал с вами, отстранен от дела за упущения в работе. Моя фамилия Михайлов.
«Неужели и этот садист?» – промелькнуло в голове у арестованного.
- Присаживайтесь, - Михайлов жестом показал на табурет, стоявший в середине комнаты.
«Вежливый, на Вы обращается», - отметил про себя Баранов.
- Итак, начнем. Дмитрий Митрофанович, вы обвиняетесь в контрреволюционном заговоре. Дайте пояснения по этому поводу.
- Вашему предшественнику я уже давал разъяснения, посмотрите протокол допроса.
- Знаю.  Но хочу лично услышать вас.
- Еще раз повторяю: никакого участия в контрреволюционной деятельности я не принимал, и вообще политические вопросы меня не интересуют. Я крестьянин, люблю на земле работать.
-  Вы даете неправдивые показания, а следствие требует правдивых показаний.
- Мои показания самые правдивые.
-  Против вас дал показания гражданин Широков.
- Я не знаю такого гражданина.
- Как же? Он показал, что вы входили в координационный совет заговора.
- Это неправда! – вскрикнул Баранов. – Ну, вранье же!
- Хорошо.  При обыске вашего дома найдена фотокарточка царя Николая II. Это есть   проявление контрреволюционного порядка.
- Виновным себя не признаю. Снимок принадлежит моим родителям. Ко мне попал вместе со шкатулкой их старых фотографий. Между прочим, фотокарточка царя Николая мною была вытащена для уничтожения, но затерялась среди вещей. Вообще не знаю, как она там оказалась снова. Может, подбросили.
- Назовите круг лиц, посещавших ваш дом, и расскажите о характере разговоров с ними?
-  О том, что дом посещали мои брат и сестра, я уже говорил. Разговоры, которые вел, были семейные, бытовые, они не носили политического характера.
- На предварительном следствии вы показали, что были в плену у немцев. За какие заслуги вместо концентрационного лагеря вы оказались на ферме у богатой фрау?
- Начальник лагеря оказался братом фермерши.  Его сестра взяла меня и еще одного военнопленного для работы на ферме и в поле.
- Какое задание германской разведки вы получили, когда вернулись в Россию?
- Никакое. Эту вину мне вменяют безосновательно. А вот то, что у меня там осталась гражданская жена и дочери – двойняшки, – правда.
- Ваши показания неискренни.
- Больше мне сказать нечего.
- Последний вопрос. Ваше отношение к Советской власти.
- Я думаю, что советская власть - явление временное, как любая власть.
- Понятно. Вы твердо стоите на позиции контрреволюции и являетесь опасным элементом для Советской власти.
  Следователь вызвал конвойного.
После вечерней поверки в камере, где находился Баранов, наступала мучительная осенняя ночь. Спать арестованные размещались, кто как мог. Вдоль низких каменных влажных стен были приделаны деревянные нары, обтянутые грязными мешками.  Но не все счастливцы могли спать на нарах. Время от времени каземат переполнялся арестованными. Многим приходилось размещаться прямо на голом полу, вповалку. Спали и под нарами, и рядом с вонючей парашей. Ночью было холодно и сыро. В окнах не было стекол, только решетки, и по камере гулял сквозняк.   Дмитрий Митрофанович занимал верхний ярус нар. Там было теплее. Как – никак старожил. На допрос больше не вызывали, и это очень беспокоило.  Трудно жить человеку в неведении.
В один из вечеров в камере появились двое чекистов. Выкрикнули фамилии арестованных. Среди них был и Баранов.
- На выход. Без вещей! – скомандовал старший.
Арестованных вывели из тюрьмы. Двое, сильно избитых, не могли самостоятельно идти, опирались на товарищей. Только завели за угол тюрьмы, как конвой, идущий впереди и по сторонам, зашел сзади и перестроился в цепь.
- Навались на меня, парень. Только не падай, а то запинают, - прошептал Дмитрий одному из шатавшихся сокамерников.
 Послышалось клацанье затворов винтовок. Через секунду раздался залп.