Кузнец и Топор

— Перун! Ты выйдешь к столу, аль снести снедь тебе сюда? — Женский голос, густой и звучный, как мед, прозвучал из-за двери в горницу.

Ахалвин, кого с легкой руки Иринга в этих краях нарекли новым, грозным именем Перун, отозвался:
— Выйду, хозяйка. Благодарствую, что позвала.

Он с усилием поднялся с жесткой лавки, опираясь на правую руку. Левая, все еще недвижимая и туго перетянутая чистым холстом, висела в перевязи. «Легкая рука Иринга», — мысленно усмехнулся он. Более зловещей иронии было трудно придумать. Одно имя маркграфа, подручного самого Аттилы, заставляло трепетать целые королевства, а он, Ахалвин-Сигурд-Перун, был его «милостью» спрятан в глухом славянском селе у самой границы известного мира.

Неделю назад его, полумертвого, с копейной раной под лопаткой, привезли сюда. Мокруша, молодая вдова-знахарка, приняла его и буквально поставила на ноги своими травами, заговорами и неусыпной заботой.

Он поправил на себе простую холщовую рубаху и вышел в общую горницу.

Дом был добротным, по местным меркам даже богатым — четыре комнаты, сходящиеся к общей печи-каменке, что жарко топилась в центре дома. Одну из комнат Мокруша отвела под больных да рожениц — его нынешнюю обитель. За столом уже никого не было; хозяйка, примостившись у печи, подала ему миску дымящейся овсяной каши с куском баранины — не скупилась, ведь гунны заплатили за его постой столько, что можно было кормить все село.

Закончив с трапезой и поблагодарив хозяйку, он вышел во двор. Отлеживать бока уже наскучило, тело, привыкшее к труду и битвам, требовало дела.
— Мокруша, а есть ли в хозяйстве работа для мужика? — спросил он, глядя на залитое утренним солнцем подворье.

— Как не быть работы, — отозвалась она, вынося ведро. — Тяжело вдове одной управиться. Вон, дрова не колоты лежат. Судислав мой мал еще, седьмой годок только пошел, да и когда ему — с утра до ночи овец пасет. А у меня и своих дел невпроворот.

— Неси топор, хозяйка. Буду кашу твою отрабатывать.

— Да ведь уплачено за все сполна! Где это видано, чтобы благородные господа дрова кололи… Да еще с раной!

— Неси, неси. Вторая-то рука здорова. А топор — он и мужику, и воину в руку ложится одинаково.

Мокруша, хмыкнув, но не переча, принесла тяжелый рабочий топорище. Перун упер чурбан в плаху, примерился и нанес один точный, мощный удар. Древесина с хрустом разлетелась на две идеальные половинки. Но вместе с ней — с коротким, жалким треском — лопнула и железная головица топора, отлетев в сторону.

— Хороший был топор, — с искренней грустью вздохнула Мокруша, подбирая обломки. — Сколько зим служил верой-правдой, не ломался…

Перун смутился, но тут же выпрямился.
— Не кручинься, дело поправимое. Скажи, где у вас кузница?

— Известно где. Вон, за селом, у реки.

Взяв обломки, он направился к указанному месту.

Кузница Сварослава стояла на отшибе, у самой воды. Возле низкого сруба дымился горн, звенел молот. Сам кузнец, могучий детина с окладистой бородой и умными, хитроватыми глазами, отер пот со лба.

— Сварог в помощь, мастер, — поздоровался Перун, показывая обломки топора.
Кузнец окинул его опытным взглядом, оценивая и рану, и осанку.

— И тебе не хворать, чужестранец. Видать, топор наш слабоват оказался для твоей богатырской длани. Починить — починю. Иль новый продать могу. Только учти — лучше этого он не будет.

— А почему так? — спросил Перун, осматриваясь вокруг.

— Руда наша, мил-человек, не в пример привозной, крепости не дает, — вздохнул Сварослав. — Из чего делаем, то и получается. Бей снова со всей дури — и новый сломается. Оружие мы из своей руды и не делаем — пропадешь с таким в бою. Для него железо покупаем, дорогое. А на мужицкий топор — куда уж… Так что учись сноровку иметь, с учетом здешних порядков.

Пока кузнец разглагольствовал, Перун внимательно изучал кузницу: устройство низкого горна, кучки буроватой местной руды, готовые изделия — в основном, сохи, серпы, простые ножи. Он вышел во двор, оглядел запасы угля, вернулся.

— Как величать тебя, покоритель огня и металла? — перебил он наконец поток слов.

— Сварославом кличут. И отец мой Сварога славил в сей кузне, и дед, и деда дед… Так у нас в роду…

— Добро, — резко, но без грубости, остановил его Перун. — А если я скажу, Сварослав, что мы с тобой будем из сей руды делать такие клинки, что за ними купцы из самого Царьграда в очередь станут, — возьмешь меня в дело?

Кузнец замолчал, уставившись на него во все глаза. Его болтливость куда-то испарилась, уступив место жадному, профессиональному интересу.

— Ты… ты чьих будешь, мил-человек? — наконец выдохнул он. — По виду ратник, а берешься кузнечному делу меня, потомственного кузнеца, учить.

— Я учился много зим у кузнеца Регина, что перековал меч Грам, — сказал Перун тихо, но так, что каждое слово легло, как молот по наковальне. — И сделал его крепче, чем был он выкован самим Одином. Коли тебе сие о чем-то говорит.

Сварослав замер, и в глазах его мелькнуло суеверное почтение, смешанное с недоверием.

— Ладно, ладно… Мы тут не только лаптем щи хлебаем. Коё-что слыхали про дела давние. Грам, сказывают, из металла небесного кован… У нас тоже камни с неба порой падают, да не каждый день… Вот, к примеру, случай был…

— Стой! — Перун поднял руку. — Решай. Хочешь ли научиться ковать лучшие мечи в мире или нет?

— Да какой же кузнец сего не желает! — воскликнул Сварослав, и в голосе его прозвучала искренняя страсть.

— Кузню твою ломать не станем, сперва новую смастерим. Вот тут, под навесом, горн поставим, иной конструкции. Только помощника мне найди. Сам видишь — однорукий я пока.

— Сам и буду! — живо отозвался кузнец. — Секреты от чужих глаз подальше держать надо. Народ у нас ушлый, проведают — мигом переняют. Говори, что надобно, я все мигом справлю.

— Записывать станешь? Иль заучивать?

— Запомню! — Сварослав ткнул себя пальцем в лоб. — У меня тут — все цепко.
И Перун стал диктовать. Список был длинен и странен: не только глина особой жирности, песок речной, кожи буйволовые для мехов, но и камни диковинные, и даже древесина определенных пород.

Сварослав, закатывая глаза, старательно загибал пальцы, бормоча названия под нос.

— Топор вот тебе, новый, — сказал на прощание кузнец, протягивая добротное, хоть и простое изделие. — Лучший, что есть. Не сыщешь крепче в наших краях. Денег не надо. Сочтемся еще. Приходи через три дня. Все, что по списку, будет. Уж больно интересный ты человек… Вот, помнится, случай у нас еще…

— В другой раз, — поспешно прервал его Перун, уже отступая к выходу. — Мне спешить, а то хозяйка беспокоиться станет.

И он быстрее отправился прочь от кузнеца, на ходу уже пожалев, что связался с эдаким болтуном.

Но дело было задумано. И в этом деле, в жарком пламени нового горна и тайне металла, он видел свое единственное спасение — от прошлого, от боли, от самого себя. Здесь, у наковальни, он снова мог бы стать кем-то. Пусть не Сигурдом, драконоборцем. Пусть даже не Перуном, громовержцем. А просто — Мастером. И это пока что было единственным, за что он мог ухватиться в этом новом, жестоком мире.