Из Северной страны в южную. Гу Лун, перевод Кузьми

Из Северной страны в южную.
Писатель Гу Лун.
Перевод Алексея Кузьмина


«Изумрудные воды реки, кто там над рекой играет на флейте из нефрита, вдаль уносит челнок путника рек Сяосян,
пух тростника, на тысячи ли иней под белой луной,
сердце путника ноет, а завтра река унесёт дальше за перевалы».

(Цитируется стихотворение Фэн Яньсы эпохи Пять династий.
Белый цвет и иней – символы смерти и скорби.
Реки Сяо и Сян – знаменитые места на Юге Китая, поэтический край рек и озёр, древние земли царства Чу, места, связанные с даосизмом и шаманизмом.)


…Кэн ушел, унося с собой свою меланхоличную улыбку, скорбный голос, тощий багаж, толстенные книги, и вместе с этим забирая мои чистые, медово-сладкие и в то же время скорбные детские воспоминания.

Вчера ночью он сказал мне, что собирается отправиться в далёкое неизведанное место, сегодня утром я провожал его на берегу. Было туманное раннее утро, причал был накрыт сплошным холодным безразличным белым цветом, и на фоне нескольких пар расстроенных пассажиров казался ещё более затерянным и печальным… Я крепко держал его за руку, стоя у перил перед морем, мы молча поддерживали друг друга. Смутно виднеющиеся в серо-голубой дымке далекие тихие горы будто подчёркивали наше чувство разлуки. Что нам было сказать, чем больше слов – тем больше печаль.

В конце концов, раздался протяжный гудок парохода, пришло время пассажирам подниматься на борт, я больше не мог сдерживать скопившихся в глазах слёз, чтобы не расстраивать его ещё больше, я отвернулся, и тихо произнёс: «Сегодня и в самом деле сильный ветер!»…

1
Из тех, кто сейчас знаком со мной, крайне мало людей знает, что у меня была старшая сестра, любящая, и нежно заботящаяся обо мне сестрёнка, хотя в детстве мы неизбежно могли поссориться, но мы всё же любили и заботились друг о друге.

Когда старшей сестре было десять лет, мы переехали из Гонконга в Бейпин. (Старое название Пекина). Нашим новым жилищем был большой и старый сыхэюань – комплекс зданий с квадратным внутренним двором. Говорят, что в династию Цин там останавливался князь с четвёртой степенью родства с императором, но, когда мы переехали, это здание под действием времени растеряло былую роскошь. На высоченной крыше лежал толстый слой серой пыли, огромный внутренний двор был совершенно пустым, все углы комнат были забиты паутиной, птичьими гнёздами и обвалившейся штукатуркой. Если бы вы в первый раз вошли в эти неуклюжие, тяжёлые и разбухшие главные ворота, вы бы наверняка подумали – а не разыгрывается ли внутри грустное театральное представление об упадке прежней династии? Но было на этом дворе одно тёплое место – то была сторожка перед воротами, в сторожке жил старик, постоянно ухаживавший за этим особняком. Его серо-белые борода и усы, морщинки «хвост рыбы»,в уголках глаз да к тому же десятилетний внук – всё свидетельствовало о том, что он уже очень стар.

В то время я был младше сестры на два года, в нашем детском сознании этот старик несомненно представлял собой мистику и легенды всего этого огромного ветхого дома, разумеется, постепенно он превратился в жупел, которым взрослые нас запугивали. Стоило нам с сестрой хоть немного «выйти из колеи», взрослые тут же могли нам прошептать: «Не надо озорничать, будете ещё скандалить, «Дядя с бородой» из сторожки придёт и схватит вас. И каждый раз они с удовлетворением получали ожидаемый результат.

Но дни текли, дистанция между нами и дядей с бородой день за днём сокращалась, и вот, пришло время, когда мы перестали его бояться, и тогда мы почувствовали, что «Дядя с бородой» на самом деле оказался мягким и ласковым старым человеком, и вовсе не был загадочным и даже «свирепым», как мы представляли его себе в наших фантазиях. День за днем «Дядя с бородой» превращался в кумира для наших детских поклонений.

Сторожка находилась на немалом расстоянии от нашей спальни, но мы по-прежнему ходили туда день за днём, незаметно это стало нашей с сестрой маленькой вселенной, и именно в это время мы познакомились с Кеном! Кен был молчаливым, но вовсе не надменным старшим мальчиком. Возможно, ход мировых событий был к нему несправедлив, такой умный и прилежный человек, как он, не окончил среднюю школу и не учился, но он вовсе не жаловался, на его худом и бледном лице постоянно висела та же сердечная улыбка, что и у его дедушки. Каждый раз, когда мы приходили к сторожке, если он не молчаливо сидел рядом, то увлечённо читал книги. Что касается книжного стола Кена, то это был повод для моих очень больших насмешек над старшей сестрой, так как она тогда перешла в пятый класс средней школы, и постоянно неизбежно задирала нос передо мной, отстававшим от неё на два-три класса, но совершенно не понимала книг, лежащих на столе Кена. Поэтому я часто посмеивался над ней, а она сердилась. Как увидит, что Кен читает, тут же ругала его законченным книжным червём.

2
Мы постепенно всё лучше узнавали Кена и его дедушку, но, кроме того, что у них фамилия Се, мы ничего не знали о их семье. Кто были родители Кена – это осталось для нас неразрешимой загадкой, и непонятно было, в чем тайна – в любви, или ненависти?

Дни тихо проносились над нашей крышей, покрытой глазурованной черепицей, Кен подрос, но больше ничего в нём не изменилось, только лишь улыбка на его лице день за днём становилась всё слабее. После того, как сестра закончила начальную школу, она поступила в одну очень известную женскую гимназию в старой столице, в один из редких погожих дней, старшая сестра, взяв с собой опубликованный в газете список поступивших, повела меня в сторожку, сказав, что хочет дать им хоть капельку от радости всей нашей семьи. И вот мы радостно бросились через двор, но едва вышли, сестра тут же остановилась, велев мне внимательно прислушаться – откуда это доносятся звуки плача? Мне тоже будто бы показалось, что где-то временами раздается прерывистый плач, и к тому же вроде бы это голос Кена.

[Старая столица – Бейпин. В 1927 году Гоминьдан под руководством Чан Кайши провозгласил Нанкин столицей Китайской республики; после захвата Нанкина японцами столица была временно перенесена в Ухань, и только после победы коммунистов в 1947, столица вернулась в переименованную в Пекин старую столицу Китая.]

Сестра тихонечко потянула меня к окну сторожки, в это время плач Кена стало слышно более чётко, мы взглянули внутрь через щели в окне – Кен стоял перед дедушкой на коленях, и плача повторял: «дедушка, скажи мне, скажи же мне, где мне искать моих родителей, неужели я круглый сирота?!»

Я насилу вытерпел, чтобы не взорваться от изумления, я не знал, что могло заставить Кена начать жаловаться – такого прежде никогда не бывало. Затем Кен снова произнёс:

Почему я не могу получить то, что есть у всех, чем пользуются все люди, небеса дали мне жизнь, чтобы сразу бросить? А ведь я тоже тянусь к знаниям, я так надеялся учиться!

Я всё понял, поступление старшей сестры разбередило затаённую рану Кена.

Дядя с бородой безмолвно лил слёзы, я не смог больше смотреть на это унылое зрелище, повернулся и пошел. Не знаю, когда ушла сестра, на свежей зелени травы лета северного края осталась только измятая газета.

После этого, я заметил, будто в душе сестры появились противоречия, совершенно скрытые для посторонних. её изящный силуэт более не мелькал возле сторожки дяди с бородой, прошли радостные дни, когда мы в глубоком молчании сидели вместе с Кеном. Но самым удивительным было то, что она незаметно начала проявлять искреннюю заботу о Кене. Часто, когда ей давали изысканную еду, она потихоньку велела людям отнести это в сторожку.

А вот Кен! По-прежнему молча, он с ещё большим усердием взялся за самообразование. Не знаю, может быть ему не хватало присущей молодёжи чувствительности, но отношение к нему сестры вовсе не вызывало у него удивления или огорчения, похоже, что у него были высокие идеалы, и всё, что он делал, было во имя борьбы за эту мечту.

Дни текли в тишине и спокойном комфорте, ничто не омрачало нашу жизнь, Кен без устали занимался, ну а мы… Мы только наслаждались, получая от жизни удовольствие.

Год, другой, мы все ещё больше выросли, я уже закончил начальную школу, разумеется, стал понимать больше, чем прежде, хорошо разобрался в сложных и противоречивых чувствах сестры, и поэтому изо всех сил старался сократить дистанцию между ней и Кеном. Но каждый раз, когда я пытался стать посредником в их чувствах, то получал в ответ лишь холодное выражение лица. Либо – безжизненную улыбку.

Эти дни были простыми и заурядными, но в год, когда сестра закончила начальную ступень средней школы, мы обнаружили нечто удивительное.

Оказалось, что вступительные экзамены во все школы Бейпина проходили примерно в одно время, поэтому выпускники усердно готовились к экзаменам следующей ступени. Но моя старшая сестра была исключением. Во-первых, для её уровня, поступить в старшую школу было бы несложным делом, к тому же она была абсолютно уверена в успехе. Однако иногда мы поднимали вопрос об учёбе Кена, и тогда самоуверенное выражение тут же исчезало с её лица. И тогда я начал понимать, что дело было в демонах гордыни и уничижения, которые куролесили между Кеном и моей сестрой, увеличивая пропасть между ними…

Вовсе не удивительно, что в конце концов сестра сдала экзамены в ту же школу, где училась ранее, но поразило всех то, что Кен тоже сдал экзамены. Он прошел в самый трудный для поступления Бейпинский педагогический университет, это точно было чудом, если бы Дядя с бородой не говорил нам, что Кен упорно занимается до глубокой ночи, мы даже были бы готовы заподозрить, что у Кена припрятано несколько чудотворных посохов Моисея.

После того, как Кэн добился результатов своего упорного труда, проросло ещё одно семя, которое он ранее упорно зарывал. Это чудо позволило ему и старшей сестре преодолеть разобщённость, их чувства успокоились, и теперь развивались сообразно природе вещей.

Тихо пролетали счастливые деньки. Кэн и сестра, погруженные в любовь, едва замечали, как идёт ход времени. Пространство и время мира людей словно выпали из их существования. Для них жизнь была прекрасной и вечнозелёной.

Я не знаю, какими словами можно описать этот период истории любви, но я уверен, что это было неописуемо.

3
Текущая ситуация была подобна водородному шару высоко в небе, на грани взрыва, но спокойные жители Бейпина, казалось, не принимали близко к сердцу эту напряжённость.
Кроме праздных разговоров в чайных на конце улицы, где вы могли почувствовать отдалённый запах войны, остальная часть города оставалась мирной. В маленьких чайных на заметных местах постепенно стали появляться красные полоски бумаги с надписью «Не обсуждать политику», и в результате вы уже не могли бы обнаружить и тени намёков на войну.

Либо эта была та неизбежная пауза, которая бывает перед великими потрясениями…

Но это спокойствие продолжалось вовсе не долго.

Одним мрачным вечером старшая сестра зашла ко мне в комнату. На её искажённое лицо было страшно смотреть. Не дожидаясь, пока я открою рот, она выпалила:

 «Мы должны спасаться от беды в Ханькоу, не дожидаясь окончания учёбы! Возможно есть ещё несколько дней – и мы уезжаем, мама велела сказать тебе, чтобы ты собрал свои вещи».
[Ханькоу – ныне часть Уханя, территория, которую удерживал Гоминьдан во время наступления коммунистов с севера.]

 «Спасаться?» – я явно не понял слов старшей сестры.

 «Да, спасаться от бедствия, неужели ты не понимаешь?» – сердито произнесла сестра.

 «Да, я в самом деле не понимаю!»

Старшая сестра вдруг развернулась, и ушла.

Вечером я обиженно жаловался маме, она утешала меня, сказав, что отец прислал письмо, в котором говорилось, что коварные захватчики постепенно приближаются, велел нам перебираться в Ханькоу, чтобы укрыться от бури. Но бородатый дяденька не хочет уезжать, он хочет стеречь старый и большой сыхэюань, и Кен тоже остается, чтобы помогать дедушке, вот поэтому сестра и вышла из себя.

Услышав мамины слова, я в один миг изумлённо осознал причину ярости сестры – эта разлука могла разорвать в клочья их с Кеном мечты.

Эти десять с небольшим дней сводили нас с ума. Особенно Кен и сестра – я почти не видел улыбок на их лицах. Пусть я в ту пору не ощущал вкуса любви, но уже мог уразуметь её силу.

В конце концов, наступил день отъезда. С самого утра Кен ушёл неизвестно куда, и не возвращался до тех пор, пока сестра не села в машину, отвёзшую нас на аэродром. Странным было то, что на лице сестры совершенно не было выражения утраты надежды, в её душе была глубокая меланхолия, я ещё подумал, что между ними была тайная договорённость – кто мог бы вынести горечь расставания с возлюбленным!

4
Когда мы прибыли в Ханькоу, отец приготовил для нас дом на улице Чистой Добродетели, тоже очень красивый. Но наша тоска по старому месту только усилилась. перед этим домом тоже было много детей и взрослых, но Дядя с бородой и Кен нравились нам гораздо больше.

Мы часто получали письма от Кена, но они все предназначались сестре. Нам с мамой только изредка доставались записки с приветом, вложенные в письмо. Мы не винили Кена, ведь нам не в тягость писать письма только предмету своей любви. Разумеется, и сестра писала ему столь же часто.

Но мы, в конце концов, получили официальное письмо от Кена.

Мы открыли, начали читать, потом лица у всех ужасно изменились, и я уже не помню, кто зарыдал первым.

Кен писал, что дедушка умер (пожилые люди зачастую умирают внезапно), и ещё говорил, что после похорон хочет поехать в Ханькоу, и просит нашего согласия.

Мы отвечали, что все с нетерпением ждут его здесь.

И вот Кен прибыл, хоть и не быстро. Старшая сестра, конечно, сходила с ума от беспокойства, разумеется, Кен выслушивал от нее и утешения, и упрёки, но и то и другое было медово-сладким.

Мы продолжали учёбу в Ханькоу, перед нами расстилались прекрасные пейзажи. Постепенно Кен избавился от своей тоски, они с сестрой часто посещали Башню Желтого журавля, Остров Попугаев, горы Черепахи и Змеи. Пройдя через эти невзгоды, они ещё больше полюбили друг друга, их чувства развивались без обид и упреков, только сладость, густая, как мёд…

В жизни иногда происходит такое, о чём люди не думали, и даже подумать не могли. Это могут быть удачи, но могут быть и несчастья…

Чтобы спастись от наступающих агрессоров, мы бежали из Ханькоу в Гуанчжоу, а потом в Сянган. Путь был полон лишений, да ещё и внезапные смены погоды – то жара, то холод. Прибыв в Сянган, сестра подхватила болезнь и слегла – у неё изначально здоровье было очень слабым. Мы все переживали, что болезнь может протекать очень тяжело, и ей даже придётся несколько дней не вставать с постели. Но мы и представить себе не могли, что это окажется энцефалит. Она заболела энцефалитом и умерла, так и не поднявшись. От этого горя мы с Кеном тоже слегли.

Когда сестру клали в могилу, болезнь Кена была ещё очень тяжёлой, и папа специально нанял сиделку ухаживать за ним. Из-за его тяжелой болезни и разбитого сердца мы не осмелились рассказать Кену о похоронах сестры, мы знали, что он уже потерял мужество принять эту скорбь.

Под прохладным ветром южного октября мы пришли на кладбище, там было тоскливо и холодно, ветер свистел в оголившихся ветках, будто кто-то играл нам прощальную мелодию на флейте. Перед могилой возвышалась каменная плита, на которой было написано: «Спи спокойно, ты нашла того, кто больше всех любил тебя и ты нашла того, кого любила больше всех – не ропщи на судьбу»…

5
В конце концов Кен последовал за нами на Тайвань, хотя здешний южный климат намного ярче и теплее, но этот мягкий ветерок и зелень деревьев не смогли смыть его сердечную тоску.

Однажды вечером, когда луна светила особенно ярко, Кен зашел ко мне в комнату. Я не хотел разбередить его душевные раны, только хотел сказать, хотя и сам этого толком не понимал, что-то о человеческой жизни, философии, чтобы разбить оковы, лежащие на его душе. Но он оборвал мою бурно текущую речь, выложив то, что лежало у него на сердце.

 «Большой младший брат, вот уже десять лет мы вместе с утра до вечера, я думаю, что с сестрой – это те люди, которые лучше всех понимают меня. Ты знаешь, я с детства несчастливый человек, мне приходилось терпеть невыносимые вещи, разумеется, я стал несколько замкнутым». Он притворился, что успокоился, но так и не смог спрятать свою сердечную тоску, продолжил:

 «Это старшая сестра изменила меня, она разбудила мои мечты, если бы не она, я бы не только не смог радоваться жизни, я бы и не понял, что это такое – жизнь. Я помню слова греческого поэта Агатона, ‘Эрос поёт свои гимны для всех живущих и для всего сущего, к тому же он утешает страдания и людей, и богов’. Поначалу я не понимал этих стихов, но потом я понял их смысл, тогда я отбросил хандру, и понемногу стал понимать радость любви.

 ‘Жизнь’ в то время дала мне очень многое, если бы я знал меру, мне было бы вполне достаточно. Но на беду, сестра умерла; точно, как было написано на её могильной плите – смерть без сожалений. А вот мне выпало жить и горевать.

Мне было нечего сказать, всё уже давно было сказано.
В комнате повисла неловкая тишина. Потом он продолжил:

Взглянув на вас, я неизбежно буду вспоминать о сестре, так что я ухожу. Отправлюсь куда-нибудь подальше, в неизведанные места. Не стоит беспокоиться обо мне, одиночкам подходит одинокая жизнь, года через два-три, а может и через несколько десятков лет, я, возможно, забуду свою скорбь, и обязательно найду тебя»…

Я так и не смог вымолвить ни слова, так что он ушёл в молчании, проходя через дверь, он вдруг повернул голову, и произнёс:

 «Большой младший братишка, я буду вечно помнить тебя».

Я не могу себе представить, каких сил мне стоило выдержать всё это, глядя, как его тень постепенно исчезает в коридоре, я не мог даже шелохнуться…

Медленно закрыв дверь, стоя напротив опустевшего коридора, я вдруг громко произнес: «Кен, я тоже буду вечно помнить тебя!»

6
В самом деле, я никогда его не забуду, этой ночью, я поднял с кровати книгу и перелистал её, на титульном листе рукой Кена было написано для старшей сестры:

 «Слёзы на румянах, человека делают пьяным, уж не встретиться вновь! так повелось – жизнь людей печали полна, реки текут на восток».

Так и есть, в жизни человека печали намного больше, чем любви.


Примечания. Стихотворения, цитируемые в тексте:


Мелодия «Радость встречи»: «Цветы в лесу увяли красной весной».
 Ли Юй. Эпоха пяти династий.
(Последний император государства Южная Тан написал эти стихи в заточении перед смертью).
Цветы в лесу опадают красной весной, уж слишком они поспешили
что поделать, с утра холодный дождь, вечером сильный ветер
полоски слёз на румянах, (страдание любимых) заставляет терять голову, уж не встретиться вновь!
такова человеческая жизнь, много печали, так вечно она течёт.
(так повелось – жизнь людей печали полна, реки текут на восток).


Мелодия «Возвращение на родину». «Где играет флейта?»
Фэн Яньсы. Эпоха Пять династий.
Где играет флейта? Проснулась глубокой ночью, смутно вокруг. Ветер колышет бамбук, стекает по крыше дождь, холодно за окном.
Сколько уж лет разлуке, и нет никаких вестей. Голова поседела, не спится, так погружусь в воспоминания.
Цветущая весна, три-четыре горы над рекой, ветки ив будто вырезка ножницами по бумаге, цветы, как брызги краски.
В женском тереме тишина, полуприкрыта дверь, скорбные морщины у бровей, слёзы текут по румянам.
Изумрудные воды реки, кто там над рекой играет на флейте из нефрита, вдаль уносит челнок путника рек Сяосян,
пух тростника, на тысячи ли иней под белой луной, сердце путника ноет, а завтра река унесёт дальше за перевалы.
 
переведено 29 августа 2025 года, Москва