Коан Безымянного Мантра из трёх букв

Трещины в мироздании звали его не голосом, а молчанием — таким же глубоким и неминуемым, как чёрная дыра в кармане его куртки. Безымянный насыпал в пластиковую миску сухого «Вискаса» — это была дань уважения коту-будде, его единственному собеседнику в этом мире поблекших обоев и протекающих потолков. Его рюкзак, пропитанный насквозь вековой пылью, махорочным дымком и кислым запахом безысходности, ждал у двери. Скрип дверной петли прозвучал как последний вопрос: «А придёт ли в этот раз Соня?» Но ответа не последовало — его заглушил внезапный, яростный рёв мотора во дворе, прорвавший утреннюю мглу.
Honda Gyro Canopy стояла посреди асфальтового месива, немыслимо спокойная и величавая, как ржавый монумент посреди пустыря. Она была не транспортным средством, а дверью, единственным шансом на выход. Ключ в его руках был не куском металла, а отмычкой к потаённым замкам реальности. Единственный резкий рывок кикстартера — и двухтактное сердце взорвалось какофонией, выдохнув в спящий мир свою единственную мантру: «Ом мани падме газуй».
Первая дыра в ткани бытия. Офисное помещение, которое снимали кришнаиты. Воздух внутри был густым и удушающим, сладковатый запах дешёвых благовоний смешивался с кислым дыханием нереализованных ожиданий и тщетных поисков. Они сидели в кругу, раскачиваясь в такт монотонному напеву, их глаза были остекленевшими и пустыми, как бутылки из-под дешёвого портвейна. Появление Безымянного в проёме двери стало той самой тишиной, что возникает между двумя нотами. Они замолчали, застыв в немом вопросе. «Вот вам новая мантра, — произнёс он, и его голос был плоским и ровным, как доска или линия горизонта. — Всего три буквы. В них больше истины, чем во всех ваших книгах». Чёрный перманентный маркер в его руке стал ваджрой предельной простоты. Он подошёл к самому упитанному адепту, чей лоснящийся лоб сиял, как хрустальный шар в магазине инвентаря для шарлатанов. И, не спеша, с почти каллиграфической точностью, вывел на этом чистом теле просветления единственный нужный иероглиф: ***. После чего он развернулся и вышел, не оглядываясь. Сзади него повисла абсолютная, гробовая тишина, нарушаемая лишь назойливым шипением старого проигрывателя, заевшего на повреждённой мантре.
Вторая дыра. Кабинет модного психолога, пахнущий дорогим кофе и притворной эмпатией. Какой-то менеджер среднего звена, с лицом, оплывшим от бессонницы и корпоративного рабства, ныл тонким, скулящим голосом про экзистенциальную пустоту, выгорание и экологичные способы самоубийства. Безымянный вошёл, как входит правда в комнату, полную розовых занавесок. Он взял этого несчастного за шиворот дорогой рубашки — по-отечески, беззлобно, почти с нежностью — и мягко выставил в коридор, в царство ожидания и кофейного аромата. «Ваши страдания уже заебали», — просветил он его на прощание, и это была единственная терапия, которая могла тут сработать. Сам психолог сидел в кресле, застыв с открытым ртом, словно ожидая, что ему воткнут в него яблоко окончательного просветления. Безымянный молча взял с его колен толстый блокнот из натуральной кожи — тот самый, где писалась новая, удобная реальность по три тысячи рублей за час. Вырвал чистый лист. Перевернул его. И на обороте, той самой девственной белизне, что была чище душ всех собравшихся, вывел размашисто, жирно, выводя каждую букву, как самурай рубит клинком: ВАШИ СОВЕТЫ УЖЕ ЗАЕБАЛИ. Он положил лист обратно на стол, ровно по центру, как кладут вещдок в кабинете у следователя. Развернулся. Ушёл.
Третья дыра. Салон эзотерики с вывеской «Путь к Себе». Он был закрыт. За стеклом витрины, покрытой пылью времён, тускло поблёскивали кристаллы, заряженные ничем, и тибетские чаши, никогда не видевшие Тибета. Безымянный достал из-под сиденья мопеда баллончик с белой краской. И, ровно дыша, нанёс на грязное стекло, это зеркало для слепых, короткую дхарму, не требующую никакого толкования: ВАША НИРВАНА УЖЕ ЗАЕБАЛА.
Четвёртая дыра, последняя. Подъезд новостройки, где обитала «инстаграм-богиня», торгующая осознанностью, йогой и курсами правильной жизни. Ранним утром, когда она вышла на свой балкон, чтобы зарядиться энергией восходящего солнца и затянуться втайне от подписчиков сигаретой, её взгляд упал вниз. И она увидела. На сером, потрескавшемся асфальте парковки, прямо под её балконом, кто-то вывел белой краской слова, которые висели в воздухе, как приговор: ВАША ОСОЗНАННОСТЬ УЖЕ ЗАЕБАЛА.
Работа была окончена. Он не ждал благодарностей и не надеялся на перемены. Он и был переменой — короткой, резкой, как пинок кикстартера, и ясной, как единственное слово, понятное всем.
Где-то за его спиной медленно просыпался город. Кришнаиты пытались стереть со лба следы чужой правды. Психолог перечитывал одну и ту же фразу в своём дорогом блокноте, и его рука дрожала. Хозяйка «Пути к себе» ругалась, сидя в туалете, тыкая в экран телефона. Богиня листала ленту, осознавая, что настоящая, обжигающая правда уже приходила к её порогу, плюнула и уехала на трёхколёсном мопеде.
Ничего не изменилось. И изменилось абсолютно всё.
Безымянный стоял на берегу реки. Он приехал сюда, к воде, чёрной, как эбонит, отливающей радужными разводами машинного масла и вековой тоски. Он присел на корточки, приняв позу монаха у горного потока, и смотрел на воду, уносящую в никуда окурки, пустые пачки и чью-то разбитую надежду. Он достал из рюкзака банку тёплого, дешёвого пива — последнее подношение реке, богине без имени. И швырнул её в воду. «Пиво тоже заебало. Всё уже заебало».
Он был пуст. И в то же время — полон. В кармане его застиранных штанов звенели мелочью деньги, полученные за вчерашний ремонт холодильника. Их хватит. На бензин. На пачку «Вискаса». На следующую поездку. На следующий разлом.
Его мантра уже работала без него. Она была проста и вечна, как удар молотка по наковальне. Окончательна, как тишина после взрыва.
Он снова завёл свой Gyro. Двигатель взревел, и этот рёв был его последней мудрой, его финальной сутрой, его уходом в нирвану из выхлопных газов.
***.