2. трио я-в-ь

1.
Я видел сон.
Я видел и слышал, как открылось запертое в страницах священных книг нутро.
И в тот момент открылся мне страшный План, Генеральный План, от которого Бытие обрело всю свою зависимость. Не Истина оказалась во главе всего сущего, но четкие действия, прописанные по ту сторону символов в священных письменах.
Я видел солнце, проникающее везде и всюду как объединяющий все возможные и существующие параллельно друг другу мироздания, будто некое Всевидящее око, чей взор абсолютен и всеобъемлющ.
Я видел солнце как взор Единой Сущности, повелевающей всеми возможными и существующими в одном потоке времени девятью параллельными мирозданиями, не допускающей существования Ее представителей или, если угодно, посланцев, в чью задачу входит оглашение Ее воли для всех и каждого, на кого могла бы указать Она.
Я видел, слышал, чувствовал, как беспечна и независима Единая Сущность, избравшая облик светила. Я видел, слышал, чувствовал Ее отрешенность всем своим природным естеством, так, как должен был видеть, слышать, чувствовать, созданный Великой силой, той же, что определила мне место быть в рабской покорности перед источником страшного света.
О, свет того солнца был страшен. Страшен и жесток. Ибо не тепло разливало оно, от которого все внутри пребывает в сладкой порхающей невесомости, призывая жить и наслаждаться жизнью, и так и тянет испить его без чувства насыщения, но с каждым глотком становится все беззаботнее и красочнее во вкусах, цветах и запахах.
Не живительные для всего живого тепло и свет излучало солнце, но жестокий жар, самое настоящее пекло, все сжигающий огонь устремлялся от него во всех направлениях, проникал в каждое из девяти мирозданий с одной-единственной целью – превратить в пепел и угли все вокруг. И устремлялся все сжигающий огонь во всех направлениях, и проникал внутри, и превращал все в пепел и угли, даже кажущийся вечным лед.
И невозможно было укрыться от все испепеляющего солнца, казалось, не знавшего иных своих свойств.
Все потому, что не посланцы, но приверженцы его, целиком и всецело с первого мгновения своего появления на свет повиновавшиеся ему, совсем слабые без его абсолютной губительной силы, будто порожденные им специально для этой цели, распространяли это жестокое пекло, источая его неиссякаемыми источниками. И они были повсюду, встречались мне постоянно, не стесняясь находиться среди бесчисленных орд безымянных существ, населяющих каждое из девяти мирозданий. И создания эти слишком походили на людей внешне, такие же прямоходящие на двух ногах. И даже посланцы Единой Сущности, по природе своей беспристрастной в своей жестокой страшной силе, не отличались от них, имея две ноги и руки, скрытые плотными непрозрачными одеяниями, чтобы невозможно было разглядеть их ту же страшную и принадлежащую к ужасу Единой Сущности суть.
Были посланцы подобны каким-то фанатикам.
Было стремление их к испепелению и выжиганию дотла мирозданий нерушимой догмой. Нерушимой настолько, что даже понимая всю свою фанатичность, граничащую с откровенным безумием, что доставляла она посланцам удовольствие.
Но не было в их деяниях ничего личного. Внешне, естественно.
А ненависть ко всем и каждому, отличному от них, легко читалась в холодных их глазах. Но не жгучим огнем или обжигающим холодом. Особое состояние выражало ее. То естественная тяга к жизни, насквозь пропитанная соленым привкусом во рту, но однозначно не крови, а чем-то более густым и плотным до твердости.
И оттого в речах посланцев Единой Сущности, которой все равно с самого начала своего существования, слышится холодная отстраненность, неестественная для орд человекоподобных существ, населяющих каждое из девяти мирозданий. Не слышали (или не хотели слышать) они бесчувственные голоса посланцев, распространяющих губительные жар и огонь по их же мирам, ставшие естественными условиями жизни в них, казалось бы, с самого начала времен. Вроде так и должно было быть, задуманное Создателем, вроде ДОЛЖНЫ БЫТЬ губительные жар и огонь, стремящиеся испепелять и сжигать дотла, и наверняка сжигающие и испепеляющие.
Но во сне своем я знал о посланцах самое важное: то были фантомы вполне реальных людей, пропечатанные в девяти мирозданиях, доступных для Единой беспристрастной Сущности. Будто спроецировали они сами себя, будто перенесли самих себя на страницы священных (разумеется, провозглашенных таковыми ими самими) книг, спрятавшись от реальных людей, но населив свои книги такими же фантомами, и наделили их некоторыми внешними особенностями вроде свиных пятаков на лицах, или рогов на головах, или же звериными копытами, сами, однако, оставаясь человеками от рождения. Но даже в реальном мире они называли себя посланцами.
Так убедительны были их писания в своих подробностях, что стали они реальностью для своих авторов.
А впрочем, любой образ должен иметь под собой нечто реальное. И оттого возникают вопросы относительно данных подробностей. И во сне я был уверен в том, что видел эту реальность, хоть и не мог вспомнить о ней так, как изложено было в священных писаниях.
Во сне был уверен я в том, что знал многое из секретов, тщательно оберегаемых посланцами от сторонних глаз и ушей. Во сне я был уверен в том, что мне был доступен смысл этих книг, и в том заключалась некая защита меня от Единой Сущности и от пекла и жара ее, что разливался благодаря ее посланцам по всем существующим девяти мирозданиям. Во сне я не принадлежал ни одному из них. Во сне я мог лишь наблюдать за ними.
И вот я наблюдал за посланцами как будто против своей воли, принужденный кем-то, даже чем-то, быть может, все той же Единой Сущностью, каким-то странным образом овладевшей мной, моим сознанием, всем моим естеством. Как было такое возможно? Я знал правильный ответ, и этот ответ был не менее страшен, чем тот огонь, излучаемый ею, и все сжигающий и испепеляющий все вокруг, благодаря ее посланцам. Все потому, что посланцы оказывались куда страшнее бездушной Единой Сущности, пользуясь ее могуществом в своих собственных интересах.
И что гораздо существеннее, священные писания их исполняли роль этаких порталов из вымышленных ими мирозданий в реальный мир, которому я принадлежал с самого своего рождения. И ради того, чтобы быть порталами и были написаны эти книги, ради того, чтобы фантомы имели возможность обрести физическую плоть, радо того, наконец, чтобы Единая Сущность, со всей своей жестокой беспристрастной мощью, проникла в физическую реальность.
Я слышал во сне вполне четкие намерения перенести Преисподнюю в мое Бытие. Я слышал о намерениях дать солнцу над моей головой ту же власть, котором обладало оно, оставаясь Единой Сущностью. Я слышал о намерениях наградить солнце над моей головой этим титулом, превратив его в самого Дьявола, которого придумали и которому же поклонялись его Творцы. Я слышал о намерениях превратить большую часть моего Бытия в выжженную сухую пустошь, где уголки с изобилием зелени и воды должны быть на вес золота, ради пребывания в которых люди будут готовы отдать свои жизни.
Во сне я видел Ад таким, каким знал его из книг. Я чувствовал его жар, я чувствовал невозможность своего пребывания в нем, чувствовал, как огонь Единой Сущности следил за мной, выжигая мои легкие. И когда я поднимал свои глаза ввысь, желая увидеть лицо Единой Сущности, слишком яркий блеск пронзал меня всего.
Я помню, что я рыдал, заливаясь слезами в страхе перед неизбежностью встретить Единую Сущность и ее куда более жутких посланцев в своем мироздании, и невозможность сделать что-либо, чтобы не дать этому событию свершиться.
Ведь только у них были все ключи, чтобы открыть образованные ими же самими порталы.
И с каждым днем мой страх оказаться под испепеляющим взором Единой Сущности, представленной его посланцами как Владыкой боли и прочих физических мук, только рос, уменьшая всего меня в размерах до состояния мелкой букашки, микроба, простейшего организма, лишенного вообще какого-либо намека на возможность мыслить.
И вот я проснулся и вдруг понял, что порталы давно открыты, и что я пребываю в этом состоянии перехода из реального Бытия в то, о чем рассказывали священные книги, писанные посланцами Единой Сущности. Понял я, что попал в эти порталы против своей воли не один десяток лет назад, когда юный был, когда многого еще не знал и не понимал, но уже где-то глубоко внутри про себя что-то чувствовал.
Поклонники Дьявола, сатанисты – нет другого определения для посланников. И как же бесновалась толпа, приветствуя их появление и предложения дать желаемые ею блага и возможности. Поверила толпа их речам.
А взамен потребовали посланцы ее богатства.
«-Мы здесь, чтобы все продать», - как-то услышал я признание одного из них.
И ведь действительно начали посланцы Единой Сущности – Дьявола в облике солнца – делать то, за чем пришли, облаченные, но не обремененные властью.
И как-то незаметно летнее солнце, под которое было легко и беззаботно, стало самым настоящим врагом моим. И последние несколько лет каждое лето становилось все более невыносимым. Вместо приветливого тепла – жестокое бездушное пекло, выжигающее листву и траву, и даже в тени тяжко находиться.
Последние несколько лет я слышал из уст средств массовой информации о глобальном потеплении, о том, что это естественный процесс. И прежние холодные зимы и теплый летний период, что я помнил, должны были остаться в прошлом. Я понимал и знал о том, это не вполне естественный процесс, ускоренный людской деятельностью.
И там, где были богатые леса, чем издавна славилась моя Родина теперь, согласно снимкам со спутников, голые земли. Огромные квадраты выкорчеванных с корнями деревьев, благодаря действиям самых настоящих вредителей в человечьем обличье.
И все это совершено пришлыми на мою Родину так называемыми людьми, которым все равно на мой дом.
«-Мы здесь, чтобы все продать», - заявили посланцы.
И ведь продали.
И не просто продали, но отдали на самое настоящее растерзание. Даже не на разграбление, но на самое настоящее изничтожение.
Продали тайно, под видом аренды на сотню лет.
А чтобы замести следы массивных вырубок, устраиваются пожары, о которых из года в год каждым летом вещают газеты, радио, телевизор, все, кто только может говорить. Целыми железнодорожными составами в семьдесят-восемьдесят, а то в сто вагонов, вывозится драгоценный лес. И именно лес и есть основная защита от пагубного ультрафиолета солнечного света. Именно лес поддерживает такую температуру, при которой солнце излучает тепло, а не печет и не стремится выжечь дотла.
Массированная вырубка происходила и до появления посланцев Единой Сущности в моей стороне. Но вырубка, а не изничтожение до голой земли так, чтобы с корнем. Ибо на месте старого должно быть что-то новое. И на месте поваленных деревьев должны расти новые, и никакой голой безжизненной земли, уготованной даже не под застройку, а просто, чтобы было напоминание о некогда наполненном жизнью крае.
И ведь действительно сажали вместо срубленного леса новый. Что-то я не знаю случаев о том, чтобы прежние руководители на моей Родине продавали или сдавали в аренду на сто лет целый край ради того, чтобы друзья и союзники моей страны, о которых мне рассказывали на протяжении последних нескольких лет, превращали его в безжизненную пустошь, при этом еще скрывая следы своей «деятельности» в дыму нескончаемых пожаров, выставляя виновниками их нерадивый люд и незатушенные окурки от сигарет.
Благодаря вот таким посланцам последние лет пять-десять лет я наблюдал и продолжаю наблюдать, как лето начинается едва ли не в марте. В апреле точно. А уже в мае плюс приближается к тридцати градусам. В мае уже духота, не имеющая ничего общего с теплом. В мае еще даже не успевает начаться купальный сезон, но вода успевает прогреться и так и манит окунуться.
В мае же начинается самый сезон для торговцев мороженым и прохладительных напитков. Да что там, прохладительные напитки. Обычная водопроводная вода, дополненная углекислотой, которую хлебают тоннами.
И даже дождь не доставляет той свежести, которой хватило бы для полноценной передышки. Даже дождь теплый, под которым нет желания стоять, расправив руки в удовольствии и подставив каплям лицо.
И единственное, что хоть как-то может облегчить пекло на улице – ветер.
Ветер и сквозняк.
Это означает риск простыть. Особенно если одежда на теле сырая от пота.
Мое тело постоянно потеет в лето. И от духоты, начинающейся уже с восьми часов утра, и от физических нагрузок, к которым относится, в том числе, ходьба.
Моя работа включает в себя ходьбу. Ходить приходиться много, и под пекущим солнцем я нахожусь по нескольку часов в день. Оно не достает до меня в тени домов или деревьев, и они похожи на совсем микроскопические островки в целом бескрайнем океане жгучего ультрафиолета, и под воздействием ветра я могу ненадолго остановиться на одном месте, чтобы перевести дух.
Я не боюсь простыть. В летнее пекло меня просто тянет пот холодные кондиционеры, под сквозняки, под освежающий душ. Летом я принимаю душ по два-три раза за день. Это означает расходы на шампунь и гель для душа, на которые я вынужден тратиться чаще, чем, например, зимой. Хотя и последние зимы зимами не назвать (все по той же причине потепления).
Я ненавижу лето. Я вынужден его ненавидеть.
Поправка, я вынужден ненавидеть то, что зовется летом последние несколько лет, стремящееся просто испепелить, угнетающее и тело, и дух (и я сейчас говорю лишь о себе).
Больше того, я наблюдаю этот ужас каждый день в летний сезон, настраиваясь на него еще с начала с весны в надежде, что хотя бы в этот год будет не так жарко.
Надеясь, но про себя понимая, что лучше не будет.
Я бы хотел поверить в эти естественные природные процессы, именуемые глобальным потеплением или похолоданием, и с учетом осознания того факта, что законы природы изучены совсем каплю (а океан - и того меньше) и люди и сами нихуя не знают о том мире, в котором живут, а все эти «мудреные» книги так называемых экспертов в области физики, химии, биологии, чуть более чем полностью приукрашены домыслами, часть меня верит в то, что глобальные повышение или понижение температуры не зависит от вмешательства человека в естественный порядок вещей, существующий в моем Бытие.
Но вот я трачусь и на холодную воду в торговой точке, на то же мороженое, на то, чтобы потом не вонять в начале и в конце рабочего (да и не только), пропитанного ультрафиолетом дня и после душной ночи, на то, чтобы моя одежда не воняла потом и не содержала белые следы его спустя часы, на билет на общественный транспорт, который, кстати почти всегда надо ждать по несколько минут под палящим солнцем, либо на такси, которое довезет до конечной точки быстрее, но дороже. Я трачусь и понимаю, что зной и беспощадное солнце, по факту, звезда из разряда карликов, делает кого-то богаче в финансовом плане. А если кто-то извлекает из чего-то прибыль, думаю, этот кто-то постарается устроить все так, чтобы источник этой прибыли старался просуществовать как можно дольше.
И тогда мне на ум сами собой приходят технические устройства, только еще больше усиливающие этот жуткий ультрафиолетовый эффект, губительный для всего живого, даже для тех, кто прячется глубоко под землей или глубоко под водой.
Я видел тот сон, и проснувшись после него в холодном поту, я пришел к выводу, что то был не просто сон, но нечто похожее на то, как если бы я на какое-то время оказался вновь наяву.
Я видел этот сон, и проснувшись после него в холодном поту, я пришел к мысли, что у меня нет такой возможности, чтобы что-то сделать хотя бы для облегчения своих собственных неудобств, обрушивающихся на меня в летний период времени.
Жара и духота угнетали меня настолько, что я просыпался с утра уже в напрочь разбитом состоянии, и еще до начала рабочего времени мне уже было в лом что-либо делать, куда-либо идти.
Жара и духота были подобны какому-то котлу, в котором я вынужден был вариться в ожидании неизбежного для меня конца.
Мне необходимо было вырваться из душных каменных джунглей, полных серых однообразных высоток, машин, изрыгающих не менее душные и вонючие газы, которыми был пропитан горячий воздух вокруг.
Меня приглашали в деревню – никакой деревни. Даже несмотря на тишину и свежий воздух. Нехуй там делать. Потому что в деревне нельзя ничем не заниматься. Деревня – это физический труд, трата сил, которых и без того нет. Деревня – это комары, мухи, оводы, пчелы и осы, и прочее насекомое говнище, которое я терпеть не мог с рождения, и для которого мое тело – совсем беспомощный кусок мяса в очередную душную ночь.
И когда мне было предложено поехать на море, я раздумывал всего несколько секунд. Пусть из одной жары в другую, в тот момент мне казалось, что морское побережье позволит мне получить желаемый результат очищения от накопившейся во мне усталости.
Меня приглашали присоединиться к людям, с которыми я почти не общался – хорошие приятели моих собственных приятелей. Меня легко заверили в том, что я не стану обузой в этой поездке, тем паче, что я платил за себя сам. Обладая нужной суммой, я в одиночку искал возможность поехать куда-нибудь на отдых.
Для меня это путешествие было первым в жизни. Я никогда не видел моря воочию прежде, не в этом Бытие.
Для подготовки себя влезть в шкуру туриста я посмотрел определенное количество видеороликов в Сети, для себя открыв самое настоящее свинство, учиняемое в отелях и на пляжах этими самыми туристами, о котором вряд ли расскажут в средствах массовой информации и уж точно не покажут по телевизору. А если расскажут и покажут, то наверняка это будут единичные случаи, дабы «фасон не уронить», особенно с учетом пункта «все включено», превращающего вроде бы нормальных людей в вечно голодных прямоходящих особей, приехавших на море, чтобы тупо пожрать. Хотя, если честно, я бы тоже попытался бы нажраться от пуза.
Никакой заграницы, все отечественное.
И все же, несмотря на мое откровенное желание поехать куда-нибудь за бугор, съебаться и больше никогда не возвращаться обратно, я получил немалое удовольствие там, где я был, отвлеченный от заебавшей меня рутины.
Больше того, вдали от привычных для меня серых, каменных джунглей со мной познакомилась женщина по имени Анна. Это было уже в последний день моего пребывания в этом приятном месте, и Анна оказалась не менее приятной и привлекательной внешне представительницей другого пола, которая сразу же запала мне в душу со всей своей теплотой и открытостью.
Но прежде я вновь видел сон, легко и быстро уснувший под расслабляющий все мое сознание и плоть кондиционер, расположенный в гостиничном номере.
Я вновь видел Единую Сущность, самого настоящего Дьявола, чье испепеляющее око беспристрастно наблюдало за всеми девятью мирозданиями Преисподней, и чей губительный для всего живого естества огонь распространяли посланцы, самовольно назвавшие себя таковыми, но благоговейно поклоняющиеся ему так, будто действительно были созданы по его воле. Я смотрел прямо в лицо ему, в лицо, недостижимое для взора никого другого, оказавшегося под его наблюдением. Я был другим, я не принадлежал той реальности, что была под визуальным контролем Единой Сущности. Я прекрасно знал о том, кого (или что) видел, я знал о возможностях силы, источник которой был прямо перед моими глазами, прямо передо мной. И эта сила ничуть не касалась меня, как будто существовала некая прозрачная преграда, разделявшая нас друг от друга именно с этой целью.
И там, где-то в самой глубине, в самом эпицентре светила, которому на самом деле было все равно, я мог разглядеть настоящее лицо, полное черной бездны, холодное от невозможности божественного света озарить его, образованное по воле его же посланцев. Оно существовало и отсутствовало одновременно, отчего солнце оставалось бездушной звездой и вместе с тем разумной сущностью.
Я мог коснуться его собственными руками, и я чувствовал его страшную безграничную силу всем своим естеством, всем своим сознанием.
И мои прикосновения заменяли мою речь, с которой я обращался к нему.
И солнце отвечало мне, позволяя мне чувствовать его испепеляющую жестокую силу, от которой не было спасения, но которая была совершенно безвредна для моего тела. Проснувшись, я подумал о том, что я был уверен в своей принадлежности этой устрашающей силе, что я сам обладал ей, либо я был причастен к появлению Единой Сущности в принципе. Не было никакого страха, не было даже намеков на возможность моего небытия в момент этих прикосновений к светилу.
Зато я видел, благодаря им, каждый уголок всех девяти мирозданий, доступных для Единой Сущности.
Несколько раз я пересматривал полноценный анимационный фильм по мотивам компьютерной игры, основанной на части «Божественной комедии» Данте Альгиери. По сюжету ее главный герой по имени Данте спустился в Ад в поисках своей возлюбленной – Беатриче, чья душа после ее насильственной смерти была похищена Дьяволом в качестве награды за измену Данте с безымянной женщиной и нарушением его клятвы верности возлюбленной невесте. В процессе своих поисков Данте посещал каждый из девяти кругов Ада, воспроизведенных аниматорами (постаравшимися перенести компьютерную игровую графику в рисованный мультяшный вид) достаточно впечатляюще. Я, конечно, не был хорошо знаком с оригинальной «Божественной комедией», и уж точно не играл в вышеуказанную игру, достаточно мрачную в плане атмосферы и обилия расчлененки (хотя посмотрел ее полное прохождение все в том же Интернете), но тем не менее я остался доволен увиденной картинкой настолько, что сохранил мультфильм на жестком диске.
И вот те образы, что я видел в своем сне, были совсем не теми, какими получились у создателей данного мультфильма. Однако, проснувшись, я не мог сохранить их в своей памяти, и мультяшный Ад сам собой занял их место, будто стараясь оградить мое сознание от подлинности ужасов Преисподней, что открылись мне во сне. Я не помнил их поутру, открыв глаза в реальном мире, однако я чувствовал нешуточный страх, даже ужас, на мгновение сохранившийся в моем сознании в момент пробуждения. Этот ужас охватил меня в конце сна, с которым я взирал общий план всех девяти мирозданий Ада, представившихся мне одновременно во всей своей красе, благодаря Единой сущности.
Я знаю о том, что структура Ада, согласно описаниям в специфической литературе, представляет собой девять кругов, расположенных один под другим в виде конуса, вершина которого олицетворяет самое малое количество грешных душ, и чем ближе к основанию, тем это количество лишь растет.
Я видел этот конус, состоящий из кругов-мирозданий, насыщенных ужасами, творящимися на каждом из них. Я видел, насколько изощренными могут быть физические истязания, придуманные самым отмороженным людским разумом, место которому однозначно должно быть навсегда изолировано от общества. Я видел физические истязания так отчетливо, как будто сам проходил через них, освещенные светом Единой Сущности. И в тот момент мне более чем казалось, что я проходил через них на самом деле.
А ведь так и было, но я мог лишь вспомнить этот ужасный ультрафиолет, излучаемый бездушным солнцем, затмевающий все остальное, просто меркнущее в сравнении с прочими муками.
Казалось, что так и было на самом деле, и проснувшись после этого сна я будто вспомнил что-то из прошлой жизни, память о которой стерлась при появлении меня в теле в том Бытие, которое окружало меня в этот раз. И лишь эти сны, представляющие мне Ад, оставались той единственной возможностью напомнить мне о прошлом.
Я мог и без проблем переживал эту страшную силу Единой Сущности в своем прежнем состоянии, в своей прежней форме, совершенно отличной от моего теперешнего физического тела, и оттого я злился и ненавидел летнее солнце, вынужденный терпеть свою неполноценную и непригодную для зноя и пекла плоть.
И вот день спустя в моей жизни появилась Анна в красном в белый горошек платьице, из-под которого, как в песне, в солнечных теплых лучах сверкали стройные грациозные ножки, и каждый шаг ее заставлял меня умиляться и восхищаться женской статью.
Оставим подробности этого знакомства.
Оставим подробности ее внешних данных, пусть каждый найдет в Анне свой идеал.
Все, что было со мной прежде, включая слишком жуткие сновидения об Аде и Единой Сущности, мгновенно отошло на второй план, стерлось из памяти, оставляя лишь что-то светлое и обнадеживающее, что могло со мной вообще произойти в этой жизни.
В один миг я утратил контроль над собой, утратил волю. В один миг я стал какой-то бесформенной стряпней, каким-то тютей, самым настоящим беспомощным тюфяком.
Но, бляха муха, мне это понравилось. Все во мне пребывало в состоянии эйфории, когда Аня смотрела на меня добрым взглядом, когда говорила со мной, и в каждом слове ее, обращенном ко мне, был интерес, разбуженный в ней моей персоной. На открытом лице Ани не было ни капли смущения или неуверенности, когда она прикасалась ко мне или чувствовала мои собственные прикосновения. А мне было в удовольствие держать ее за руки, касаться ее ухоженных волос, просто видеть ее рядом с собой.
И, разумеется, это Аня наградила меня той силой, которой сама обладала.
Сила эта проявилась практически сразу с того момента как моя с Аней дорожки пересеклись друг с другом.
Силой этой являлось некое напыление по всему моему телу, которое нельзя было различить визуально даже мне. Его можно было только чувствовать, наблюдать каким-то внутренним зрением, определить его легкое золотистое сияние. Напыление выполняло функцию этакой пленки, надежно предохраняющей мое тело от ультрафиолета, источаемого тяжелым летним солнцем. Напыление не пропускало обжигающее пекло, сохраняя лишь солнечный свет, который приятно ласкал мою кожу, как и должно было быть с самого первого дня моего появления в этом мире, как было в моих детских воспоминаниях теплых солнечных дней, совершенно беззаботных, насыщенных сочными красками.
Каким-то внутренним зрением я не видел ничего подобного на телах других людей. За исключением, как я уже сказал, самой Ани.
Но каким-то образом я знал, что до нашей встречи у нее так же не было никакого подобного напыления на теле. Я знал, что я хотел думать так, но тем не менее. Я намеренно не говорил с ней об этом, да и вряд ли бы вообще додумался заговорить с Аней о нашей общей с ней силе.
Она не была таким же как и я гостем, прибывшем в этот город в качестве отдыхающего. Аня родилась здесь и прожила свою жизнь до нашего знакомства здесь, ни разу не задумавшись о том, чтобы куда-нибудь переехать с намерениями улучшить свое положение. Ей нравилось оставаться на своем месте, ее все устраивало, она была открытой и естественной. В долю мгновенья она увидела во мне родственную душу и даже больше, раз я приглянулся ей как мужчина.
Для Ани я был нечто большее, чем простой романчик с плотскими удовольствиями на пару дней. Она хотела длительных и откровенных серьезных отношений.
Аня не хотела меня отпускать обратно в ту жизнь, из которой я вырвался на короткое время, желая спрятаться от холодного солнца и его самопровозглашенных посланцев, по вине которых мое тело страдало каждое лето, начиная с весны и до первых зимних холодов последние несколько лет. И еще я опасался, что отъезд и возвращение меня обратно приведет к утрате мной этой силы и незримой визуально пленке на моем теле.
Однако у меня оставались некоторые хвосты, которые я не мог не подчистить за собой, несмотря на то, что я не был чем-то привязан к своей прежней жизни. Мне необходим был всего месяц, чтобы покончить с ней, если я хотел быть с Аней и впредь.
А я хотел этого.
Будто в какой-то момент встретил ту, которая была предназначена мне Судьбой.
Разумеется, мы обменялись номерами телефонов. И она несколько раз позвонила мне, пока я возвращался домой, чтобы быть в курсе, что со мной все в порядке. Вся дорога на машине заняла часов восемь, не больше, и, по-моему, к месту отдыха мы доехали гораздо быстрее.
По возвращении я не мог спокойно уснуть в первую ночь. Я сам позвонил Ане, чтобы пообщаться перед сном грядущим и успокоиться.
Она приехала ко мне спустя всего три дня. Вечером, практически без предупреждения. На протяжении их мы созванивались через каждый, не знаю, час, два. Мой телефон практически не отдыхал: то я звонил, чтобы узнать как Аня без меня, то она интересовалась как моими делами, так и моим здоровьем.
И когда Аня внезапно предстала передо мной на пороге моего съемного жилища, я на мгновенье растерялся. Нет, я предполагал, что она может оказаться здесь, жаждавшая быть со мной, отказавшаяся, однако поехать со мной, чтобы потом, по ее требованию, вернуться домой к ней, но сам про себя желая этого ее приезда. Да, про себя я даже больше чем просто хотел, чтобы Аня оказалась здесь.
Так что моя растерянность оказалась практически мимолетной, молниеносной, вспыхнув и тут же погаснув навсегда.
-Я не могла не приехать, - коротко объяснила Аня, переступив порог моей временной хаты.
Мы обнялись так, будто не виделись лет десять, а то и больше.
Аня приехала, практически неподготовленная к длительному пребыванию у меня, но желавшая оставаться со мной до конца месяца, чтобы потом я переехал к ней. И все эти дни, что мы оставались вдвоем, за окном стояла жара под тридцатку, но мы совсем не чувствовали ее, защищенные удивительной силой на наших телах.
Мне было просто похуй на все, что происходило в этот период времени вокруг меня. Вокруг нас, занятых самими собой.
Сбылась некая моя мечта, едва Аня вошла в мой дом, но намеревавшаяся перетащить меня на ее территорию. Да, у нее был свой дом, построенный при поддержке ее же родителей. Я должен был понимать, что не мог быть там хозяином, оставаясь всего лишь гостем, которого так хотели видеть в стенах того дома. Я это понимал. Но так же я понимал и тот факт, что должен был быть рядом с Аней, чувствуя ее собственную непереносимость пекущего в это лето солнца, что и свою, защитой от которого мы обладали, оставаясь вдвоем и испытывая взаимную симпатию и страсть.
Оставаясь вдвоем, рядом друг с другом, верные своим чувствам, мы могли перенести этот жуткий ультрафиолет, по сравнению с которым все прочие невзгоды и мучения казались просто какой-то мизерной вероятностью.
Тем более, что Аня в первый же день своего приезда ко мне взяла надо мной самое настоящее шефство. Как будто мы уже были официальными (ну или еще нет, но гражданскими) мужем и женой, и каждый из нас четко знал свои обязанности.
Я знал, что Аня занималась организацией доставки продуктов питания по школам, детским садам и больницам целого района. Она была ответственной, и получала ****юлей первее всех своих замов и прочих подчиненных ей сотрудников. Она рассказывала мне о серьезных должностях своих родителей в областной администрации, у которых имелись и деньги, и связи, но к которым Аня обращалась очень и очень редко. И приобретение дома было, как раз, одним из таких случаев, и то, поддержку родителей деньгами Аня восприняла вынужденно, с неохотой, но понимавшая всю бессмысленность лезть в долги.
Так что в еде проблем для меня не возникло, было бы на что и из чего приготовить. Деньги имелись у нас обоих, и в этом вопросе мне волноваться было не чем.
-Может быть, здесь останемся? – тем не менее, предлагал я, наблюдая за тем, как все больше наши отношения перерастали в гражданский брак.
-Нечего тебе здесь делать, - категорично отвергала Аня, - Ни тебе, ни мне. Поверь, я знаю как будет лучше для нас обоих.
Она уже определила мне место работы в ее краях. И надо отметить, что то, что мне предлагалось, было куда легче моих каждодневных пеших походов, особенно под палящим с самого утра солнцем. Аня предлагала мне поменьше физического труда, но куда больше ответственности (с соответствующей зарплатой), не сомневаясь в моих силах справляться с предлагаемыми работой задачами.
Я не хотел и не должен был спорить с ней. В конце концов, мне было нужно оставаться с Аней рядом, с той, к которой у меня были откровенные чувства. Где-то на интуитивном уровне я понимал, что Аня была моим единственным шансом получить от этой жизни максимум положительных эмоций и предложений, одним из которых была защита от ультрафиолета, становящегося с каждым годом сильнее. И еще сама Аня, стремление владеть и обладать которой было не менее сильным в сравнении со смертоносным солнечным излучением. Все внутри меня находилось в каком-то возвышенном состоянии, когда я видел ее, осязал, слышал ее голос, обращенный ко мне. И со стороны это ликование могло показаться какой-то невероятной одержимостью, вспыхнувшей во мне совершенно внезапно.
И вот мы, наконец, оставили опостылевший мне город, чтобы переехать в другое место.
Мы покидали город на ее машине, на которой Аня приехала ко мне, и на которой до этого предлагала отвезти меня домой, однако я хотел вернуться с теми же людьми, с какими приехал на отдых.
И  сейчас Аня была, наконец, довольна, когда я сел в кресло пассажира ее машины.
-Забудь о том, что было в твоей жизни прежде, Зайка, - в очередной раз повторила она, - Я желаю тебе только добра.
Она легонько ткнула меня пальцем в нос, после чего завела двигатель, и мы тронулись в путь. Мне нравилось, когда Аня обращалась ко мне словом «Зайка», сам не знаю почему.
С собой я взял пару больших полиэтиленовых пакетов, набитых одеждой и постельным бельем, и свой ПК с монитором. Все остальное Аня просто выбросила в мусорку, сказав, мол, тебе это нахуй не надо, и у нее в доме все есть. Она вообще была достаточно деловой и решительной женщиной, всегда знавшей, что ей было нужно в данный момент времени.
Можно так сказать, она вцепилась в меня мертвой хваткой, сраженная стрелой Купидона, и страстное ее сердце одержало над Аней верх, придав ей еще больше решительности. Было ли мне это нужно? Я думал, что да, если я вообще мог думать, больше повинуясь всему чему угодно, но менее всего здравому смыслу. Потому что на новом месте я знал лишь Аню, и мог надеяться лишь на нее. В том числе, на ее силу, связавшую нас обоих, без которой нам обоим было чертовски тяжело.
Она включила музыку, от которой я просто задремал, чего раньше со мной не было.
В какой-то момент Аня чертыхнулась, а потом резко нажала на тормоза.
И через мгновенье машина содрогнулась от сильнейшего удара, после которого я вырубился, так и не успев понять, что произошло.
Как выяснилось впоследствии, пожилой водитель впереди едущего автомобиля потерял управление и въехал на скорости в отбойник. Машину отбросило на встречную полосу, где она столкнулась с другой легковушкой. И уже та легковушка въехала в нас. Это, ****ь, дорога, и даже бдительность и реакция не всегда срабатывают вовремя.
В этом происшествии мне повезло чуть больше, поскольку удар пришелся на сторону Ани, и я отделался сломанной рукой и несколькими ушибами.
Что касается Ани, для нее эта авария обернулась инвалидной коляской.
Я прекрасно понимал все, что она чувствовала, осознавая свою беспомощность, в один миг перевернувшую всю ее жизнь.
-Видишь, какой я стала, зай? – попыталась улыбнуться Аня, пока что пребывая на больничной койке.
-Все будет хорошо, - без раздумий, и самое главное, без фальши утешал и подбадривал я, - Не переживай: нас двое, мы справимся.
В этот момент я чувствовал внутри некоторое отступление, некоторую неприязнь к самой возможности говорить с Аней сейчас, когда она пребывала какой-то совсем никакой. Однако это было всего лишь НЕКОТОРОЕ отступление, нечто похожее на невольное пробуждение в момент захватывающего все сознание сна, насыщенного яркими событиями, из которого сознание пытается выбраться хотя бы на миг, теряя связь с реальным Бытием. Как будто срабатывает инстинкт самосохранения, требующий проверки на жизнеспособность физического тела в определенный момент времени. И убедившись, что привычное Бытие все еще существует, мозг вновь погружает сознание в сон.
Тогда же я познакомился с родителями Ани – Виктором Петровичем и Ольгой Павловной, примчавшихся в травматологию, едва информация о случившемся с Аней дошла до их ушей.
Как я уже упомянул, они оба занимали места в областной администрации, и обладали и связями, и деньгами. Поэтому они не скупились на копейку, чтобы предоставить Ане качественный уход со стороны персонала больницы.
-Я знаю о тебе, - заявил Виктор Петрович, обратившись ко мне, - Анна не замедлила рассказать мне и матери о том, что встретила мужчину, который ей по душе. Она сказала, что намерена выстроить с тобой глубокие отношения.
-Я готов к ним, - кивнул я головой, понимая, куда он клонит.
В одно мгновенье я распознал в этом человеке одного из посланцев Единой Сущности, о которой не забывал, вырвавшись из последних  сновидений об Аде в реальный мир. Я чувствовал излучаемый Виктором Петровичем ультрафиолет, который мог обжигать и обжигал, и только еще существующая по всему моему телу защита оберегала меня от его разрушительной силы.
Больше того, после аварии я чувствовал усиление своей защиты, ставшей куда более плотной, куда более прочной.
-Анна поехала к тебе по своей воле, - заметил Виктор Петрович, - Ей давно пора завести свою собственную семью. Раз ты готов к отношениям после  того, что с ней случилось (и с тобой тоже), значит ты берешь на себя ответственность. Я готов вам помогать, но ты должен знать о том, что в таком случае ты не имеешь права включать обратку: я просто тебя из-под земли достану. Будешь хорошим мальчиком – получишь профит. Дружи со мной, парень.
Я не боялся его, я понял, что не боюсь его. Я не боялся его благодаря тому, что чувствовал себя огражденным от могущего причинить серьезные физические увечья его ультрафиолета.
Но, кажется, Виктор Петрович понял то же самое.
-Я готов взять на себя ответственность, - повторил я, - Я хочу быть рядом с Аней.
-Хорошо, - кивнул он, восприняв мою настойчивость со всей серьезностью.
Жена его – Ольга Павловна – оказалась слегка мягче, хотя женщина так же излучала жгучий ультрафиолет, и так же понимала, что я обладал защитой от его губительного воздействия. Как и ее муж, она занималась вопросами оформления земель в частную собственность. Другими словами, гробила естественную среду обитания в пользу застройщиков, превращая живые зеленые уголки в бездушные каменные коробки для всех желающих, кто готов был платить.
Внешне Аня сохранила некоторые черты лица своей матери, например разрез и цвет глаз.
Только, в отличие, от нее в глазах Ани не было ничего холодного и колючего, способного вызвать неприятие в собеседнике. И даже приятные голос и адекватное поведение Ольги Павловны, казалось, не могли скрыть эти неприятные ощущения, вызванные ее взглядом.
- Что теперь будешь делать? – уточняла Ольга Павловна у меня.
-Я уже сказал Виктору Петровичу, что намерен остаться с Аней, - пожал я плечами, - Это называется нормальными человеческими отношениями, при которых один человек оказывается в беде. И нет никакой жалости, - опередил я ее, - Обязанность.
-Лишь бы твои слова не оказались просто словами, - хмыкнула Ольга Павловна.
«-И не стремлением пристроиться поудобнее», - сдержалась она, но смысл несказанных слов мне был более чем понятен.
-Мы, конечно, наймем кого-нибудь, чтобы хотя бы есть готовили. На первое время, до того, наскребем денег, чтобы поставить дочь на ноги, - пустилась Ольга Павловна в объяснения, - А что ты умеешь делать?
-Всего понемногу, - без раздумий и паузы ответил я, готовый делать все, что мне могли предложить, даже грохнуть кого-нибудь.
-Давай договоримся таким образом: первое время ты будешь заниматься моей дочерью, чтобы она не чувствовала себя зажатой, чтобы она знала, что у нее есть ты. Во всех смыслах. Я хочу посмотреть на твои человеческие отношения, без жалости, - заметила Ольга Павловна, - Я не хочу, чтобы у  моей дочери в глазах была печаль, когда она будет говорить о тебе. Если все сложится, тогда поговорим об удобном месте для тебя.
И вот, наконец, я оказался у Ани дома. Не сразу, конечно, не как планировалось, но вот этот момент настал.
И мне сразу понравилось это место, самый настоящий уголок, даже не уютное гнездышко. Именно, что уголок, достаточно укромный в целом мире, казалось, спрятавшийся на насквозь просматриваемом солнцем теле Земли. Спрятавшийся и затаившийся в период мощного и все сжигающего излучения.
Оказавшись в этом месте, с отличной вентиляцией, с чистым свежим воздухом (не хватало еще лоз винограда на стенах и криков фазанов, как в доме Верещагина из Белого солнца в пустыне), моментально пленившего меня всего, отчего я сразу понял, что уходить отсюда себе дороже, я странным образом мог наблюдать Единую Сущность вместо солнечного диска на ясном безоблачном небе. Именно единую Сущность, поскольку внутри дома я всем своим нутром чувствовал Преисподнюю за пределами его стен, невероятно жгучую, пронизанную нестерпимым пеклом во всех девяти ее мирозданиях. Казалось, что я, наконец, завершил свой длительный переход в этом портале, о котором говорилось выше, приведшем меня в Ад, мучительный жар которого оказывался самой страшной его частью, чем любые предлагаемые им пытки. И даже защита моего тела, ставшая только сильнее после аварии, вряд ли смогла бы и дальше оберегать меня от силы Единой Сущности, лицо Виктора Петровича в которой я видел сквозь стены дома и на недостижимом между нами расстоянии.
С точки зрения технической продвинутости, в доме имелось все для обеспечения минимума физического труда. Аня держала в доме все от пылесоса до микроволновой печи, активирующихся через «Алису», чтобы как можно меньше расходовать физических сил на самообслуживание. И как будто она знала, что рано или поздно, но однажды придет такой день, когда «Алиса» будет ей крайне необходима. А если и не знала, то могла предполагать.
-Охрененно, ничего не могу сказать, - выразил я свою оценку того, что обнаружил в доме, - Дом мечты: все под рукой и ничего лишнего. Даже кондиционер есть.
-Я же говорила, что тебе понравится, - довольно улыбнулась Аня.
Родители приобрели для нее автоматизированную коляску, чтобы дочери не приходилось крутить колеса вручную, и этот факт являлся еще одним плюсом для меня.
-Это дом не для одного человека, но для нас двоих, - прокомментировала она, провожая меня за собой на кухню, пол в которой был выложен из кафельной плитки с цветным узором, - Не поверишь, но мне так охота что-нибудь схомячить.
Аня вела себя вполне естественно, так, будто с ней ничего не случилось.
Но про себя я понимал, как ей было тяжело, в первую, очередь с пониманием того, что все было иначе. Лишь я дополнил ее круг общения, который обязательно сократится в связи с ее физической неполноценностью.
А что я сам?
Конечно же я надеялся на самые плюшки, которые должен был, естественно, заслужить. В первую очередь, Аня, которая хоть и была теперь физическим инвалидом, все же не утратила своего природного очарования, захватившего меня всего. У нее были нежные руки, и нежность их никуда не делась. У нее оставался добрый взгляд, у нее оставалась добрая улыбка, у нее оставалось доброе по отношению ко мне сердце. И ничего из этого не заслуживало моего свинства. Я мог брать Аню на руки, чтобы, допустим, перенести ее на кровать или в туалет. Я мог, в какой-то степени, даже быть удовлетворенным в подобном ключе таким положением ее дел, ее беспомощностью, которую так хотелось облегчить.
Аня отметила мягкую хватку моих рук, легкость и нежность моих прикосновений. И все это никуда не делось и сейчас.
-Я куплю тебе системник, мой Зайка, - предложила Аня, когда я сел за стол, как и она, чувствуя легкий голод, - Я знаю о том, как сильно ты дорожишь своей коллекцией.
Это было правдой, и я не возражал против ее предложения. Мой ПК необратимо пострадал в аварии, и я утратил доступ к его жесткому диску, на котором хранилась та самая коллекция любимой мною музыки и любимых с детства книг. Однако при мне еще оставались флешки (и еще съемный накопитель, он же – съемный жесткий диск объемом в один терабайт памяти), на которые я заблаговременно перенес содержимое жесткого диска моего ПК в двух экземплярах. Ане понравилась немалая часть моей музыки, а я и не запрещал ей пользоваться своим компьютером, хотя у нее имелся и собственный айфон.
-Я хочу, чтобы у тебя было все, что тебе нужно, Зая, - заявила она.
-Да мне нужно не так уж и много, - улыбнулся я и взял Аню за протянутую ко мне руку, - На роскошь не претендую, сама знаешь.
-Знаю, - кивнула она, - А все это - далеко не роскошь. По большому счету – необходимость в мире, который предлагает технологии.
-Твои родители сказали, что хотят нанять человека в качестве прислуги.
-Да пусть нанимают, - хмыкнула Аня, - Пусть смотрит за домом, пусть командует техникой. Нам с тобой больше времени достанется. Только не говори, что тебе хочется кофе в постель мне подать. Давай оставим эту чушь.
-Ты не хочешь кофе в постель?
-Было бы классно, и мне еще никто не предлагал такое. И ты тоже.
-Исправлюсь, - только сказал я, чувствуя себя пристыженным, но вместе с тем подбодренным на этот «подвиг».
Нет, можно так сказать, мало что изменилось в наших отношениях.
Я бы сказал, что они принудили меня заглянуть внутрь себя чуть глубже.
Хотя, по факту, чушь полная.
Потому что я всегда был уверен в самом себе. Я всегда был разным, и что-то одно с легкостью менялось на что-то другое. Я был собой, и всегда старался следовать за тем, что мне нравилось и что я считал необходимым приобрести.
Теперь я хотел заботиться о человеке, с которым я был рядом. Я хотел оставаться в его доме. Я хотел и дальше обладать своей силой, оберегавшей меня от ультрафиолета Единой Сущности. Я хотел материального поощрения за свое отношение к Ане не только как к любящей меня женщине, но и за чисто человеческий подход к ней. Я хотел признания меня в качестве далеко не пустого места. Я не должен был никому ничего доказывать, доказывают пусть прокуроры в судах. Но корыстные мотивы проснулись во мне совершенно внезапно, и не имело смысла не обращать на них внимания. Потому что это было естественным для меня.
Так произошло в моей жизни, что однажды я встретил женщину, материально обеспеченную, которой я пришелся по сердцу, которая запала в душу мне самому, и у которой оказались родители с серьезным статусом: при деньгах и связях. Пусть то были лица, к которым у меня была достаточно сильная неприязнь, основанная на физиологических особенностях моего тела, а так же на четком понимании результатов их деятельности, от которой мое тело испытывало вполне определенный дискомфорт, и должно было страдать еще больше, с учетом масштабов и конечной цели их деятельности. Я, ведь, не одобрял действия, направленные на засирание некогда зеленых нежилых участков частными постройками. И еще меньше мне нравилось осознание существования зеленых территорий, обозначенных кем-то, у кого денег жопой жуй в качестве собственности, за пребывание в которых люди должны были платить из собственных карманов. Например, платные пруды, озера, заповедники, парки, аллеи. Вот то, о чем говорилось прежде – места, сохраняемые нетронутыми в условиях нещадного ультрафиолета, пребывание в которых платно.
Но дом Ани был построен именно таким образом: на месте живого уголка, который был нещадно изничтожен в угоду постройке здания.
Так в чем же было дело?
Да все, ****ь, просто. Все дело во мне. Личный интерес – вот что это такое.
Когда все похуй, когда есть то, ради чего ты готов на самые смелые, на самые опрометчивые деяния. Когда кружит голову от осознания присутствия в твоей жизни, по крайней мере, кажущегося удовлетворения в физическом мире.
Вот и мне было похуй.
И хоть за пределами дома караулила Единая Сущность, и только благодаря своей защите от ее смертоносной силы я мог переносить ее, про себя я приходил к мысли, что не такая уж эта Единая Сущность и невыносимая, как я воспринимал ее определенное время тому назад.
 Вот оно – здесь и сейчас.
И все переменчиво. И то, что было, уже в прошлом. И на самом деле здесь и сейчас – единственное, что имеет значение. И в том и заключается подлинность существования.
И, кажется, защита моего тела стала вдруг некоей иллюзией, каким-то внушением, переданным мне Аней для того, чтобы обозначить, что не все потеряно для меня в этом Бытие.
И даже Единая Сущность утратила на время прежнюю мощь.
Потому что наступили осенние холода, которых я так привык ждать каждый год.
И осень напоминала мне о каком-то логове, надежно принимающем меня и внушающем мне невозможность чьего-то вторжения, а самое главное, гарантирующем мне мою собственную невозможность к какому-нибудь побегу. Ибо в логове, а не в доме, куда больше тепла и уюта, чем может показаться на первый взгляд.
Виктор Петрович же и Ольга Павловна и впрямь наняли человека, который совсем не был лишним в нашем с Аней доме.
То была женщина в годах, прекрасно управлявшаяся с бытовой техникой, приводимой в действие голосовыми командами.
И на самом деле я ожидал какую-нибудь молодуху, целью которой являлись бы трещины в моих с Аней отношениях, готовых вскоре перерасти в брак.
Вместе с тем, с появлением Инессы Васильевны я начал что-то чувствовать на протяжении их, приближавших еще пока что не обсуждавшийся нами вслух день и час, хотя мы оба были готовы придти к общему мнению в обозначении подходящей даты. И то, что я чувствовал, казалось мне чем-то величественным и оттого невероятным.
Я начал чувствовать какую-то силу, постепенно копившуюся вокруг Ани. Нечто невероятно плотное, почти твердое, окружавшее Аню неким облаком. И, кажется, Аня так же чувствовала ее, полная жизненных сил, какая-то окрыленная по мере того, как осень все больше превращалась в зиму, и первый декабрьский снег застелил двор тонким покрывалом, чему она не могла нарадоваться.
Что было источником этой силы, я не знал.
Но однозначно Инесса Васильевна имела  этому отношение.
Это была достаточно строгая женщина, которая в прошлом носила звание прапорщицы, и без стеснения могла пустить в ход руки, чтобы всечь как можно больнее.
И несмотря на ее боевой дух и строгий характер Аня как-то быстро и легко нашла с домработницей общий язык и наладила с ней отношения.
Однозначно сама Инесса Васильевна не являлась источником той силы, о которой я уже упомянул. Однако она явно была в курсе ее, и чувствовала ее с той же ясностью, что и я сам.
Сила эта придавала Ане физических сил. Нет, конечно Аня и без того не чахла, пребывая в своем инвалидном кресле, как морально, так и физически, несмотря на наше с ней общение и на мою поддержку. Она все так же была полна позитива и надежд на восстановление утраченных из-за аварии возможностей двигать ногами. Она планировала заняться реабилитацией и физиотерапией, или как это там правильно называется. Она хотела детей от меня.
И вот едва в доме появилась эта женщина, представленная нам Виктором Петровичем и Ольгой Павловной лично, Аня заметно приободрилась, почувствовав эту силу, коснувшуюся ее, казалось бы, из ниоткуда.
А где-то в начале декабря, едва первый снег стаял, но все говорило о том, что вот-вот выпадет новый, Виктор Петрович и Ольга Павловна в очередной раз приехали к нам, чтобы узнать как обстоят дела. Они были у нас каждые выходные.
В этот раз Виктор Петрович предложил мне съездить с ним на одну, как он сказал, встречу, очень важную и требовавшую наличие свидетелей.
-Ты просто будешь оставаться в машине, - предупредил он, - Да не горюй так: не будет никакого смертоубийства. На все про все уйдет минут десять.
За прошедшее время я перестал чувствовать к этому человеку неприязнь. Я уже сказал, что не боялся его, защищенный своей собственной силой, дополненной после аварии, но вот постепенно перестал испытывать и чувство отторжения как к тому из тех, кого называл посланцами Единой Сущности.
И вот мы с ним подъехали к частному дому, выложенному из красного кирпича и спрятанному за кирпичным белым забором с высаженными перед ним туями. Виктор Петрович остановил машину прямо перед зарешеченными железными воротами и поспешил выйти наружу.
-Все, оставайся в машине, - потребовал он.
Я остался сидеть в пассажирском кресле, чтобы быть свидетелем этой встречи Виктора Петровича с человеком, видимо, хозяином дома, который вышел к нему через калитку в воротах после того, как тот нажал кнопку дверного звонка. Между этими двумя людьми была существенная разница в комплекции, категорично не в пользу Виктора Петровича.
Тем не менее, они пожали друг другу руки, а потом перешли к разговорам, в ходе которых владелец дома передал Виктору Петровичу какие-то бумаги.
Потом они вновь пожали друг другу руки и с миром разошлись.
-Очканул? – спросил меня Виктор Петрович, вновь оказавшись в машине и убрав тонкую прозрачную папку с документами в бардачок, после чего улыбнулся, - Не ссы, пацан… Весной следующего года ты станешь владельцем этого дома, - заявил он, когда мы отъехали подальше.
-Да ладно, - только мог выдавить я из себя, вперив в него недоуменный взгляд.
-Но до этого момента я познакомлю тебя с некоторыми людьми, - продолжил Виктор Петрович, глядя только на дорогу, - С теми, которых ты, скажем так, не жалуешь.
Я никогда прежде не говорил с ним на эту тему. Однако я понимал, что он, возможно (да наверняка), чувствовал мое отношение и к нему, и его жене в частности, и к людям его статуса в целом.
-Однако то, что я делаю сейчас в твою пользу, однозначно не ради моей дочери, - попытался пояснить Виктор Петрович, - И уж точно не в качестве моего расположения к тебе.
-А в качестве чего тогда? – не сдерживал своего любопытства я.
-Я знаю о том, что ты не единожды видел Единую Сущность – так ты Его называешь, - не сразу объявил Виктор Петрович, - Я знаю это потому, что Он сказал мне. Он показал мне тебя.
-А кто Он? – только мог полюбопытствовать я, застигнутый этими замечаниями врасплох.
-Ты можешь называть Его как тебе заблагорассудится: Дьявол, Единая Сущность, Отец, Учитель.
-А мне всегда казалось, что это всего лишь солнце. Звезда, вокруг которой вращается столько-то планет в космическом пространстве, имеющая свою траекторию, отчего движение их проходит по спирали, - попытался возразить я, - Законы небесной механики, астрономия, физика, все такое. И никаких Отцов, Учителей, и всего подобного.
-Он скрывается внутри этой звезды. Его сила в том, что люди считают солнце всего лишь звездой. Потому что Он так хочет. Ты ведь видел, что это не так. Ты видел его подлинное лицо.
-Я думал, это всего лишь сон, основанный на моих переживаниях.
-Ты всего лишь так думал, - кивнул головой Виктор Петрович, - На самом деле, это связующая нить между всеми нами.
-Всеми нами? – переспросил я в ожидании какой-то жуткой Истины.
-Мы должны помогать другу. Мы должны помогать друг другу даже если находимся друг с другом в состоянии смертельной вражды. Мы должны быть вместе, чтобы в любой день оказать посильную поддержку в трудный момент час. Сказав мне о тебе, Он сказал о тебе всем остальным. Моя дочь даровала тебе часть своей силы, часть Его силы, без которой ты просто жарился и страдал под Его взором.
Мне так и хотелось назвать его поехавшим.
Но вот незадача, слишком много деталей выступало в защиту Виктора Петровича.
Он сказал, что Аня передала мне часть своей силы, которая могла действительно могла оказаться дьявольской. Видимо, он знал о том, что происходило с его дочерью с появлением Инессы Васильевны, которую, как я начал понимать, позвал в наш с Аней дом именно с этой целью. Я предчувствовал, что сила вокруг Ани, придававшая ей физических сил, должна была, в конечном счете, поставить ее на ноги, и Виктор Петрович со своей женой знали об этом наверняка.
Он знал о моих снах, знал о подробностях их.
Он знал о моем дискомфорте, доставляемом мне жгучим летним солнцем. Он знал о том, ЧТО ИМЕННО чувствовал я в этот сезонный период, принуждавший меня ненавидеть «чертово ебучее лето».
Могло ли быть мое с Аней знакомство, в таком случае, случайным?
Я справедливо называл таких как Виктор Петрович и Ольгу Павловну посланцами Дьявола, провозгласившими себя таковыми самостоятельно. И вот, кажется, я общался с одним из таких в реальном мире, тет-а-тет, и приходил к мысли, что сил-то у них оказывалось больше, чем просто власть и деньги.
Но, может быть, эти дополнительные силы имелись не у всех? Не могло ли оказаться так, что среди сектантов и откровенных сатанистов, которыми являлись все эти Рокфеллеры с Ротшильдами, и все эти европейские фамильные роды с тысячелетней историей своего существования, желающие превратить человечество в своих покорных рабов, имелась группа подлинных приспешников темных сил, члены которой обладали сверхъестественными способностями?
Это в далеком детстве я мог верить и верил и в Бога, и в Дьявола, и читал Библию, которая представлялась мне не просто священным писанием, но каким-то историческим романом с захватывающим сюжетом. Со временем, конечно, я осознал, что нет ни добра, ни зла, а есть только личные интересы, которые либо в угоду твоим собственным, либо тебе с ними не по пути.
Тем не менее, эти религиозные догмы, которыми я занимал свою неокрепшую голову, никуда не исчезли за прошедшие годы.
Ну потому что я был свидетелем того, о чем говорил в начале: о том, что с каждым годом лето становилось жарче благодаря стараниям этих самых фанатиков с деньгами и властью в карманах.
Конечно я был знаком с киношными сюжетами, повествующими о приспешниках Дьявола, проводившими свои темные ритуалы, и, в конечном счете, столкнувшимися с бесовщиной на самом деле, к чему, естественно, никто из них не был готов.
И вот я так же столкнулся с темной силой (именно с темной), совершенно неожиданно.
И в этот момент моего с ним общения, я пришел, вдруг, к мысли, что сила, которая позволяла мне переживать жесткий летний ультрафиолет солнца, подаренная мне любящей меня женщиной, может быть так же легко у меня отнята по ее же воле. Если мне сказали, что, мол, мы должны помогать друг другу, не означало ли это, что такая вероятность имела место быть?
Потому что я про себя чувствовал, что со мной было что-то иначе. Меня будто признавали «своим», позволяли пользоваться темной силой, но в то же время что-то могло отличать и отличало меня от нее.
Виктор Петрович советовал мне дружить с ним, казалось, именно по этой причине.
Я был для него другим. Я оставался для него другим (не только для него одного), я чувствовал себя другим.
И, однако, он старался не быть мне врагом.
И вот еще до Нового года Виктор Петрович привез меня куда-то за пределы города, на дачу, представлявшую собой большой, коттедж с отдельной баней, крытым теннисным кортом, летней беседкой. Двор был выложен темной плиткой и освещался несколькими уличными фонарями.
Дача располагалась глубоко в лесу, рядом с ней находился небольшой прудик, окруженный низким каменным заборчиком. К нему вела дорожка, так же выложенная темной плиткой и освещенная все теми же уличными фонарями. Такие же фонари были расставлены на всем протяжении асфальтовой дороги, проложенной с трассы вглубь густой растительности, впрочем, оголенной и пожухлой во время наступивших холодов. Всю эту территорию Виктор Петрович окружил черной металлической рабицей, даже не поленился установить шлагбаум и поставить будку КПП на въезде.
Сразу по ту сторону огороженной территории дачи на гостей обрушивался чистейший воздух и естественная прохлада, в корне отличавшиеся от того воздуха и прохлады, к которой привыкли мои легкие снаружи. Я даже наблюдал необычное зеленоватое свечение, раздававшееся повсюду, будто окрасившее привычный незримый воздух.
И как-то просто и незаметно я воспринял эти метаморфозы, мгновенно ставшие для меня той же обыденностью, что и обыденность совсем только что царившей снаружи и отделенной от новой обыденности тонким металлом сетки ограждения. Как будто мне были знакомы эти чудеса, совсем не воспринимаемые мною в качестве чудес. Как будто иначе во владениях Виктора Петровича и быть не могло, и я знал, что увижу и вдохну этот зеленоватый воздух, полный жизни и защищенности от пагубного воздействия человеческого сознания.
Смертельный яд кипит в морях, кислота вместо снега и дождя… Кхм, да.
У ворот во двор коттеджа стояло несколько автомобилей. «Икс 7», «Инфинити», все в таком духе – фермеры, ха-ха. Просто я вспомнил историю, рассказанную мне одним человеком, который общался с представителями американской полиции. Они были глубоко удивлены, обнаружив огромнейшее количество «паркетников» на российских городских улицах.
-У нас на таких автомобилях фермеры ездят, - такова была реакция заморских гостей.
С того момента я хоть и восхищался мощью и одним лишь внешним видом самых настоящих броневиков, подобных тем, что я увидел у ворот дачи Виктора Петровича, но в то же время искренне и про себя потешался над теми индивидами с серьезными ****ьниками за рулем каждого из подобных автомобилей. Фермеры ***вы.
И Геннадий Павлович действительно был фермером. Он владел внушительным количеством коров и свиней, организовав целый агрохолдинг в области. Этот человек в свои сорок с небольшим хвостиком лет въебывал как самый настоящий папа Карло, не чураясь физического труда своими руками. Из всех присутствующих на даче гостей именно он вызывал во мне чувство какой-то гордости, пусть не уважения одним лишь своим внешним видом, источая полное хладнокровие и самоконтроль.
Одетый в джинсы и тонкий серый свитер, из-под которого торчали отвороты светлой рубашки, в черных кроссовках на ногах, невысокого росточка, со сверкающей лысиной и узкими глазками, Геннадий Павлович совсем не выдавал свою принадлежность посланцам Единой Сущности. И не будь у меня этого особого чувства, улавливающего их со всей их отвратностью, я бы никогда не догадался, что этот человек занимал чиновничье кресло. Он был единственным среди них (не считая Виктора Петровича), казалось, продолжающих свою официальную деятельность даже вне рабочих кабинетов, не одетый в строгий официальный костюм.
И именно этот человек не позволил мне почувствовать себя в зале заседаний во время какого-то обеденного перерыва.
Всего человек шесть-семь.
Кто-то играл в карты, сидя за столом с бутылкой алкоголя и рюмками, кто-то просто курил, стряхивая пепел в глубокую стеклянную пепельницу и пуская колечки дыма, явно наслаждаясь одиночеством в занимаемом кресле, кто-то читал газету, сидя на дорогом кожаном диване.
Они определенно ожидали появления хозяина дачи, однозначно предупрежденные о том, что Виктор Петрович прибудет не один.
И даже больше того, все эти люди были в курсе того, с кем именно он приедет.
Я проигрывал каждому из них практически по всем фронтам.
Единственное, что у меня было, то, что уравнивало меня с каждым из них, это моя сила, которую я чувствовал на интуитивном уровне, защищенная темной силой, дарованной мне Аней, принадлежавшей ее отцу и матери, принадлежавшей Единой Сущности, к которой я, в конце концов, имел отношение.
И только сейчас я обнаружил, что моя принадлежность ей имела обратную сторону.
И только сейчас я испытывал ее всю во всех, можно так сказать, подробностях. Как будто среди всех этих посланцев дьявольских сил я и мог чувствовать свое равенство (или даже превосходство), которое приносило мне облегчение.
Им так же было в удовольствие мое присутствие, как будто без меня на даче царила невыносимо тяжкая атмосфера.
Все, что от меня требовалось на даче в эти минуты, и я понимал это со всей ясностью своего сознания, так это просто быть среди всех этих людей. По приезде Виктора Петровича (и меня) дошло дело до розжига мангала и жарке шашлыков под алкогольные напитки и музыку.
Это была чисто мужская компания.
И в этой компании я физически чувствовал себя где-то в ином измерении, отделенный незримой стеной от этого места. Я физически воспринимал всех этих людей в качестве черных, прозрачных, безликих теней, в то же время оставаясь для них точно такой же тенью откуда-то из другого мироздания, открывшихся друг другу в определенном месте в определенный момент.
Меня, конечно же, угостили шашлыком и какими-то другими яствами, мне задали несколько вопросов, на которые, как я понял, ответы были вполне им известны.
Я был среди них не в теме. И в том и заключался смысл моего присутствия среди всех этих людей, которым я, кажется, был нужен. Ради поддержания этой дружеской расслабляющей атмосферы, при которой все присутствующие не стеснялись называть друг друга по имени, смеяться, шутить, вспоминать былое, строить планы на ближайшие выходные. Им был нужен лишний свидетель, лишние глаза и уши, которые не могли доставить им, впрочем, проблем.
И именно за это они готовы были мне заплатить.
Каждый из этих людей дал мне по пятерке по окончании этой встречи.
Просто за одно лишь мое присутствие. За то, что я разбавил концентрацию их силы, скопившейся в одной точке.
И я понимал, что эта встреча была не последней.
А впереди маячили новогодние праздники.
-Как ты себя чувствуешь? – поинтересовался Виктор Петрович, везя меня обратно.
-Да вроде бы никаких проблем, - пожал я плечами, не припоминая никаких физических неудобств во время своего пребывания на даче.
-Хорошо, - кивнул головой он, - По поводу денег: ты заработал их честно, претензий к тебе нет.
-Что на Новый год? – спросил я, не сумев себя перебороть, - Будет какое-либо собрание на даче?
-Собрание будет, но не в новогодние праздники. Ты хочешь еще денег таким образом заработать? – вдруг расплылся Виктор Петрович в хитрой улыбке, - Смотри, не надорвись, пацан.
Между нами была возрастная разница в двадцать пять лет. Тем не менее, мне не нравилось слышать из его уст обращение в свой адрес таким эпитетом. Однако, сейчас был другой случай. Однако, сейчас мне даже понравилось это слово.
Ночью же я видел уже не сон, но однозначно нечто иное.
Ночью я видел яркое дневное солнце. Ночью было светло как днем.
Залитая светом светила ночь была всегда.
И не было даже намека на нее. И все было как обычно, и само определение ночи не имело ни слов, ни ощущений. Лишь на каком-то внутреннем уровне все и каждый понимали, когда им предстояло лечь спать, но даже сон всех и каждого был каким-то иным. И реальность сменялась на иллюзии, характерные для сновидений.
И в залитую солнечным светом ночь из уставших за день физических тел на улицы выходили призраки.
И призраки пребывали, казалось, во всем сущем, во всем, что было принято называть бездушным: камень, металл, пластик, дерево. Будто кто-то всемогущий щелкал выключателем, сменяя свет дня на тьму ночи и наоборот, выпуская на свободу и вновь загоняя внутрь каких-то существ, состоящих из глубокой черноты.
И вот я сам был таким существом.
Я был своей собственной тенью, вновь отделенный от прежнего мира, открытого какое-то время назад моей же физической плоти.
Дневной свет, заливающий ночь, казался каким-то ненастоящим, неестественным, каким-то искусственным. Дневной свет, заливающий ночь, казался мне рукотворным.
Но не Творец всего окружающего меня Бытия создал этот свет. И в то же время осознание этого факта совсем не представлялось мне неправильным, невозможным, просто не должным быть.
Я не чувствовал ни естественного тепла его, ни холода ночи.
Я не видел источника света, но знал о том, что источник его – солнце в небе.
В своем видении я находился в своем доме, что помнил с детства. В своем видении я наблюдал улицу освещенной светом солнца ночи, полную знакомой мне жизни. В своем видении я и сам хотел покинуть находящийся во тьме дом.
Свет солнца не мог проникнуть внутрь него, лаская лишь его стены и крышу.
Однако я должен был покинуть прежний свой дом. Оставаясь своей собственной тенью, я чувствовал, что дом отторгал меня. Я чувствовал неприязнь и страх, окруженный темнотой домашних стен, исказившихся и выпустивших на свет свое подлинное естество, куда более грозное в сравнении с обычным камнем, сложившем их в прочную постройку.
Я чувствовал себя в свете солнца ночью совершенно свободным, наполненным какой-то невообразимой и не подлежащей описанию и представлению силой. И только солнечный ночью свет мог дать мне ее.
Это был холодный свет. Для меня.
И в то же время я чувствовал его дружеские прикосновения, лишенные какой бы то ни было неприязни, лишенные обжигающего мое физическое тело ультрафиолета.
Мне было комфортно под его лучами. Как будто я так долго ждал этого момента. Как будто перегретый смертельным солнечным ультрафиолетом день впервые для меня сменился ночью. И только для меня. И я предвкушал этот миг, изменивший, казалось, мою жизнь навсегда.
Потому что родной дом сдерживал мое стремление выйти за его пределы. И еще потому что я понимал, что источник дневного света, озарившего ночь, был лишен того лица, что пряталось в Единой Сущности, от взора которого нельзя было ни сбежать, ни защититься. Потому что я понимал, что таким ДОЛЖНО БЫТЬ в наступившем для меня Бытие, появления которого я ждал.
И только покинув дом, я увидел воочию, насколько был страшен он, казалось бы, появившийся из давней давности.
И в какой-то миг в своем видении я открыл глаза, и увидел Единую Сущность прямо перед собой.
Я увидел Единую Сущность так близко, будто был одного с ней размера. Будто даже преобладал над ней.
Я лежал без возможности пошевелиться, даже без возможности отвести от Единой Сущности взгляд. Но, однако, хотя я оставался недвижим с раскрытым и застывшими на одном месте глазами, взгляд которых был просто без шансов зачарован Единой Сущностью и даже не имел сил моргнуть, чувство невероятной легкости и блаженства владело мной в эти мгновенья.
Не было, казалось, в эти мгновенья более ничего важного. Не было в эти мгновенья, казалось, ничего более существенного, чем могла дать мне Единая Сущность. Была она для меня в эти мгновенья всем и ничем одновременно.
И если бы кто-нибудь со стороны в этот миг взглянул на меня, то я вполне был бы похож для него на мертвеца с остекленевшими глазами, в которых не осталось и намека на жизнь. И все мое сознание пребывало в этот бесконечный миг внутри Единой Сущности, в которой больше не было никакого лица, наблюдавшего изнутри ее за девятью мирозданиями. И будто то мое собственное лицо было доступно для распознания кем-либо с такой же силой, какая хранилась во мне, позволившая мне разглядеть того, кто прятался внутри хладнокровного бездушного светила, источающего все сжигающий ультрафиолет.
Мы с Единой Сущностью были в этот миг одним целым, неотделимы друг от друга.
И, кажется, я был самим собой в эту бесконечность времени, если время вообще имело место быть.
Единая Сущность позволила мне почувствовать себя полностью опустошенным. Невероятно опустошенным, абсолютно опустошенным, чего я не чувствовал по дороге с дачи домой после посиделок в обществе Виктора Петровича и его состоятельных партнеров.
Единая Сущность позволила мне стать ей самой.
А за день до Нового года Аня полностью встала на ноги. Да, это правда. И я нисколько тому не удивился. За последние несколько месяцев я вообще перестал удивляться чему бы то ни было.
Я попал в очень необычную семью, в которую ДОЛЖЕН БЫЛ попасть после длительных физических неудобств, вызванных летним весенне-летне-осенним сезоном, где солнечный свет за последние годы приобрел свою разрушительную силу против меня (и я сейчас говорю лишь о себе). И все это, повторюсь, в результате действий определенного круга лиц, с которым я теперь общался, среди которых находился вот уже полгода.
Я уже не сомневался в том, что моя встреча с Аней не была на самом деле случайностью.
Я хотел такой встречи.
Я хотел встретить на своем пути женщину, которая овладела бы моим сердцем всецело, к которой я питал бы самые светлые чувства, так не хватавшие мне (даже не моему телу) после долгих лет одиночества, тягость чего я почувствовал лишь рядом с Аней.
Я уже думал о том, что я сам сотворил всех этих людей, и ее в том числе, специально для себя.
И все из-за моей откровенной и ничем не прикрытой ненависти к таким как Виктор Петрович или Ольга Павловна. К таким, как сама Аня, которой было просто похуй на то, чем занимались ее родители, благодаря котором она получила и работу, и дом, и возможность рассчитывать на финансовую поддержку с их стороны.
Аня встала на ноги, и это было, на самом деле, больше чем просто охуенно.
Она была в курсе моего состояния, как физического, так и морального, куда более важного для нас обоих.
Аня вновь обрела возможность самостоятельно передвигаться для того, чтобы искренне насладиться всем торжеством и важностью наступления нового года в обществе того, кем дорожила, и за кого переживала, оставаясь прикованной к коляске. Сила вокруг нее, приведшая Аню к прежнему, физически полноценному состоянию пропала, а вместе с ней исчезла и Инесса Васильевна. Исчезла как-то внезапно и как-то безвозвратно.
Виктор Петрович отчаянно уговаривал дочь встретить Новый год на даче, где, по его словам, должна была собраться большая компания людей, которых я уже знал лично.
Аня, однако, оказалась куда более упертой, категорично отказываясь как куда-то ехать, так и принимать каких-либо гостей в ее (и моем тоже) доме. Она очень хотела, чтобы этот Новый год мы встретили с ней только вдвоем, и только в нашем доме. Чтобы никто не посмел нас потревожить.
И я не противился ее решению, прекрасно понимая про себя, что на даче Виктора Петровича я потрачу достаточно много сил, что непременно отразится на моем физическом состоянии. Только не сейчас, даже несмотря на моего союзника, которым являлась Единая Сущность, являвшаяся таковым пока я обладал силой против ее жестокого ультрафиолета. Я прекрасно понимал, что на даче, куда Виктор Петрович приглашал своих знакомых и деловых партнеров, так же прибудут и их жены с детьми, часть которых вполне могла не иметь отношения к этим темным силам, какими они обладали. Однако другая часть меня была слишком категорична – все они одним миром мазаны, все слеплены из одного теста.
Но, кажется, в этот момент я больше заботился только о собственном здоровье. И ни о каком неприятии и мыслей не было.
Даже соблазна заработать денег за одно лишь мое присутствие на даче, которое мне наверняка бы оплатили.
Ведь Аня была другой.
Наверное, она была другой лишь по моему желанию.
И мое желание обнимать ее и глядеть ей прямо в глаза, чтобы увидеть в них заводящие меня искры было вполне оправданным и более значительным в сравнении с ощущением самого себя среди теней, отделенных от меня невидимым барьером, за которым ночь все равно что день, залитая солнечным светом. Пусть и рукотворным и оттого не насыщенным ультрафиолетом.
И мы были вдвоем в новогоднюю ночь.
И Аня обхватила руками мою шею, и мы смотрели в глаза друг другу в последние минуты уходящего года. А когда куранты по телевизору отбивали полночь, мы с Аней зашлись в долгом поцелуе, и не было мгновений в моей жизни, которые сравнились бы с той сладостью, что чувствовал я, касаясь губ Ани своими.
Подобных мгновений между нами было уже немало. Но ЭТО мгновенье было в корне особенным, в корне важным. Наполненное страстью и нежностью, осознанием нашей зависимости друг от друга, таким оно было сейчас.
И даже Единая Сущность, казалось, была бессильна омрачить эти минуты.
И тем не менее мы с Аней все равно оказались на даче Виктора Петровича буквально следующим вечером, вдоволь наобнимавшиеся и обласканные друг другом донельзя.
На даче же гулянки планировались дня на четыре совершенно определенно. Одной еды было накуплено хер знает сколько, что уж говорить о сладостях и алкоголе. Гуляния планировались заранее и тщательно.
Естественно, что большая часть времени, что мы с Аней провели на даче в эти праздничные дни, была посвящена нам двоим. Но в особенности мне, поскольку Аню все эти люди знали лично, и даже ее чудесное исцеление после ужасной аварии, пригвоздившей Аню к инвалидному креслу, не имело такого значения, как ее знакомство со мной.
Я был не таким, каким мог меня представить кто-либо из них. Я не принадлежал их кругу. Для них я был обычной челядью, мелкашкой, чернорабочим, простолюдином. Нищебродом, наконец. Тем, кто должен был наверняка трепетать в каком-то благоговении от возможностей их, завидовать их статусу, подчеркнутому дороговизной их автомобилей, даже бояться и ненавидеть их за их уровень на социальной лестнице, позволяющий и прощающий этим людям достаточно много из того, за что я, к примеру, огреб бы по полной программе.
Потому что на даче были и, например, прокурор области, и кое-кто из чиновников из Москвы, перед которыми даже Геннадий Павлович со своим скотным двором оставался средней сошкой. Виктор Петрович приглашал и губернатора, и откровенно ожидал его приезда, которого, правда, так и не произошло.
И на самом деле не все из гостей обладали той силой, что я чувствовал в каждом из присутствующих на даче в прошлый раз. Не все из ЭТИХ приглашенных являлись самопровозглашенными посланцами Единой Сущности в моем Бытие.
Вот именно, что не все.
И оттого Аня внимательно следила за мной, будто чувствуя все то, что чувствовал я, просто находясь в их компании, пытаясь что-то ответить на какие-то их вопросы, вроде кем я работал последнее время и сколько зарабатывал. На самом деле, мне было неуютно здесь. Мне было гораздо хуже, чем было в прошлый раз. Я видел много лишних людей, не имеющих отношения к Единой Сущности, которые лишь давили на мое восприятие реальности.
Я быстро устал.
Я не видел той незримой стены между мной и всеми этими людьми, которую можно было лишь почувствовать, и я чувствовал ее, и поэтому видел в своем сознании.
Я не видел теней из какого-то далекого потустороннего мироздания и не чувствовал тенью самого себя, коснувшегося этого Бытия, которого здесь так не хватало.
Аня же ни на секунду не оставляла меня во время всего нашего с ней пребывания на даче.
И в ее присутствии мне было значительно легче.
В ее присутствии я будто и не тратил ни грамма своей силы, приведенной в активное состояние, кипевшей и пребывающей в крайне нестабильном состоянии, рвущейся на свободу против моей воли, но не могущей создать ожидаемый мною эффект разделения между мирами.
Никто из нас не был каким-то энергетическим вампиром, делящимся или принимающим жизненные силы.
И я, и они имели отношение к Единой Сущности. И я, и они обладали одной и той же ее силой. Различие между нами заключалось лишь в восприятии ее возможностей, в стремлениях пользоваться ею. И Аня отлично понимала, даже чувствовала это различие.
И лишь наедине с ней я чувствовал не просто какое-то необходимое мне расслабление. Но было некое исцеление. Было некое восполнение затрачиваемых мной в пустоту сил, было некое наполнение меня прежним мной, тающим ради поддержания этого равновесия в конкретной физической точке. Я чувствовал себя в неге, обхваченный руками Ани. Она обхватывала мою голову своими руками, ее прохладные тонкие пальчики осторожно сжимали мне виски, отчего я будто терял ориентацию во времени и пространстве. Мы лежали в кровати, обнявшись друг с другом, я целовал Аню в губы, полностью отдаваясь возникающей внутри страсти, и больше не мог ни о чем думать, будто оставивший физическое тело, и получая чувства и эмоции в обход его.
Но, кажется, ради этих минут и ощущений я еще оставался на даче, в то же время хорошо осознавая, что лишь Аня доставляла мне все необходимое в этом месте удовольствие и удовлетворение.
Я не спешил покинуть дачу, ведомый этим пониманием. И еще какой-то необходимостью пребывания здесь, не связанной тайным желанием заработать денег, как было в прошлый раз.
Хотя, конечно, и за это праздничное нахождение меня на даче Виктор Петрович подкрепил мой карман некоторой суммой.
А еще приближался мой день рождения, сразу после длительных новогодних выходных.
Прежде я не любил этот день, я старался даже не делать из этой даты какое-то особое событие в моей жизни. Я практически не обращал внимания на него. Мол, ну появился в этом мире еще один представитель человеческой расы, как будто без него было совсем худо. Или как мне запомнились слова одной эпизодической киношной героини: «чего этому миру недостает, так это еще одного крана со спермой, у которого сорвало резьбу».
Я не любил этот день просто потому, что не считал себя какой-то важностью, на которую следовало бы обращать достойное внимание. Я привык быть мелкой сошкой, привык чё-то там суетиться, чё-то там париться, копошиться, ведомый инстинктом самосохранения, контролирующего мое тело ради копейки на пропитание и чтобы за жилье заплатить. Ну и за Интернет еще, да. Я не привык к подаркам, которые мог бы устраивать себе самостоятельно в любой день недели, были бы деньги. Конечно, меня не оставляли без внимания в этот день, что, естественно, сказывалось на моем настроении и внутреннем удовлетворении. Мол, еще для кого-то я представлял интерес.
И Аня легко раскусила это мое отношение к данному вопросу.
Я не ждал от нее подарков, мне ничего не было нужно такого уж необходимого в моей жизни. Да, я понимаю: внимание и все такое в этом роде.
Поздравление меня из ее уст, содержащее в себе откровенное стремление видеть меня здоровым, счастливым, обласканным судьбой, изложенное с доброй улыбкой на ее лице, ясным светом в ее глазах, заставило меня всего трепетать в упоении. Даже поздравление от родных по телефону, от матери и отца, на этом фоне, чего скрывать, блекли.
В голосе Ани в этот миг я отчетливо услышал что-то такое, против чего невозможно было сохранять прежнюю уверенность и хладнокровие. Что-то такое, знакомое мне, но как-то стремившееся выпасть из воспоминаний, оставившее лишь чувство приятной ностальгии.
Она подарила мне белый костюм тройку с черным галстуком, сшитый под заказ и идеально сидевший на мне при первой же моей примерке. К этому костюму прилагались наручные часы. Ни костюм, ни часы я так же никогда прежде не носил, считая их какими-то необязательными понтами ради показухи.
Примерив костюм и одев часы на левую руку (Аня помогла мне повязать на шее галстук), я испытал какое-то особое чувство. Прежде его не было, и это мне было известно совершенно точно. Просто потому, что, как я уже сказал, прежде я не пользовался подобной одеждой, и никакая сила не заставила бы меня облачиться во что-то официальное и строгое.
Я скажу, что я испытал, оказавшись в этом одеянии, приведшем Аню в восторг, произведшем на нее невероятное впечатление, от которого ее, кажется, просто распирала гордость. Она даже поспешила снять меня на телефон. И под ее эмоции я будто как-то оторвался от земли, утратив чувство земного притяжения. Я действительно испытал в этот момент нечто похожее на левитацию, на некое парение над полом, на котором стоял совершенно недавно, уже примеривший костюм, но не мешавший Ане возиться с галстуком, который она ловко завязала проворными и уверенными движениями рук. Будто за моей спиной выросли крылья.
Больше того: не просто выросли, но расправились, довольно длительное время моей жизни просто сложенные и ни разу не поднимавшие меня в воздух, но предназначенные исключительно для этой цели.
На мгновенье у меня даже дух перехватило и закружилась голова.
-А почему костюм белый? – только спросил я, предовольный этими невероятными и крайне приятными ощущениями.
-Если костюм, то тебе не идет черный цвет. Вообще никак, - пояснила Аня, - Черный цвет в принципе тебе не подходит.
-Серьезно? Честно, никогда не придавал этому значения.
-Белый цвет – идеальный цвет для тебя, - настаивала Аня, оглядев меня со всех сторон, - Никакой другой тебе не подходит. Исключительно белый.
-Кефирный, - пошутил я.
-Чистый, - поправила Аня, - Я бы даже сказала – божественный. Ну, или хотя бы ангельский. Он не терпит никакой грязи, ни единого намека на нее. Поэтому требует тщательного внимания. Ответственности, если хочешь, в каждом твоем движении. Чтобы ни грамма дерьма на него не попало.
-Я буду в нем на церемонии? – спросил я, отлично поняв ее намек, который даже намеком не был.
-Нет, Зая, это мой подарок тебе, которым ты, я надеюсь, будешь пользоваться умеючи. Для свадьбы мы подберем тебе что-то проще.
-Тоже белый цвет? – на всякий случай поинтересовался я.
-Только белый цвет, - деловым тоном подтвердила Аня, сделав еще несколько снимков на телефон.
На самом деле мне не особо нравилось понимание того факта, что это не я должен был тратиться на покупку свадебного костюма. Мне не особо нравилось понимание того факта, что женщина, которая испытывала ко мне светлые чувства, которая желала мне только всего хорошего, которая заботилась о моем благополучии, брала на себя все финансовые хлопоты на элементарную церемонию бракосочетания. Она сделала мне достаточно дорогой подарок на день рождения, и я не мог бы дать достойный ответ на день рождения Ани.
Я зависел от нее. И от нее, и от ее родителей.
Я был в этих отношениях, несмотря на искренность своих чувств, на вторых ролях. Ведомым.
Конечно, Аня относилась ко мне искренне, без какой-то идеи меня унизить, пристыдить моей финансовой недалекостью, несостоятельностью из-за моего же недообразования или какой-нибудь лени, по вине которых я не мог или же не хотел зарабатывать больше. Больше того, я понимал смысл ее подарка. Она видела во мне если ответственного, то старавшегося нести эту ответственность человека. Она хотела, чтобы я рос над собой, она хотела, чтобы я развивался. Она говорила мне, что всегда есть более высокие цели, что я всегда мог добиться больше того, что у меня уже было.
Нет, Аня не стремилась меня перевоспитать, настроить на угодный ей лад.
По этой причине я не должен был на нее обижаться.
Да, разлад всегда начинается с собственного «Я», разлад зиждется на личных интересах.
И финансовые интересы есть почти всегда, в 95 процентах случаев, и лишь  остальные пять – самолюбие.
-Как ты смотришь на то, чтобы мы расписались в день нашей встречи? – предложила Аня уже за ужином моего дня рождения.
Мы никого не приглашали, чтобы отметить эту дату. Мне было сделано несколько звонков, в том числе и от Виктора Петровича с Ольгой Павловной, а большего мне не хотелось. Большее мне устроила Аня, затмившая даже поздравления моих собственных родителей.
-Было бы неплохо: не придеться всякий раз вспоминать дату нашего знакомства.
-Я уже все придумала. После свадьбы мы поедем на море, чтобы насладиться медовым месяцем, - делилась Аня планами, - Мы подготовимся к семейным будням.
-Сколько человек пригласим?
-Нисколько, - категорично заявила Аня, - Не хочу никакого пафоса. Только самые родные и близкие люди. Твои родители, мои. Зачем все эти торжества и гулянки?
-Пусть порадуются, - пожал я плечами, - Пусть кто-нибудь в салат мордой упадет. Пусть кто-нибудь синяков друг другу наставит. А как без этого?
-Ты серьезно так считаешь? Зайка мой, этот день имеет значение только лишь для двоих, - улыбнулась Аня, - Даже родители не столь важны, что уж говорить о друзьях и знакомых. Кстати говоря, я бы хотела познакомиться с твоими родителями. Ты не будешь против, если мы навестим их, подготовим к этому важному для нас с тобой дню?
-И когда ты хотела бы поехать? – поинтересовался я, сам желавший повидать мать с отцом, и оттого удовлетворенный этим предложением.
-Давай на следующих выходных, - предложила Аня, - Я попрошу у отца машину.
-Может, лучше на поезде? Или на автобусе?
-Не переживай, мой Зайка, в этот раз я буду внимательнее, - поняла Аня, но неприятные воспоминания об аварии полгода назад, кажется, волновали ее намного меньше, чем меня.
Но Аня, вдруг странным образом осеклась, тихонько охнула, обхватила голову руками.
Моя реакция была молниеносной. Я даже сам не успел понять, насколько быстро я оказался рядом с Аней.
-Что с тобой, моя девочка? – запричитал я, обняв ее.
-Мне плохо, - пискнула она, - В кровать.
-Скорую? – спросил я, намереваясь набрать необходимый номер.
-Нет, - все так же слабым голосом отвергла она, - На мгновенье в голове кольнуло. Сейчас легче.
Вот это ее «на мгновенье в голове кольнуло» заставило Аню на время утратить контроль над ногами. Та же сила, что вернула ей прежнюю физическую полноценность, видимо, напомнила о себе, предупредив о своей обратной стороне.
-Разгладь мои ножки, Зай, - попросила Аня, на которой было светлое платье, и которая не любила ни брюк, ни джинсов.
Мне нравилось делать это, пока она была в инвалидном кресле. Каждый вечер, забирая Аню из коляски, я делал ей массаж ног, которыми продолжал восхищаться и после аварии. Физически они мало пострадали, лишь были обездвижены. Мне нравилась гладкость и упругость их кожи, и Ане было приятно видеть мои прикосновения к ее ногам, и она будто знала, что мои прикосновения принесут свои плоды в ближайшем будущем.
-Я чувствую, - облегченно улыбнулась Аня, наконец, - Все хорошо. Ты мой волшебник, мой ангел-хранитель, Зайка.
Она протянула ко мне руки.
Я сжал их и оказался рядом с ней.
-У меня больше никого нет, мой милый Зайка, - сказала Аня, глядя мне в глаза, - И не будет. Я это знаю про себя. Интуитивно. Я думаю, если бы не ты сейчас, я бы вновь оказалась в коляске. Мне стало плохо не просто так.
-Не накручивай, Анюта, - попытался успокоить я ее и провел рукой по ее волосам, будто стараясь убрать несуществующие пряди с ее лица, - Может быть, завтра съездим в больницу? Пусть тебя посмотрят.
-Ты так думаешь? – улыбнулась Аня, - Не нужны мне никакие доктора. Ты – для меня лучший лекарь. Обними меня, Любимый. Обними меня, Зайка.
И я обнял ее, сжал в своих руках как можно крепче и как можно бережнее.
Было такое чувство, что я многого не знал ее, ту, на которой намеревался жениться через несколько месяцев.
Мысль о том, что Аня могла быть больна в этот миг сама собой стремилась проникнуть в мое сознание откуда-то из небытия.
Да нет. Просто в какой-то момент Аня почувствовала себя выжатой, стараясь передать мне максимум положительных эмоций, совершенно искренних по своему смыслу в такой день как день рождения, счастливая от того, что я появился в этом мире специально для того, чтобы она встретила меня однажды.
И это я откровенно страдал и максимально ненавидел это мерзкое солнце, летом становящееся просто невыносимым и превращавшее в невыносимость все вокруг, в то время как кто-то ожидал дня и часа нашей встречи, желая излить на меня как можно больше позитивных чувств и эмоций.
Как хрупка она была в этот миг.
Как нежна она была в этот миг в моих объятьях.
И, кажется, в этот миг она была хрупка и нежна как никогда до этого. Будто обнажившая все свое природное естество, которое старалась скрыть, представляя мне лишь следы его.
И, кажется, в этот миг у меня не было никого роднее в целом свете. Роднее и дороже.
2.
 И вот мы, таки, поехали на мою историческую Родину.
После того случая с внезапным ухудшением здоровья Ани прошла неделя, и подобных неожиданностей с ней больше не происходило. Однако я, все же, чувствовал легкое беспокойство во время этой поездки, чтобы с Аней за рулем ничего не случилось. Она не хотела никакого водителя, предложенного Виктором Петровичем, желая сама вести отцовскую машину. Виктор Петрович не был в курсе того случая внезапной дурноты, охватившей его дочь на какое-то время, обозначившейся мимолетной болью в голове и отказом ног.
Я же просил совета (даже разрешения) у Ани облачиться в подаренный ею мне белый костюм тройку специально для этой встречи с родителями. Аня не была против моего желания похвастаться перед отцом с матерью таким солидным подарком; они должны были знать, что в моей жизни появилась женщина, искренняя в своих чувствах и побуждениях желать мне добра и блага.
И, как я и ожидал, мать с отцом были приятно удивлены одним лишь моим внешним видом.
И Аня, и мои родители остались довольны общением друг с другом, Аня понравилась моим родителям. Ее вежливость, ее тактичность, ее открытость – все это было при ней во время этой встречи.
Однако моя матушка заметила в Ане нечто странное, что почувствовала с первого же мгновения своего с ней знакомства, о чем не стала умалчивать и чем поделилась со мной при первом же удобном моменте нашего общения наедине.
-Я верю ей, - сказала она, - Хоть и при деньгах и при чиновниках родителях. Даже не скажешь, что такое возможно. Но есть в ней самой что-то непонятное. Что-то неестественное. Что-то, чего не должно быть.
-Это как?
-Я не знаю, - пыталась пояснить мать, будто сама с собой говорила, - Я даже не уверена в том, что что-то действительно не так. Но я смотрю на нее, и это чувство неестественности возникает у меня автоматом. Не знаю как у твоего отца, но у меня это чувство есть. Может быть, я ошибаюсь потому, что это все так неожиданно для меня: твои отношения, ваши намерения пожениться уже этим летом.
-Может быть, - протянул я, чувствуя легкое сомнение, - Я не чувствую никакой неестественности.
-Может, потерпите хотя бы еще год-два? – предложила мне матушка.
-Нехуй там терпеть, - напрочь отмел я.
Не то, чтобы я почувствовал какое-то опасение после материнских раздумий, основанных не на пустом месте. Да нет, я действительно не видел в Ане ничего такого, что могло бы вызвать во мне недоверие по отношению к ней.
Женщина в принципе такое существо, которое сомневается если не постоянно, то очень и очень часто. И тогда мне становились понятны эти сомнения матери, неуверенной в своих собственных наблюдениях в общении с Аней, которая однозначно ей понравилась. Кроме того, нельзя было не учитывать и статус моей невесты. Как ее статус, так и статус ее родителей. Естественно, что мои мать с отцом хотели от меня держаться за Аню зубами, желая мне урвать от этих отношений как можно больше, особенно с учетом уже подаренного мне костюма с часами. Больше того, Виктор Петрович предложил мне работу своего рода, секретаря, сначала на дому, а позднее в принадлежащей ему конторе. Нажимать кнопки на клавиатуре, почасовая оплата, плюс постоянный калым, ничего сложного. Ну и еще уже знакомые мне присутствия на даче среди уже знакомых мне людей.
Этим шансом было просто кощунственно не воспользоваться.
Виктор Петрович (да и Ольга Павловна) не препятствовал моим с Аней отношениям. Вообще никак.
Он общался с дочерью, и наверняка общался насчет меня. И итогом такого общения являлось не только лишь продолжение наших отношений, но и кое-какие перспективы, приносящие мне финансовый доход.
Предположение того, что это Аня главенствовала над Виктором Петровичем, принуждая отца к принятию положительных решений по поводу меня, до этой моей встречи с родителями еще ни разу не мелькала в моей голове хотя бы на тысячную секунды.
После этой же поездки такая мысль имела место быть. Пусть на совсем короткое время, практически молниеносно, однако такая мысль мелькнула.
Я провел несколько месяцев с женщиной, попавшей в инвалидное кресло после аварии. Я общался с ее родителями, с отцом, который заявил о моей ответственности за заботу и уход за ней. И вот эта женщина встала на ноги, и ей, вроде, не должен был больше требоваться мой пригляд, учитывая финансовую и по статусу разницу между нами, учитывая тот круг общения, который был привычен для их семьи. Ну пофлиртовали, ну понежились общением друг с другом, обменялись чувствами – пора и честь знать. Прошла любовь – завяли помидоры. И по логике вещей меня уже не должно было быть рядом после нового общения с Виктором Петровичем, который не должен был видеть во мне перспективы. Например, как это делается, мол, вот тебе небольшой кусочек отступных за время, проведенное рядом с женщиной инвалидом, а теперь забудь об Ане раз и навсегда.
Примерно как-то так.
Однако мне не только пинка под жопу не давали, но даже знакомили меня с людьми серьезного уровня влияния в городе и в области. Мне дарили подарки, мне предлагали работу.
Мне, в конце концов, обещали дом.
Я бы сказал, что меня готовили. Как свинку на предстоящее съедение.
И это сравнение напрашивалось логически.
И это сравнение напрашивалось логически с дополнением «бы». Я должен был учитывать свое значение на даче Виктора Петровича, за которое мне заплатили уже дважды. За которое готовы платить еще.
Была ли Аня причастна к этому значению?
Могла ли в моей голове уложится такая версия: Аня настаивала на том, чтобы Виктор Петрович таскал меня на дачу с той целью, о которой я уже не раз сказал?
Аня знала меня как облупленного, успела узнать, а я и не скрывал. И именно Аня была инициатором нашей с ней первой встречи. Я помнил этот момент в свое жизни совершенно отчетливо, во всех деталях.
Кажется, я задремал, убаюканный серо-белой, пасмурной, цветовой гаммой снаружи.
Но какая-то сила заставила меня раскрыть глаза за секунду или даже две-три до того, как Аня съехала с трассы на полузаснеженную обочину. Зима в этом году выдалась слабой, однако я не был тому удивлен.
Лишь после остановки автомобиля Аня вновь схватилась за голову. Я помог ей вылезти из-за руля, пересадил на заднее сиденье салона. Сел рядом сам, обняв Аню за плечи.
-Все хорошо, - в половину голоса выдохнула Аня, - Все в порядке.
-Нет, моя девочка, не в порядке, - так же негромко настаивал я, - Как хочешь, но тебе нужно обратиться к врачу. Сейчас мы как-нибудь доедем до дома, а потом в больницу. Не спорь, - добавил я, чувствуя ее дрожь.
Аня шмыгнула носом и всхлипнула, прижавшись ко мне всем телом. Я впервые видел ее плачущей.
-Я боюсь всех этих врачей, - призналась Аня, - Боюсь диагнозов, которые они могут поставить.
-Я сам их не жалую, - ответствовал я, - По той же самой причине. У них как у ментов – был бы человек, а диагноз найдется. Они тоже люди – тоже кушать хотят.
Я не лгал ради ее успокоения. Я не лгал уже потому, что привык разговаривать с Аней честно.
И солги я сейчас, она бы почувствовала мой ****еж даже в своем жалком состоянии.
-Нам надо ехать, Зайка, - сказала она, - Нам надо добраться до дома.
-Ты уверена, что все в порядке? – спросил я, понимая, что нехуй стоять на трассе посреди полей, - Не гони, езжай небыстро.
-Хорошо, - кивнула Аня и вытерла лицо от слез платком.
Порог дома мы переступали уже за полночь.
Переутомляемость – так сказали врачи после нескольких анализов, которые Аня согласилась сделать после моих уговоров. Чудесное исцеление после аварии стоило ей других проблем со здоровьем.
Ане было предписано побольше свежего воздуха, побольше отдыха, поменьше нервов.
Авария не лишила Аню работы. После же новогодних праздников и беготни по больницам Ана потребовала дополнительных выходных на целую неделю, чтобы набраться новых сил.
Виктор Петрович, со своей стороны, приволок мне несколько исписанных ручкой листов бумаги, содержимое которых необходимо было набрать на клавиатуре и сохранить в виде текстового документа на чистой флешке, что он принес с собой. Без орфографических и пунктуационных ошибок, без отсебятины, и, самое главное, без лишних вопросов.
-Два дня, - обозначил Виктор Петрович сроки, в которые мне следовало уложиться, - Считай это своим экзаменом.
Единственное, что я могу сказать о содержимом текста, что от меня требовалось напечатать, это было письмо Виктора Петровича в одну серьезную организацию. Письмо было достаточно важным, текст его был очень хорошо продуман, очевидно, что Виктор Петрович подбирал и взвешивал каждое свое слово в нем.
И мне не стоило ничего перекраивать для придания тексту какой-то удобоваримой литературности.
Меня никто не подгонял с работой, но и не отвлекал. Виктор Петрович указал мне шестнадцать рабочих часов, которые обещал оплатить по окончании моих трудов. Все остальное время принадлежало только мне (и еще Ане). Так что я мог просидеть за компьютером с текстом большее время, но оплата следовала в строгих временных рамках.
Не что я ДОЛЖЕН БЫЛ справиться. Нет, Виктор Петрович ХОТЕЛ, чтобы я выполнил эту работу.
И когда он пришел через два дня, я показал ему готовый текстовый документ, перенесенный на флешку. Но однако Виктор Петрович пришел не только с деньгами за работу, которые он передал мне лишь после того как прочел текст с монитора в поисках недочетов (особенно орфографических). Он продемонстрировал мне диктофон с записанным его же собственным голосом посланием.
-Это мое обращение, которое ты переведешь в печатный вид и распечатаешь в трех экземплярах, - указал мне Виктор Петрович фронт работы, - Сделаешь – поговорим об оформлении тебя в офис.
В свободное же от работы время мы с Аней несколько раз посетили и кино (заняв места где-то на последних рядах) и в кафе просто ради того, чтобы побыть вдвоем.
Нам было классно в эти моменты, нам было легко обоим. Я чувствовал приятную дрожь Ани, тянущейся ко мне, рвущееся из нее тепло и трепет от моих прикосновений. Она хотела, чтобы эти моменты не прекращались.
В один из теплых мартовских дней, залитый солнцем, Виктор Петрович выдернул меня из рабочего кресла офиса с намерением прокатиться за пределы города. Спустя полчаса поездки мы остановились на обочине пригородного шоссе где-то в заросшем бурьяном поле.
Метров через двести-двести пятьдесят от дороги начиналась лесополоса.
-Это место выкупили чертовы москали. Здесь будет построен коттеджный поселок, - прокомментировал Виктор Петрович, окинув рукой огромный пустующий участок, - Планируется затронуть лес для надлежащей инфраструктуры. Работы планируется начать через полтора года.
-Что Вы хотите от меня? – не понял я.
-Я хочу знать, что ты чувствуешь, - как-то резко потребовал от меня ответа Виктор Петрович, - Все без утайки.
Я даже на миг потерялся от этого заявления, будто услышал что-то такое, что выходило за рамки привычного общения.
Но это чувство смятения быстро сошло на нет, едва я вновь окинул взглядом обозреваемую Виктором Петровичем местность.
Я совершенно ясно испытал живительную энергию, кружащую над заросшим полем, сочившуюся прямо из земли, витавшую в воздухе как пар, не уносящийся в небо.
Я видел знакомое мне на даче Виктора Петровича зеленоватое свечение, исходившее от этой живительной энергии.
И еще я слышал голоса. Целое множество их, перекрывающих друг друга. Как будто несчетное количество жизней наполняло это место, казавшееся целым вместилищем их, и благодаря свечению и энергии мне удавалось услышать это многоголосье.
Они не страдали, стараясь перекричать друг друга от мук и горя. Наоборот, я чувствовал в этом их небывалом смешении удовольствие и целый триумф жизни.
В этот момент я понимал, что подобных этому мест окружало меня предостаточно, и стоило мне лишь остановиться вот так, как сейчас и просто увидеть, услышать, и почувствовать, я бы наверняка обнаружил все то же самое где-нибудь еще.
Но в то же время я вдруг был свидетелем и нечто другого.
И вот это другое и интересовало Виктора Петровича.
-В городе есть парк, земля под которым была продана еще в прошлом году, - сообщил он, - Заказчику парк не нужен, он не видит в нем перспектив. Он планирует построить там торговый комплекс, который будет сдан в аренду.
-А люди? – поинтересовался я, кажется, понимавший его намек.
-*** на блюде, - коротко заметил Виктор Петрович, - Они и не заметят пропажи этого парка. Будет им парк где-нибудь в другом месте. Есть куда более прибыльные проекты в обозримом будущем.
-Но Вы опасаетесь, что будут протесты.
-Есть определенные недалекие долбоебы, которые могут схватиться за вилы, - не стал скрывать Виктор Петрович, - В этот проект вложены большие деньги. Если их вывести – набегут еще большие проценты, которые никому не нужны.
-И что я должен сделать?
-То же самое, что ты сейчас делаешь здесь. На выходных мы прокатимся с тобой в этот парк на часик-другой. Чтобы ты походил и посмотрел.
-Вы против того, чтобы на месте парка что-то строили? - дошло до меня.
-Мы с женой каждые выходные гуляли в нем, когда Аня только родилась, - с неохотой поделился Виктор Петрович, вынужденный мне ответить, - Мне этот парк не мешает. По крайней мере, я не хочу, чтобы его касался кто-то со стороны, не имеющий никакого отношения к этому городу. Анька же  наверняка окажется в числе расстроившегося большинства. А мне бы не хотелось портить с ней отношений из-за чьей-то прихоти, которую я не могу вот так взять, и обломать.
На совсем короткое мгновенье после его упоминания имени дочери меня охватила уверенность в том, что голосом Виктора Петровича со мной сейчас говорила сама Аня. На совсем короткое время мне показалось, что смысл всех моих отношений с ней, смысл всего почти года, проведенного рядом с ней, смысл получения мной от нее и от ее семьи всех ништяков, о которых я уже рассказал, заключался именно в этом обращении. Будто ради этого Аня вообще обратила на меня внимание, держалась за меня, одаривая заботой и лаской, намеревалась выйти за меня замуж.
-Вы хотите, чтобы я помог Вам что-то сделать, чтобы сохранить парк?
-Я хочу, чтобы ты разведал в нем обстановку, - ответил Виктор Петрович, - Пока что эта тема касается только тебя и меня. Я сразу предупреждаю, что тебе понадобится огромное количество твоих сил. Самый максимум их. Но и оплата будет достойной. Возможно, в долларах. Я рекомендую взять тебе выходной на пятницу. Сходи с Анькой куда-нибудь, расслабься. Поедем утром, часов в пять. Я тебе позвоню, чтобы ты был готов и одет как можно теплее: вроде мороз обещают.
Разумеется, я не рассказывал Ане о нашем с Виктором Петровиче разговоре.
Пятницу мы с ней провели дома с утра до вечера, занимаясь какой-то бытовухой, в конце которой просто смотрели киношку про любовь, лежа в обнимку на диване и попивая клубничный коктейль.
И это было самым лучшим времяпровождением из всех возможных.
Я не помню, как уснул и что мне снилось.
Зато на ногах я уже был часов с трех утра весь в ожидании звонка от Виктора Петровича, который позвонил мне за пять минут до его подъезда к дому.
-Угостись и расслабься, - предложил он мне плитку горького шоколада, с улыбкой наблюдая мой какой-то излишний боевой настрой.
Мы были на месте уже минут через десять небыстрой поездки, во время которой я умял всю шоколадку и запил ее холодной водой с газом.
Парк, о котором шла речь, имел совсем небольшие размеры, однако был достаточно ухожен. Я видел ровные асфальтовые дорожки, достаточно годные для сидения лавочки с урнами у каждой из них, столбы с лампочками, запакованными в стеклянные плафоны. Так же в парке имелся газон площадки для минифутбола, огороженный стальной сеткой. Была еще площадка для детворы с разными турниками, лесенками, горками. Я видел в парке фонтан, окольцованный все той же асфальтовой дорожкой, к которому можно было подойти с четырех сторон. Все было в этом месте города достаточно цивильно и смотрелось вполне достойно. Летом здесь наверняка было много людей с детишками. И казалось, что надо было быть каким-то вандалом или варваром, чтобы стереть это место с лица земли в угоду очередному торговому комплексу.
Выйдя из машины, остановившейся прямо возле входа на территорию парка, окруженного множеством оголенных в начале весны деревьев, я сразу испытал нахлынувшую на меня одновременно теплую и пронизывающую холодом до мозга костей волну, существовавшую как вокруг парка, так и внутри него.
Я чувствовал запах и вкус крови, я видел жуткий и отвратительный бордовый оттенок, закравшийся в самую глубину зеленоватого свечения жизни, излучаемого парком. Этот оттенок был здесь лишним, он не принадлежал естественности, характеризующей это место, это было целиком искусственный эффект.
Я слышал веселые детские голоса, смех бесчисленного множества людей, щебет птиц, слышал легкую музыку, чувствовал всеобщие улыбки и облегчение, окружающие меня пока я ходил по всем этим асфальтовым дорожкам. И будто под ними, где-то на глубине, на уровне фальшивой основы всего этого гигантского праздника отчетливо слышалось что-то грозное. Фон не фон, план не план, атмосфера не атмосфера, но скорее вкрапления горя, страха и ужаса, боли и страданий. Это все равно как битые пиксели на жидкокристаллическом экране, черные пятнышки то здесь, то там, вроде незаметные, если их всего одно-два. Пожалуй, то будет самое подходящее сравнение, которое мне приходит сейчас на ум. И все вместе они и представляли собой это неприятие. И хуже того, из них и сочился этот бордовый оттенок с запахом и привкусом крови.
И вновь я увидел Единую Сущность, зависшую прямо над парком, взор и испепеляющий ультрафиолетовый свет которого был обращен только лишь на меня одного. Я будто оказался под неким прожектором, который следил за каждым моим шагом, не позволяя мне уйти в тень.
Свет Единой Сущности буквально давил на меня всего, стремился заставить мои колени согнуться так, чтобы припечатать мое тело к земле, не позволяя мне вновь подняться на ноги. Свет Единой Сущности стремился меня просто раздавить, расплющить, чтобы мое тело слилось с холодным мерзлым асфальтом, по которому я ходил.
Это было просто ужасно.
Это было бы практически невыносимо для кого-либо другого на моем месте.
Это было со мной. С подлинным мной, прячущимся внутри меня же, огражденного силой Ани, сохранявшейся в моем теле с самого первого дня ее существования во мне.
И еще я видел и чувствовал существ, окружавших меня, но только наблюдавших за мной и не смевших приблизиться ко мне ни на шаг из своих укрытий за стволами деревьев и на их ветках.
Существ было невероятно много.
Я будто попал под наблюдение тысяч холодных глаз зрителей, оказавшись на некоей сцене или на самой настоящей арене.
Я не слышал их, но, повторюсь, видел и чувствовал.
Их молчание. Оно было просто ужасным, содержавшее в себе невероятно глубинную тишину, выраженную чем-то вроде белого шума на аудио кассете, что содержит нечто страшное для слухового восприятия, и белый шум призван подготовить слушателя к этим неприятным и отвратным чувствам.
Их взгляды. Они пронзали меня всего сверхтонкими иголками, звенящими настолько высоко, что я просто не слышал этот звук, который воспринимало лишь мое тело, сжимаясь и содрогаясь в какой-то агонии.
Парк будто предчувствовал свой конец, свое разрушение, свою гибель.
Парк готовился к этому ужасному моменту.
Парк, казалось, ждал меня, чтобы передать все то, что должно было с ним произойти как бы на интуитивном уровне своего сознания.
Я чувствовал его жизнь, хранимую им с самого начала его существования много лет назад.
Быть может, я был не тот, кого он ждал и кому желал передать все эти чувства и восприятие надвигающейся катастрофы, но однозначно у меня была та сила, которую парк хотел обнаружить внутри своих владений.
Меня, в конце концов, одолел рвотный рефлекс.
Все мое тело было наполнено какой-то тяжестью настолько, что ноги практически меня не слушались, и с каждым шагом мне было все тяжелее идти на выход.
Виктор Петрович оставался все это время в машине, оставив меня наедине с парком и со всей той мешаниной, по большей части, неприятной. Меня мотало из стороны в сторону, я был словно что пьяный.
Я был совсем обессилен.
Я не мог даже самостоятельно влезть обратно в салон ожидавшего меня автомобиля.
И даже обещанный мороз не помогал мне.
Потому что Единая Сущность продолжала следить за мной, покидающим парк.
Виктор Петрович лишь открыл мне дверцу машины, не покидая салона, изнутри, после чего я просто вполз в сиденье, чувствуя, что просто пригвожден к его спинке. Все мои мысли были посвящены только скорейшему возвращению домой, к стремлению оказаться в кровати как можно быстрее, быть укрытым теплым одеялом.
Виктор Петрович позвонил Ане по телефону, предупредив ее о моем плачевном беспомощном состоянии после серьезной физической нагрузки рано поутру.
Лишь при помощи встревоженной Ани я смог добраться до драгоценной кровати, чтобы как можно скорее уснуть и проспать почти до вечера.
Аня не расспрашивала меня о моих контактах и делах с ее отцом. Если я был нужен ему, это означало, что я действительно был ему необходим. Аня лишь хотела, чтобы Виктор Петрович гарантировал ей мое возвращение в целости и сохранности. Она просто не лезла в эти дела и старалась не задавать вопросов, понимая, что я не должен был распространяться на эту тему. Виктор Петрович без промедления взял на себя ответственность и в этот раз. Краем уха я слышал, как он просил дочь не донимать меня объяснениями после того, как я отосплюсь, пообещав все рассказать сам, когда придет время.
Это было в субботу, а на следующий день Виктор Петрович приехал к нам часов в десять утра с намерением забрать меня на час (не больше) на дачу.
Однако на дачу мы не поехали.
Вместо этого Виктор Петрович остановил машину возле уже знакомого мне дома, куда я приезжал для того, чтобы быть свидетелем его встречи с каким-то человеком, после общения с которым Виктор Петрович пообещал мне, что уже этой весной я стану владельцем данного дома.
В этот раз я не остался в салоне автомобиля.
В этот раз Виктор Петрович вместе со мной проследовал в дом за все тем же человеком куда более крупной комплекции в сравнении с его собственной. До этой поездки я считал его хозяином дома, однако, на самом деле Алексей (так Виктор Петрович периодически обращался к нему) являлся, скорее, смотрителем, поддерживающим шикарное убранство в доме в чистоте и порядке.
-Я говорил тебе о том, что этот дом будет твой, - напомнил мне Виктор Петрович уже внутри, - С этого момента ты можешь чувствовать себя здесь хозяином.
-Не думаю, что я заслуживаю такого подарка. Просто пока что не за что, - попытался откреститься я, чувствуя возможный подвох.
-Это цена твоей вчерашней работы в парке.
-А можно деньгами? – осмелел я, невзирая на присутствие незнакомого мне человека.
-Тебе не нужна собственная крыша над головой? – усмехнулся Виктор Петрович, - Сколько ты еще намерен скитаться по чужим территориям? Документы на этот дом на столе перед тобой. Там везде указано твое имя.
Файл с бумагами внутри действительно лежал на кухонном столе, где мы находились все втроем.
-А с этим домом все в порядке? – не смог не поинтересоваться я, - Меня не будут таскать по судам?
-Никто не будет таскать тебя ни по каким судам, - уверял меня Виктор Петрович, - Дом куплен совершенно легально. Прежние владельцы уехали из страны и возвращаться обратно не собираются… Да не ссы ты, еж твою мать. Я только начинаю с тобой работать, пацан. Я хочу, чтобы ты делал свое дело, которое тебе по силам. Я же говорил тебе, что со мной надо дружить.
Аня, однако, была в курсе этого «подарка» мне от Виктора Петровича.
И в первый момент я почему-то подумал об Алексее, ставшим свидетелем этих событий. Вдруг Алексей и Аня знали друг друга и могли общаться друг с другом по телефону?
И на самом деле мне не понравилась эта мысль.
Обычная ревность, о которой я прежде будто не слыхал, и считал себя каким-то особенным, которому похуй на общение благоверной с мужиками, кроме меня одного любимого. Мол, ну и что, пусть общается.
Но Алексей, который был моложе Виктора Петровича и вполне подходил под тот возраст, при котором можно вести активный разгульный образ жизни, промелькнул в моей голове на совсем короткое время.
-Я хочу посмотреть этот дом, - потребовала Аня, так и не сказав мне правды о своей осведомленности, а я оставил мысль об Алексее окончательно.
В тот же вечер, мы вдвоем переступали уже знакомый мне порог.
И Аня была удовлетворена и приятной мягкой атмосферой, сразу нахлынувшей на нее с того момента, как открылась входная дверь, и приятной внутренней обстановкой, так и располагавшей к непринужденности и чувству успокоения.
-Никаких ремонтов, - запретила Аня, - Здесь уже все на своем месте.
И я об этом даже не задумывался.
Я вообще не задумывался о том, что домашний интерьер удачно подходил мне. Подходил настолько, что мне не было резона что-то здесь менять под свой вкус. Меня все устраивало в этом доме, только и всего.
Тем более что пока я не планировал переселяться сюда, желая оставаться рядом с Аней, где мне было так комфортно, где я как бы сросся с приятной расслабляющей атмосферой домашнего тепла и уюта.
Мы заночевали в моем доме.
И ночью мне снова было видение, на все сто процентов отличное от простого сна.
Я снова видел Единую Сущность, проникшую в мой дом.
И проникла она сюда настолько легко, настолько беспрепятственно и по-хозяйски, будто то было место ее подлинных владений. Будто то было ее Логово, откуда Единая Сущность наблюдала за всеми девятью мирозданиями, оставаясь вне досягаемости от всех и каждого, кто находился в них.
Я видел свет, разлившийся в доме.
Я видел подлинную ночь, озаренную солнечным светом.
Я видел целое Бытие, доступное моему взору в стенах моего дома, совершенно закрытое для восприятия кому-либо другому, но представленное мне благодаря возможностям Единой Сущности.
Будто знала Единая Сущность такое, что было важно одному лишь мне, и вот, наконец, представился ей шанс открыть для меня этой великий секрет в назначенный день и час.
И в озаренном светом подлинной ночи мироздании не было никаких видимых и осязаемых мною физически границ, предусмотренных стенами дома.
И целые Вселенные предстали предо мной, слившиеся в одно целое, и оттого бесконечность их утратила прежнее свое значение.
В этот миг я сам был Единой Сущностью.
В этот миг я был единственным, что скрепляло все девять мирозданий и объединяло все живое, находящееся в них в единый коллективный разум, подчиненный и подконтрольный мне.
Я видел все, что происходило в каждом уголке единого мироздания, невзирая на ход времени, отличавшийся на годы и даже тысячелетия. Для меня не было разницы между прошлым, настоящим, и будущим. Для меня все было в один момент.
Я не ужасался, наблюдая за условиями, предусмотренными в каждом из девяти мирозданий Преисподней. Я был спокоен. Хотя понимание спокойствия в этот миг было для меня совсем иным и не должно было быть привычным для описания.
Как будто все, что я видел, происходило не со мной и не в моем доме.
Как будто не было никакой Единой Сущности на самом деле.
Как будто все, что я видел, было плодом чьего-то иного воображения, коснувшись меня чисто случайно. Только потому, что я был знаком со священными писаниями, и то лишь с какой-то их частью.
Я чувствовал невыносимый жар и еще более нестерпимый холод, пытавшиеся разделить меня, яростно спорившие друг с другом, но по факту остававшиеся неотделимыми друг от друга частями одного и того же, что наполнило дом вместе с появлением в нем Единой Сущности. И мне было все равно. Я наблюдал открывшееся мне Бытие сквозь закрытые веки, так, будто не мог закрыть их на самом деле.
Я сразу понял, что Единая Сущность пронизывала этот дом в каждой его частице.
Я был в самом эпицентре ее, открывшейся мне как только пришло ее время.
-Мне снился очень странный сон, - призналась Аня поутру после глубокого сна, которого у нее, по ее же собственным словам, давно не было.
Она не хотела вылезать из постели, нежившаяся под плотным теплым одеялом и будто приласканная домом, чего скрывать, до состояния некоей эйфории. Аня была полностью расслаблена, просто напичкана легкой теплой энергетикой, так, будто чувствовала себя на своем месте.
-Какой же? – с любопытством спросил я.
Я так же не торопился сбросить с себя одеяло и выбраться из постели, чувствуя приятное тепло тела Ани под боком.
-Очень яркий, насыщенный деталями и событиями. Как будто это был даже не сон, но воспоминания, - поясняла Аня, - Я не помню его после пробуждения. Но, странное дело, могу рассказать ощущения, которые я испытываю, при этом чувствуя и понимая, что они могут передать этот сон в точности всех его событий.
-Я понимаю, что ты хочешь сказать. Иногда я чувствую то же самое.
-Я была здесь, в этом доме, - рассказывала Аня, - Но обстановка его была обстановкой нашего общего дома. Как бы дом внутри дома. И я была тобой. Я знала, что я – это ты: твой голос, твое дыхание, даже твое сердцебиение. Я чувствовала твое сознание. В доме было очень темно. Темно так, что поднеся горящую спичку прямо к глазам, все равно невозможно было бы увидеть яркое пламя. Но даже в такой тьме я могла различить каждый предмет мебели в доме, увидеть каждую его стену, каждый угол. Однако каждый шаг мой продолжался, казалось, целую вечность. Я то и дело сталкивалась с всякими предметами, мешавшими мне идти, но путь мой был лишен всякого смысла. Я просто бродила по дому из угла в угол, натыкаясь то на стулья, то на столы, то встречая перед собой стены. Я будто заблудилась во тьме дома, будто стала пленницей его, запертой, кажется в нем навсегда. Но странным образом меня это совсем не пугало. Даже наоборот, я получала некое удовольствие от своих блужданий и столкновений с элементами интерьера.
И что самое удивительное, хотя удивительным мне это не казалось – дом был куда больше, чем мог выглядеть и выглядел на самом деле. И для меня это обстоятельство оказывалось важнее всего, что было со мной когда-то прежде. Я будто открыла для себя нечто куда занятное, куда значительное, содержавшее в себе целый свет, о котором я даже не подозревала. Мне не стоило бояться быть пленницей поглотившего меня дома, ставшего мне если не другом, то верным союзником, которому я могла доверять больше родных отца и матери. Кромешный мрак дома был полон жизни, которую я обнаружила, продолжая свои перемещения по комнатам. Это была еще одна дорогая мне жизнь, частью которой я была, оказавшаяся отделенной от нее однажды, но сохранившей о ней все воспоминания. Именно они не позволяли мне бояться ужасов, несомненно, затаившихся в непроглядной тьме. Будто эти ужасы служили мне защитой от непрошенных в доме гостей. Будто это я должна была стать страшным призраком, от которого кровь леденеет в жилах.
Все самые ценности хранились в нем, имевшие значение большее, чем прежнее мирское существование. Вот в чем заключалась сила дома, в котором я была. И то, что было вне его, утрачивало прежний смысл, и прежнее величие, окружавшее дом, безвозвратно угасло. Поэтому я не хотела покидать его. Я даже поняла, вот-вот проснусь, что на самом деле я просто сплю, и всего, что со мной происходило, на самом деле не было и не могло быть.
Виктор Петрович, однако, был намного сдержаннее.
-Ну как тебе твое жилье? – поинтересовался он, забрав меня с собой на дачу прямо из офиса посреди рабочего дня.
-Тема, - коротко объяснил я, не зная как подобрать нужные слова.
-А Анька как оценила?  - не замедлил спросить он, глядя только на дорогу.
-Сказала, что одобряет, - только кивнул я головой, - Это Вы рассказали ей о том, что оформили дом на меня?
-Ревнуешь Аньку? – неожиданно спросил он, только сейчас обратив свое внимание на меня.
-Да, ревную. И это нормально, - не стал отпираться я, - И я действительно думал, что это Алексей сообщил ей о доме, а значит, мог бы общаться и по другому поводу.
Я понимал, что Виктор Петрович предвидел мои подозрения, учитывая тот факт, что он советовал мне не рассказывать Ане о наших с ним делах. И я упустил возможность того, что он сам мог открыть рот по этому поводу перед родной дочерью.
-А если бы между ними были отношения, что бы ты сделал? – задал вопрос Виктор Петрович, и не ответить я не мог.
Он однозначно проверял меня.
-Я не знаю. Вряд ли я смог бы подмять Алексею бока, учитывая его комплекцию. А садиться в тюрьму за убийство у меня планов нет. Оно того не стоит.
-Другими словами, отпустишь? – не отставал он, отчего мне было неуютно.
-Я не знаю, - повторил я.
-А должен знать, - твердым голосом заявил Виктор Петрович, - Ты всегда должен знать, что тебе нужно. Бери в тему, пока есть возможность, не отказывайся. Я уверен в Аньке, я знаю, что ей нужно.
-И что ей нужно?
-Ты, - коротко ответил Виктор Петрович, - Может, ты и не видишь, но глаза ее по-особенному сияют, когда она слышит твое имя. Она готова говорить о тебе часами. Я передал тебе дом, чтобы ты держал Аньку в руках железобетонной хваткой, чтобы ты, но не она, контролировал ваши отношения, чтобы сияние в глазах ее было адресовано в твой адрес, чтобы ты знал, что тебе нужно. Понимаешь?
-Да, понимаю, - подтвердил я.
-Я на это надеюсь, парень, - только выдохнул Виктор Петрович.
На даче нас (вот именно – нас) ожидал всего один гость, и во всех прошлых разах посещения ее я ни разу его не видел.
То был коренастый лысый мужчина лет сорока, в джинсе и кроссовках, совсем не похожий на делового человека. На носу его сидели очки с тонкими прямоугольными стеклами. В ожидании нас этот человек направил все свое внимание в свой айфон, откинувшись на спинку дивана. Он приехал на дачу на мало примечательном для меня белом «Логане», больше подходящем для какого-нибудь таксиста.
-Знакомься, это Михаил Валерьевич, - представил меня ему Виктор Петрович.
Мы с Михаилом Валерьевичем пожали друг другу руки. И его ладонь, которую я пожал, была абсолютно сухой и какой-то шершавой. Этот человек был мне неприятен, он это понял практически сразу. Однако нам НЕОБХОДИМО было встретиться друг с другом, именно для этого Виктор Петрович и привез меня на дачу.
Я видел перед собой самого настоящего самозванца, самопровозгласившего себя слугой Единой Сущности, сила которой сквозила из Михаила Валерьевича подобно ауре света вокруг какого-нибудь Ангела, явившегося с небес на грешную землю. И этот человек был намного страшнее образа Виктора Петровича, по-хозяйски поселившегося в моем воображении. Можно было назвать Михаила Валерьевича каким-нибудь куратором Виктора Петровича, обладавшем куда большими полномочиями, чем какой-то чиновник.
-Бухаешь? – поинтересовался Михаил Валерьевич, едва я сел напротив него на стул с резной деревянной спинкой и поролоном в седалище.
Он говорил достаточно тихо, и, казалось, физически не мог говорить громче. И в том заключалась одна из его сильных сторон, которые я не мог не уважать.
-Нет, - быстро ответил я, - И не уважаю.
-Хм, может быть, ты и прав. Не буду с тобой спорить, - и Михаил Валерьевич откинулся на спинку дивана и заложил ногу за ногу, - Ну так что там по парку? Расскажи, что видел, что слышал, что, наконец, чувствовал.
Я умолчал в своем словесном описании лишь о Единой Сущности, следившей за мной.
Во время моего изложения Михаил Валерьевич то и дело переглядывался с Виктором Петровичем, однако никто из них не перебивал меня и не просил повторить сказанное.
-Я позвоню Горлову, - только сообщил Михаил Валерьевич Виктору Петровичу по окончании моего рассказа, а потом обратился ко мне, - Ты мог бы перевести свой рассказ в печатный вид?
-Могу, - подтвердил я потому, что иного ответа от меня не требовалось.
-Вот и славно. Запиши все, что ты только что изложил в устной форме и передай Виктору Петровичу в самое кратчайшее время, договорились?
Выйдя из дома и сев в машину к Виктору Петровичу, я испытал немалый упадок физических сил.
Как будто я только что вновь покинул то крайне неприятное место, куда с Виктором Петровичем поутру ездил в субботу. Сейчас было даже как-то еще неприятнее.
-Знаю, что ты сейчас чувствуешь, - поделился со мной своими соображениями Виктор Петрович, проводив Михаила Петровича и сев, наконец, за руль.
-Кто он такой? – имел наглость поинтересоваться я.
-Думаю, для тебя будет лучше оставаться в неведении, - мягко умерил мое любопытство Виктор Петрович, - Я знаю, что тебе нужно не так уж и много в этой жизни. То, что и я, и Анька могут тебе дать без каких-то особых усилий. Мелкие, но достаточные для тебя необходимости и радости. Ты не привык к какой-то серьезной обеспеченности, и уж тем более к роскоши, тебе просто это не нужно. И ты лучше меня знаешь, почему. У тебя есть то, что представляет для меня интерес, и за это я готов предоставить то, что тебе нужно. Взамен делай то, что от тебя потребуется. Я понимаю, что мы с тобой разные, понимаю твое отношение ко всем тем, кого ты можешь встретить на даче. Но еще я понимаю, что вряд ли ты хочешь вернуться к своей прежней жизни со всеми ее трудностями. Когда вы с Анькой были у твоих родителей недавно, думаю, твоя матушка рекомендовала тебе держаться за твое место рядом с Анькой зубами. Это нормально. Я бы на ее месте сказал тебе то же самое. Пользуйся представившейся тебе возможностью.
Я понял его.
А где-то спустя две недели после этой беседы местное телевидение показало репортаж о парке, в котором я побывал. Речь в репортаже шла о людях, которые рассказывали о неких злодеях из Москвы с их намерениями построить на месте парка крупный торговый комплекс, и о том, что парк необходимо было отстоять.
Аня так же видела этот репортаж. И конечно она расстроилась, рассказывая мне о днях, проведенных в парке в детстве.
-Парк полон жизни и позитивных эмоций тогда, - вспоминала она свои давние впечатления, - Я долгое время не была там… Этот парк нужен городу, - заявила Аня со всей уверенностью, - Мы с тобой обязательно туда съездим.
-И когда же? – с улыбкой спросил я, не желая, однако, этого делать.
-Да хоть сейчас, - предложила Аня.
Но попали мы с ней в это место только на выходных.
И я не имел желания туда ехать, все еще хорошо помня о том, что было со мной в первый раз моего посещения парковой зоны.
Мы видели рядом с парком нескольких людей, в основном, молодых, раздающих листовки, содержание которых гласило о недопустимости строительства на территории парка предполагаемого торгового комплекса.
-Торговый комплекс – туфта, - услышал я из уст одного человека тогда же, - Парк пытаются поделить между москалями и местными чинушами. Здесь удобное место, окруженное зеленой зоной. Тут либо москали все с землей сравняют, либо свои же отредактируют на свой лад. Одни хотят торговый центр построить, другие – элитное жилье для себя же любимых. А по факту, все они из одной упряжки. Никогда бандиты для людей ничего делать для людей не будут, только и ТОЛЬКО под собственные нужды. Мне все равно, кто и что здесь строить собрался: свои или пришлые, парку не быть в любом случае. А я того не хочу. В городе и без того зеленых зон не хватает, дышать уже нечем – все испоганили.
Он заставил меня крепко задуматься.
Потому что я ему верил. Потому что я видел внутри него мощную энергию, которой мне не хватало. Подлинному мне, прячущемуся внутри меня.
Потому что получалось, что меня разводили.
 В обществе Ани я не испытывал тех неприятных моментов, терзавших мое тело и сознание, что овладели мной в прошлый раз. В обществе Ани я был погружен в мыслительный процесс, отвлекающий все мое сознание. Мы с Аней неспешно бродили под ручку по асфальтированным аллеям парка. Аня что-то рассказывала мне, делилась каким-то воспоминаниями из ее жизни, а мое внимание было сосредоточено на намерениях определенных лиц сравнять это место с землей.
Только сейчас, кажется, я осознал, насколько не хватало городу подобных этому парку участков. В городе порезали почти все деревья вдоль главных улиц в угоду ЛЭП и проводам троллейбусных и трамвайных линий, в угоду тротуарной плитке или асфальтированным площадкам жилых домов. Неудивительно, что год от года в городе становилось все жарче и спрятаться от жгучего солнца оставалось все меньше мест на улицах. И то же самое можно было сказать и о пасмурной погоде, при которой под густыми древесными ветвями можно было более-менее укрыться от дождя. Городу и горожанам не хватало чистого воздуха, который обеспечивался теми же деревьями. Люди летом просто тупели, чьи мозги просто кипели от солнечного ультрафиолета. И охладиться можно было покупной водой из холодильников в торговых точках, покупным мороженым, или же в подъездах домов.
В городе было несколько парков, занимаемых в летний период множеством людей. И именно эти территории представляли интерес для таких как Виктор Петрович или же Михаил Валерьевич, у которых, оказывается, имелись свои собственные планы на эти места.
Никаких чужаков они не хотели только потому, что мимо своих карманов, когда можно было грести без какой-нибудь дележки с кем-нибудь со стороны. Все оставались в доле, все были свои.
А моя роль сводилась в оценивании возможного ущерба, который, однако, мало их интересовал.
Однако Виктор Петрович хотел моей большей вовлеченности в этот откровенный ****еж и втирание херни в уши недовольных горожан.
-Я предлагаю тебе возглавить группу активистов, настроенных громко пошуметь и привлечь внимание как можно большего количества жителей города, - предложил он со всей серьезностью дела, - Я уверен, что у тебя это получится легко и толково.
-У меня нет ораторских способностей, - честно попытался возразить я, тем более понимая всю гнусность его предложения.
-Да ладно ****ить-то, - осек Виктор Петрович, - Работаешь с текстами, и не владеешь языком? Хорош. Вся акция продлится дней пять, максимум, неделю. До заказчика уже дошли слухи, что ему здесь не рады с его проектами. На днях подгонят технику, разумеется, бутафорскую, наймут людей. Надо, чтобы заказчик понял всю ошибочность своих планов. Что-нибудь загонишь на камеру, мол, руки прочь от народного достояния, все в таком духе.  Подключим ментов для пущей убедительности активной защиты парка от негодяев и подлецов из столицы. Ничего сложного, поверь. Не в первый и не в последний раз. Пошумим, повеселимся, а потом и до свадьбы с Анькой дело дойдет. Ну как, займешься?
Да, я принял участие в этом обмане, устроенном на благо таких же сволочей, что и тот, кто из Москвы намеревался разделаться с парком в угоду личной финансовой прибыли.
Аня тоже пожелала участвовать в этом действе, в то время как я не говорил ей о том, что я узнал, и о чем думал.
Я не хотел знать о том, знала ли Аня обо всех комбинациях от кого-то другого, от Виктора Петровича – своего отца, например. Самое главное, Я не говорил ей. Он же сказал ей, что подключил меня к этой акции против столичных чужаков, положивших глаз на городской парк.
И вот акция прошла с положительным для ее устроителей результатом.
Нам удалось привлечь на свою сторону большинство из тех, кто знал о заказчике из Москвы, но не желал видеть результаты его деятельности у себя в городе.
Я, в свою очередь, не единожды что-то там наговорил на камеры местных тележурналистов, про себя проклиная свое знакомство с Виктором Петровичем, несмотря на то, что получил от него и дом, и работу, за которую мне хорошо платили. Я не должен был, в принципе, жаловаться: деньги, как говорится, не пахнут.
Однако это только так говорится.
Аня была тем обстоятельством, при котором я все это глотал, невзирая на степень своего омерзения.
В период этих событий я начал наблюдать людей, таких же как я.
Я носил тот самый белый костюм-тройку, подаренный мне Ане на мой день рождения, толкая речь на камеру. Люди же, которых я неожиданно обнаружил во время проведения этих собраний у ворот парка с фальшивой строительной техникой, якобы, пригнанной московским заказчиком (который, странным образом, молчал о том, что никакой техники им не высылалось), сами по себе излучали чистый белый свет, видимый мной даже не визуально, но на уровне подсознания.
Я чувствовал осуждение с их стороны.
Я чувствовал стыд за то, что я делал, за то, за что мне платили деньги.
И еще в моей голове возникла мысль о серьезных последствиях для меня за то, что я делал.
Это была даже не мысль.
Это было послание. Их послание мне, переданное мне в том свечении, что излучали эти люди.
Я не общался с ними.
Это были люди, которые просто наблюдали за мной. Это были люди, будто проявившиеся при работе с какой-нибудь пленкой, на которой можно обнаружить что-то лишнее, вдруг обнаружившееся, чего просто не было в запечатленный момент. Они появлялись как-то вдруг среди обычных живых людей, которых я видел во время этой акции.
Нельзя было назвать их призраками. Я не верил в призраков, разучился верить в них со временем своего взросления.
Как будто я не очередные видения наблюдал, связанные со светом ночи, о которых я уже рассказывал. Но как будто свет ночи я видел в реальности, представленный этими светлыми людьми.
Тот костюм-тройка, что был на мне, когда я общался с местными журналистами, сам излучал этот свет. Теперь я знаю об этом, не замечавший этого эффекта прежде и уверенный в своей памяти как никогда.
Я отлично понимал, что подобное мое участие обязательно должно было иметь последствия для того, кто был бы на моем месте. Просто потому, что такие люди имеют статус одноразовых, являясь важными, но нежелательными свидетелями, которых обязательно убирают, чтобы не было кому задать вопросы. И там как-то уже похуй на всякие свадьбы, которую, мы с Аней планировали. Виктор Петрович наверняка устроит Ане какого-нибудь жениха покруче и посолиднее.
Я ведь уже говорил о том, что чувствовал себя поросенком, которого непременно отправят на убой, когда придет время пировать. Чем эта акция, на участие в которой я согласился, могла не подойти на роль такого пира?
Поэтому я ждал последствий, о которых меня предупреждали.
Незадолго до дня свадьбы, где-то в середине мая, я оказался в больничной койке.
Мы с Аней прогуливались по улице, когда до нас доебалась пара взрослых ребят лет по двадцать каждому. Как это обычно бывает: поддатые любители острых ощущений, которым мало спокойной жизни в трезвом уме, шли нам навстречу, громко общаясь между собой и размахивая руками. Один из них зацепил Аню рукой, ее реакция была вполне естественной и оправданной. Небольшая перепалка, в ходе которой я попытался осадить дерзких разгоряченных недостаточным количеством алкоголя в их животах ребят, один из них достал нож, против которого я не успел ничего сделать. Я даже не понял, что это действительно был нож.
Ранение оказалось не опасным для жизни.
Тем не менее, Аня и Виктор Петрович проплатили максимально качественное обслуживание и отношение врачей ко мне.
Можно так сказать, это было просто комфортное времяпровождение в моей жизни. Аханья и оханья, переживания, максимальный уход, как будто не со мной взрослым нянчились, а младенцем.
Аня практически не отходила от моей койки.
Пару раз был следователь, ведший дело по этому делу.
На самом деле, этих ребят быстро вычислили, вопреки моим ожиданиям и предположениям.
Я в подробностях дал показания как потерпевший, они ничем не отличались от показаний Ани, проходившей свидетелем.
И все же я должен был умолчать о некоторых существенных подробностях этого нападения. Потому что о них я мог рассказать Виктору Петровичу, даже не Ане.
Дело в том, что в момент нанесения мне этого удара ножом, заставившего меня застонать от сильной боли, я совершенно точно помнил ночной солнечный свет. Я совершенно точно могу сказать, что я оказался на мгновенье где-то в ином пространстве и времени, населенном демоническими существами, которых видел раньше в своих снах, посвященных Единой Сущности, взор которой проникал в каждое из девяти мирозданий со всеми их ужасами и невообразимой жестокостью. Я совершенно точно могу сказать, что эти двое разгоряченных алкоголем ребят были на самом деле посланцами Преисподней. Но описать их внешне вряд ли смогу. Потому, что образы их как-то совершенно и напрочь стерлись из моего сознания, когда я вернулся в реальный мир и в карету «скорой помощи» по пути в больницу.
Тем не менее, с той же ясностью ума и открытостью сознания, с которыми я был уверен в демонизации злодеев, напавших на меня с ножом, я могу сказать, что Единая Сущность оказалась со мной в тот момент совсем рядом, даже ближе чем на расстоянии вытянутой руки.
Она была источником света ночи, наблюдаемого мной в нескольких видениях, о которых я говорил выше.
И совершенно странным образом от осознания и обдумывания этого факта мне не было не по себе, или же неуютно в обществе Ани, не покидавшей меня в больнице ни на минуту. Мысль о том, что Аня была Единой Сущностью, обретшей плоть в этом мире специально для меня, никоим образом меня не пугала. Как будто я наблюдал и себя, и все, что окружало меня последний период собственной жизни, целое Бытие, которому я принадлежал в конкретной пространственно временной точке, откуда-то со стороны. При этом я имел возможность критически мыслить, анализировать то, что я видел и чему сопереживал, делать вполне четкие выводы.
Как будто я с самого начала знал о неразрывной связи Ани с Единой Сущностью, и меня она устраивала.
Находясь после ранения в больничной койке, я чувствовал себя настолько похуистически, что, наверное, и сам должен был удивляться такому сильному восприятию.
В этот период времени Аня не являлась для меня каким-то врагом, которого я должен был избегать.
Я уже говорил о том, что имел к Единой Сущности отношение, наблюдая все мироздания, доступные ее взору и подвластные ее все сжигающему огню. Оттого я чувствовал ее силу в себе, защищавшую мое тело от жестокого солнечного ультрафиолета, которую Аня подарила мне с первого дня моего с ней знакомства.
Все было предопределено когда-то изначально.
В самом начале этого повествования я говорил о священных книгах, в которых солнце представлено в образе Единой Сущности, мощь и невозмутимость которого породили тех, кто увидел в нем небывалую возможность для создания условий для собственного диктата миллионам и миллиардам в угоду собственным прихотям.
И вот теперь я чувствовал, что сам оказался принадлежащим мирозданиям, описанным в тех книгах, как будто придуманный их авторами. Как будто я был частью того ужаса, что изложили последние со всей их холодной жестокостью, со всем их цинизмом и ненавистью к роду людскому, к которому они никогда не имели отношения, а следовательно, не имел отношения и я сам, оказавшийся плодом чьего-то воображения.
Но, повторяю, мне в тот момент было похуй на все эти сравнения, вообще на все, о чем я думал, лежа в больничной койке.
Совсем скоро мы с Аней должны были стать официальными мужем и женой.
И прежде я даже визуально не мог представить себя в роли жениха во время этой важной и наполненной апофеозом церемонии, меняющей отношение к жизни и осознанию себя в этом мире.
Никогда прежде я не чувствовал себя подходящим на роль жениха.
Строгий костюм (пусть даже белый, тем более, белый), кольца, крики «-Горько!», восприятие себя в каком-то особом состоянии, когда внутри что-то происходит, от чего сердце так и рвется наружу.
Возникает сама собой мысль вроде «нахуй оно мне все это надо?»
И в то же самое время от этой мысли становится как-то легко, и не хочется, чтобы это чувство легкости прекращалось.
Потому что это все на физиологическом уровне.
Потому что от этого никуда не деться.
В этот важный и торжественный момент возникает понимание того факта, что этот самый момент так же как и все соответствующие ему эмоции является неотъемлемой частью человеческого естества. Что в людских генах заложена эта процедура официальности приобретения статуса представителя брачного союза.
Так я думал про себя в больничной койке в руках Ани, представления про себя не имея о том, как все будет на самом деле, но желая, чтобы все было именно так.
И вот, наконец, я вышел из больницы, чувствуя заметное облегчение после ранения.
И будто никакого ранения и не было.
Будто вообще ничего не было такого, что могло бы иметь значение, куда большее в сравнении со скорым торжеством, которого я хотел уже из одного только чистого интереса.
Афера, провернутая Виктором Петровичем (наверняка не одним только им), в которой я принял участие, казалось, должна была закончиться как в каком-нибудь кино, где расплата (в моем случае, удар ножом и больничная койка) и обязательный хэппи энд (такой как свадьба с невинной возлюбленной).
Вот только буквально на следующий день своего пребывания в СВОЕМ доме, куда Аня перевезла почти все свои вещи, обозначив свое право называться хозяйкой, я получил телефонный звонок с доселе неизвестного мне номера.
Да, я почти всегда отвечал на незнакомые мне номера телефонов, общаясь и с представителями каких-то частных контор, и со служб, занимающихся проведением опросов, даже неоднократно общался с коллекторами (или обычными мошенниками, косящими под них), иногда говорящих с кавказским акцентом.
Мне было не стремно ответить на входящий телефонный звонок с неизвестного номера.
-Меня зовут – Лёвкин Андрей Андреевич, - представился человек, набравший номер моего телефона, и я мгновенно сообразил, что он не ошибся номером, - Я являюсь тем человеком, против действий которого в Вашем городе была недавно проведена кампания с Вашим участием. Вы понимаете, о чем я говорю?
Конечно я понимал.
Со мной связался тот самый заказчик, со слов Виктора Петровича, желавший, как говорится, обнулить парк и построить на его месте торговый комплекс.
-Я в курсе того, что Вас выписали из больницы после ножевого ранения. Я бы хотел встретиться с Вами и обсудить некоторые моменты Вашего участия в указанных мной событиях. Если Вы готовы, то я буду в Вашем городе уже завтра.
Я был готов.
Как минимум, мне было интересно встретиться с ним лицом к лицу и выслушать его предложения, которые этот человек наверняка попытается мне сделать.
Несмотря на его намерения, Андрея Андреевича, мягко говоря, оболгали со всей этой строительной техникой, якобы, пригнанной им для действий по демонтажу парковой зоны.
А вполне возможно, что и не было никаких намерений с его стороны.
Никто не должен был знать об этом телефонном звонке.
Никто не должен был знать о моей встрече с Левкиным Андреем Андреевичем.
Он приехал ко мне домой днем (даже поздним утром), когда Аня была на работе. Он приехал ко мне на такси - подержанном «Ларгусе» с местными номерами, за рулем которого развалился внушительных габаритов мужик, нанятый Андреем Андреевичем для этой поездки.
Сам Андрей Андреевич оказался достаточно худым дядечкой одного со мной роста, одетым достаточно неприметно, без намерений чем-то выделиться из толпы.
-Поверьте, у меня есть вполне веские основания опасаться за свою жизнь, - с какой-то улыбкой уверял меня Андрей Андреевич, несмотря на всю серьезность своего заявления.
Но несмотря на его, в общем-то, незавидное положение и общее впечатление человека, с которым так и хотелось бы вести откровенную приятельскую беседу, я видел в нем еще одного самопровозглашенного посланника Единой Сущности, которой преследовал ТОЛЬКО собственную выгоду.
Ничем подобные ему люди (ли?) не отличались друг от друга.
И так же как и Виктор Петрович или Михаил Валерьевич этот человек прекрасно видел между нами особую разницу.
-Все настолько серьезно? – смело поинтересовался я.
-Предположите, что да, - кивнул головой Андрей Андреевич.
Он не вошел ко мне в дом, но пригласил меня в автомобиль, на котором приехал, и попросил водителя подождать на улице.
-Вы должны знать, что у меня серьезный конфликт с Виктором Петровичем, переросший из банального спора в жесткое противостояние. Я знаю, на что этот человек может пойти для достижения своих целей. И смею уверить Вас в том, что у меня нет планов ни на какое строительство в этом городе. Эта идея имеет статус только лишь гипотетической возможности.
-Тогда для чего вся эта публичная возня? – недоумевал я, - Виктор Петрович сказал мне, что не потерпит никаких чужаков, желающих уродовать город очередной торговой точкой.
-Вы взрослый человек, - усмехнулся Андрей Андреевич, - Вы давно должны понимать и наверняка понимаете, что всякий патриотизм и пафос по поводу благих намерений зиждется только на личном интересе. Ни один делец никогда ничего не будет делать во благо окружающим. Все во имя собственной выгоды. Это я Вам говорю совершенно открыто и без стеснения.
-Зачем?
-Чтобы Вы понимали, что эта история с парком не должна была Вас касаться, - уже без тени улыбки ответил Андрей Андреевич, - Вы появились для меня совершенно неожиданно, можно так сказать, из воздуха. Я был застигнут врасплох, когда смотрел репортажи ваших городских теленовостей, оставаясь в Москве. Я уже сказал Вам, что знаю, на что готов Виктор Петрович ради собственной выгоды. Однако Вас я не ожидал.
-Это почему же? – не смог удержаться я от смешка.
-Вы знаете, почему. И это остается для меня загадкой. Вы совершенно не подходите на роль его помощника. Только не Вы, которому нечего делать рядом с подобными Виктору Петровичу людьми.
Я понял, даже почувствовал, что должен был сказать ему правду. Даже с учетом того обстоятельства, что этот человек, по факту, оставался мне недругом, и я не мог не относиться к нему с неприятием. Однако его появление означало нечто важное в моей жизни, как очередное звено в целой цепи событий, сила которых влияла на мое мировоззрение и ощущения собственного осознания в окружающем мире.
Выражаясь иначе, я ожидал от Андрея Андреевича крайне важной для меня информации, чего-то такого, что должно было стать для меня если не судьбоносным, то в высшей степени существенным знанием, благодаря которому я смог бы совершить не менее значимое в собственной жизни действие.
-Я являюсь женихом его дочери, - поделился я, - И некоторое время наших отношений я не знал о том, кто ее отец. А когда узнал, было уже поздно артачиться. Мне предложили работу и оплату за нее.
-Понимаю, - остановил он, - Деньги, как говорится, не пахнут… Я хочу, чтобы Вы знали кое-что, - обратился Андрей Андреевич, назвав меня по имени, - Скажем, лет десять назад я не знал ни о каком Викторе Петровиче. Ни о нем, ни о его жене – Ольге Павловне. Их просто не было в этом городе. Физически не существовало. Я это говорю потому, что переехал в Москву всего семь лет назад. Отсюда, из этого города, в котором родился и вырос. Не было здесь таких людей никогда. Но зато я знаю Анну, женихом которой Вы являетесь. Я знаю ее лично, - добавил Андрей Андреевич, внимательно наблюдая за моей реакцией, - И я уверяю Вас о том, что она никогда не рассказывала мне о своих родственниках, в особенности о родителях. Я ни разу не видел их в лицо, я ни разу не видел, чтобы Анна общалась с ними хотя бы по телефону, я ни разу не видел того, чтобы кто-либо из них был рядом с ней физически. Вам, можно сказать, повезло больше меня в этом вопросе.
-Может быть и повезло, - пожал я плечами, чувствуя, если не что доверяю ему, то очень желая ему поверить.
Я ожидал, что Андрей Андреевич попытается облить Аню грязью в отместку мне за мое участие в акции, устроенной Виктором Петровичем, при которой с моей стороны четко прослеживался корыстный мотив, видимый Андреем Андреевичем невооруженным глазом.
-Может быть и повезло, - вроде бы подтвердил Андрей Андреевич мои сомнения, - А возможно, что мы говорим о разных Аннах. Потому что та из них, которую я знаю лично, работает на меня в Москве.
Чтобы не быть голословным, Андрей Андреевич выудил из кармана темного пиджака свой айфон, чтобы продемонстрировать мне несколько видеороликов, на которых моя Аня демонстрировала частички своей личной жизни: кафе, набережная, магазин одежды и все в таком духе. Она была счастлива на каждом из этих роликов, искренне улыбаясь в камеру своего телефона и рассуждая на какие-то пространные вещи.
-Однако это еще не все, - смог только выдавить из себя открыто удивленный я.
-Да, не все, - и Андрей Андреевич убрал айфон обратно в карман пиджака, - Анна, которую Вы знаете, знакома лично не только одному лишь мне.
-Что это все значит? – потребовал я ответа, заведенный после просмотренных видео, могущих оказаться искусной подделкой.
Андрей Андреевич наверняка хорошо подготовился к нашей встрече, я должен был это понимать и не вестись ни на какие провокации.
В конце концов, передо мной был мой недруг, который знал о наших с ним различиях.
-В Москве есть такое место – Светотьма. Никто из непосвященных лиц не расскажет Вам о нем, - охотно откровенничал Андрей Андреевич, - Вам туда путь однозначно заказан. Но я все равно скажу Вам пароль, который необходимо знать для пропуска – император Август. Это в честь уходящего лета и знойного Солнца, которое готовится к смене сезона. Светотьма находится в подземной части здания по такому-то адресу (он назвал мне улицу и номер дома). Раз в год в этом месте собираются определенные люди. Присутствие Вашей Анны обязательно.
-Почему? – выяснял я, не зная, что и думать.
-Не почему, но ради, - поправил Андрей Андреевич, - Я расскажу Вам. Там несколько помещений с идеальным ремонтом. Все выглядит как какой-нибудь навороченный офис. Там полно портретов с изображением Вашей Анны. Именно ВАШЕЙ Анны, - не замедлил уточнить он, - Там вообще много символики, посвященной ей. Так же в этом месте находится большое помещение с двумя-тремя десятками кресел, расположенных кольцом. А в центре его выложенное из камня углубление. Это место для Вашей Анны. Она выступает там совсем недолгое время, достаточное, впрочем, для всех присутствующих. И будьте уверены в том, что пустых кресел нет. Во время выступления Вашей Анны вся Светотьма заполняется особым светом, отличным от привычного света дня. Но думаю, что Вам знакомо нечто подобное. Не может быть незнакомым, поскольку сила Анны не утихает ни на миг. Но этот свет, излучаемый ею, полон жизни и сил для каждого из присутствующих в помещении. Наполовину искусственный, наполовину имеющий природное происхождение – он важен для каждого члена Светотьмы.
-Звучит как какое-то фэнтези.
-Про себя Вы придумали словосочетание – Единая Сущность, которую не раз встречали во сне, - пресек все мои попытки откреститься от услышанного Андрей Андреевич, - Я вижу ее свет внутри Вас, наполненный Вашими собственными воспоминаниями. Они никуда не деваются. Однако не в том дело. Во время своего выступления Ваша Анна питает каждого из присутствующих вокруг нее необходимой им силой. Ради этого и происходит их собрание раз в год.
-Полагаю, дата конкретная и не меняется?
-И не может измениться по воле самой Анны, - заверил меня Андрей Андреевич.
Естественно, что он назвал мне эту дату.
И спустя неделю после этого дня мы с Аней планировали пожениться.
-Почему Вы считаете, что я должен поверить в этот рассказ?
-Это целиком и полностью Ваше дело. Да, Вы знаете место и дату, информацией о которых не сможете воспользоваться. Но только Ваша Анна – не единственная в своем роде. Она всего лишь мизерная часть куда большей силы, о которой можно только догадываться. Которую Вы называете Единой Сущностью. Наверное, сейчас Вы считаете себя каким-нибудь жертвенным агнцем, которого необходимо пустить в расход ради сохранения той силы, которой обладает Ваша Анна и которой она делится с нами. Что ж, я так не думаю…
-Последнее, о чем я хочу Вас предупредить, это о моем здоровье, даже жизни, - не стал скрывать Андрей Андреевич, - Если Вы узнаете о том, что я не доехал до дома, что со мной по дороге случилось несчастье, не сомневайтесь в том, что это дело рук Виктора Петровича.
Который появился благодаря стараниям и возможностям Ани, являвшейся частью Единой Сущности, про себя дополнил я, основываясь на рассказе Андрея Андреевича.
Я был поражен.
Я был впечатлен.
Я ему верил.
Я запомнил все координаты, названные им совершенно не просто так, даже с учетом его предостережений и уверений в бесплодности моих попыток изучить этот вопрос.
Тем не менее, я позвонил Виктору Петровичу после отъезда Андрея Андреевича и сообщил ему о том, что у меня возникла серьезная проблема, не пустившись, при этом, в объяснения. Я хотел, чтобы Виктор Петрович приехал ко мне лично.
-У меня был Левкин Андрей Андреевич, - с ходу заявил я.
-Да ладно, - в ту же секунду вырвалось из его уст, - И что ему было нужно?
-Он хотел выяснить, что я за гусь такой. Он видел мои комментарии журналистам.
-И что Левкин тебе втирал? – как-то на нервах выпытывал из меня ответы Виктор Петрович.
Он был явно обеспокоен моим заявлением.
А я позвонил ему намеренно не потому, что Виктор Петрович все равно бы как-нибудь узнал о моем госте (вполне возможно, что из уст самого Андрея Андреевича). И кипящая реакция меня даже слегка испугала.
В какой-то момент я подумал о том, что Виктор Петрович выпотрошит из меня все, что ему было нужно знать об этом визите ко мне из Москвы, не постеснявшись даже рукоприкладства. И сомнения на миг овладели мной, принудив меня к страху получить по лицу или под дых не за ***.
А, возможно, что меня вновь разводили.
-Он предостерег меня от необдуманных действий, подобных моему участию в Вашей акции насчет парка. Он так и сказал, что я совершаю большую ошибку, участвуя в этом обмане. Он знает о ваших возможностях, чтобы бояться, в том числе, за свою жизнь. Он уверял меня, что у него нет планов ни на какое строительство в нашем городе. И еще он сказал, что я представляю для него интерес.
-Угу, - кивнул Виктор Петрович, на секунду отведя взгляд в сторону, - Он выдвигал тебе какие-нибудь условия? Наезжал? Пытался выкружить что-то полезное для себя?
-У меня есть номер его сотового телефона, - честно сказал я.
-Позвони ему, - потребовал Виктор Петрович, - Прямо сейчас набери. Он давно уехал?
-Что-то в районе часа, - попытался изобразить я напряженную память, пока мои пальцы щелкали по клавишам телефона.
-Ладно, хер с ним.
Не дожидаясь гудков в трубке телефона, Виктор Петрович буквально выхватил у меня из рук мобильник.
-Добрый день, Андрей Андреевич, - спустя несколько мгновений обратился он к своему собеседнику, - Что же Вы так тайком-то? Приехали бы ко мне в офис, выпили бы по чашке чая с печеньем. Без предупреждения, без предварительного звонка.
-…
-Этот человек работает на меня, а значит, представляет мои интересы. А это, в свою очередь, означает общение с ним только через меня.
Виктор Петрович старался быть сдержанным.
-…
-Я не буду ничего знать, пока что-то, что касается моих дел, происходит за моей спиной. Так дела не делаются, Андрей Андреевич. Уж кто-кто, а Вы знаете об этом лучше меня.
-…
-Что сделано, то сделано, - после минутного выслушивания очередной реплики слегка смягчился Виктор Викторович, - У меня не было другой возможности подстраховаться. Поймите и Вы меня, Андрей Андреевич: разговоры разговорами, но это была не моя инициатива.
-…
-Хорошо, я готов связаться с Вами вечером, часов в восемь, чтобы обсудить этот вопрос без излишней нервозности… До свидания… Тебе надо было сразу мне сказать, какая у тебя возникла проблема, - высказал мне Виктор Петрович, вернув мне телефон, - Хотя, если хорошо подумать, правильно сделал, что не сказал по телефону. Что бы этот человек тебе не предлагал, чем бы не заманивал – не вздумай вестись. Ты общаешься СО МНОЙ, Я поддерживаю тебя на плаву, даже больше чем Анька, понимаешь? Совсем скоро ты станешь полноправным членом нашей семьи, я сразу предупреждаю, что это для тебя выгодно. Но предателей я не терплю.
-Скоро мне предстоит небольшая командировка на пять дней в Москву, - в свою очередь предупредила меня Аня, вернувшись домой с работы, - Я ДОЛЖНА поехать. Это очень важная командировка для всей нашей конторы.
-Тогда расскажи мне о Светотьме и об императоре Августе, благодаря которому можно туда попасть, - наконец выдохнул я, некоторое время рассматривая Аню пристальным взглядом.
После моей просьбы возникла длительное молчание, крайне неприятное для меня.
Будто я только что влепил Ане сильную и неожиданную оплеуху.
-Откуда ты знаешь? – наконец спросила Аня негромко, а лицо ее покраснело.
-Я знаю и о том, что Виктор Петрович и Ольга Павловна – твои создания, - развил я свои соображения, - И о том, что у тебя не было и не могло быть родителей.
-Прекрати, - попросила Аня все так же негромко.
-Я просто хочу знать о том, кто ты.
-Я полагаю, ты уже знаешь, - быстро заговорила она, - Ты видел сны и видения. Ты был в парке, я была рядом с тобой, и тебе это стоило чрезмерных сил. Но я желаю тебе лишь добра. И ты не можешь сейчас отрицать, что тебе было плохо рядом со мной на протяжении года.
-Не могу и не буду.
Я взял Аню за руку.
И в этот момент я не чувствовал к ней ничего отвратного, ничего негативного, никакого дискомфорта.
Она оставалась все той же прежней Аней, которую я знал.
И даже словосочетание Единая Сущность напрочь выскочило из моей головы.
Больше того, я, вдруг, увидел сияние Единой Сущности, охватившее ее изнутри, вырвавшееся наружу как будто после какого-то заклинания из моих собственных уст. Как будто «Светотьма» и «император Август» сложились в единое целое, и мне стоило только упомянуть их вместе в присутствии Ани.
-Нет, не делай этого, - предупредила она, видя мое намерение обнять ее после того, как я узнал правду.
Но было уже поздно.
И вот Аня оказалась в моих руках, как было на протяжении целого года каждый день, и ничего не изменилось за этот период времени.
И я прижимал к себе плотный комок обжигающего ультрафиолетом света, против которого у меня до сих пор оставался иммунитет, заключенного в физическую плоть.
И все это должно было походить на очередной сон или видение.
Потому что я чувствовал в этот миг и холодную энергию ночи, коснувшуюся всего меня, стоило лишь мне притянуть к себе и не желать отпускать ее ни при каких обстоятельствах.
-Мы разные, - услышал я голос Ани, - Тебе нельзя.
-Пока у меня есть твоя защита – между нами нет ничего отличного друг от друга, - со всей уверенностью настаивал я, не выпуская Аню из своих рук, - Ты прекрасно знаешь, что мне нечего тебя бояться сейчас.
И тогда Аня медленно, как бы сомневаясь в своих намерениях, обхватила мою голову своими светящимися ладонями.
И ничего, что могло заставить ее переживать за мое здоровье, за мою жизнь, не произошло. Лишь ее свет просочился сквозь кожу моего тела, совсем не притронувшись к моему нутру.
-Это все похоже на сон, - услышал я в своей голове, - Они так хотят, и они получают то, чего хотят.
-Кажется, я понимаю, - в удовольствии улыбнулся я, излучавший ее свет.
-Ты должен уснуть. Не думай, что все так легко, как тебе кажется, - опровергла Аня, - Я помогу тебе уснуть…
И вот я видел сон.
Я видел и слышал, как открылось запертое в страницах священных книг нутро.
И в тот момент открылся мне страшный План, Генеральный План, от которого Бытие обрело всю свою зависимость. Не Истина оказалась во главе всего сущего, но четкие действия, прописанные по ту сторону символов в священных письменах.
Я видел солнце, проникающее везде и всюду как объединяющий все возможные и существующие параллельно друг другу мироздания, будто некое Всевидящее око, чей взор абсолютен и всеобъемлющ.
Я видел солнце как взор Единой Сущности, повелевающей всеми возможными и существующими в одном потоке времени девятью параллельными мирозданиями, не допускающей существования Ее представителей или, если угодно, посланцев, в чью задачу входит оглашение Ее воли для всех и каждого, на кого могла бы указать Она.
Я видел, слышал, чувствовал, как беспечна и независима Единая Сущность, избравшая облик светила. Я видел, слышал, чувствовал Ее отрешенность всем своим природным естеством, так, как должен был видеть, слышать, чувствовать, созданный Великой силой, той же, что определила мне место быть в рабской покорности перед источником страшного света.
О, свет того солнца был страшен. Страшен и жесток. Ибо не тепло разливало оно, от которого все внутри пребывает в сладкой порхающей невесомости, призывая жить и наслаждаться жизнью, и так и тянет испить его без чувства насыщения, но с каждым глотком становится все беззаботнее и красочнее во вкусах, цветах и запахах.
Не живительные для всего живого тепло и свет излучало солнце, но жестокий жар, самое настоящее пекло, все сжигающий огонь устремлялся от него во всех направлениях, проникал в каждое из девяти мирозданий с одной-единственной целью – превратить в пепел и угли все вокруг. И устремлялся все сжигающий огонь во всех направлениях, и проникал внутри, и превращал все в пепел и угли, даже кажущийся вечным лед.
И невозможно было укрыться от все испепеляющего солнца, казалось, не знавшего иных своих свойств.
Все потому, что не посланцы, но приверженцы его, целиком и всецело с первого мгновения своего появления на свет повиновавшиеся ему, совсем слабые без его абсолютной губительной силы, будто порожденные им специально для этой цели, распространяли это жестокое пекло, источая его неиссякаемыми источниками. И они были повсюду, встречались мне постоянно, не стесняясь находиться среди бесчисленных орд безымянных существ, населяющих каждое из девяти мирозданий. И создания эти слишком походили на людей внешне, такие же прямоходящие на двух ногах. И даже посланцы Единой Сущности, по природе своей беспристрастной в своей жестокой страшной силе, не отличались от них, имея две ноги и руки, скрытые плотными непрозрачными одеяниями, чтобы невозможно было разглядеть их ту же страшную и принадлежащую к ужасу Единой Сущности суть.
Были посланцы подобны каким-то фанатикам.
Было стремление их к испепелению и выжиганию дотла мирозданий нерушимой догмой. Нерушимой настолько, что даже понимая всю свою фанатичность, граничащую с откровенным безумием, что доставляла она посланцам удовольствие.
Но не было в их деяниях ничего личного. Внешне, естественно.
А ненависть ко всем и каждому, отличному от них, легко читалась в холодных их глазах. Но не жгучим огнем или обжигающим холодом. Особое состояние выражало ее. То естественная тяга к жизни, насквозь пропитанная соленым привкусом во рту, но однозначно не крови, а чем-то более густым и плотным до твердости.
И оттого в речах посланцев Единой Сущности, которой все равно с самого начала своего существования, слышится холодная отстраненность, неестественная для орд человекоподобных существ, населяющих каждое из девяти мирозданий. Не слышали (или не хотели слышать) они бесчувственные голоса посланцев, распространяющих губительные жар и огонь по их же мирам, ставшие естественными условиями жизни в них, казалось бы, с самого начала времен. Вроде так и должно было быть, задуманное Создателем, вроде ДОЛЖНЫ БЫТЬ губительные жар и огонь, стремящиеся испепелять и сжигать дотла, и наверняка сжигающие и испепеляющие.
Но во сне своем я знал о посланцах самое важное: то были фантомы вполне реальных людей, пропечатанные в девяти мирозданиях, доступных для Единой беспристрастной Сущности. Будто спроецировали они сами себя, будто перенесли самих себя на страницы священных (разумеется, провозглашенных таковыми ими самими) книг, спрятавшись от реальных людей, но населив свои книги такими же фантомами, и наделили их некоторыми внешними особенностями вроде свиных пятаков на лицах, или рогов на головах, или же звериными копытами, сами, однако, оставаясь человеками от рождения. Но даже в реальном мире они называли себя посланцами.
Так убедительны были их писания в своих подробностях, что стали они реальностью для своих авторов.
А впрочем, любой образ должен иметь под собой нечто реальное. И оттого возникают вопросы относительно данных подробностей. И во сне я был уверен в том, что видел эту реальность, хоть и не мог вспомнить о ней так, как изложено было в священных писаниях.
Во сне был уверен я в том, что знал многое из секретов, тщательно оберегаемых посланцами от сторонних глаз и ушей. Во сне я был уверен в том, что мне был доступен смысл этих книг, и в том заключалась некая защита меня от Единой Сущности и от пекла и жара ее, что разливался благодаря ее посланцам по всем существующим девяти мирозданиям. Во сне я не принадлежал ни одному из них. Во сне я мог лишь наблюдать за ними.
И вот я наблюдал за посланцами как будто против своей воли, принужденный кем-то, даже чем-то, быть может, все той же Единой Сущностью, каким-то странным образом овладевшей мной, моим сознанием, всем моим естеством. Как было такое возможно? Я знал правильный ответ, и этот ответ был не менее страшен, чем тот огонь, излучаемый ею, и все сжигающий и испепеляющий все вокруг, благодаря ее посланцам. Все потому, что посланцы оказывались куда страшнее бездушной Единой Сущности, пользуясь ее могуществом в своих собственных интересах.
И что гораздо существеннее, священные писания их исполняли роль этаких порталов из вымышленных ими мирозданий в реальный мир, которому я принадлежал с самого своего рождения. И ради того, чтобы быть порталами и были написаны эти книги, ради того, чтобы фантомы имели возможность обрести физическую плоть, радо того, наконец, чтобы Единая Сущность, со всей своей жестокой беспристрастной мощью, проникла в физическую реальность.
Я слышал во сне вполне четкие намерения перенести Преисподнюю в мое Бытие. Я слышал о намерениях дать солнцу над моей головой ту же власть, котором обладало оно, оставаясь Единой Сущностью. Я слышал о намерениях наградить солнце над моей головой этим титулом, превратив его в самого Дьявола, которого придумали и которому же поклонялись его Творцы. Я слышал о намерениях превратить большую часть моего Бытия в выжженную сухую пустошь, где уголки с изобилием зелени и воды должны быть на вес золота, ради пребывания в которых люди будут готовы отдать свои жизни.
Во сне я видел Ад таким, каким знал его из книг. Я чувствовал его жар, я чувствовал невозможность своего пребывания в нем, чувствовал, как огонь Единой Сущности следил за мной, выжигая мои легкие. И когда я поднимал свои глаза ввысь, желая увидеть лицо Единой Сущности, слишком яркий блеск пронзал меня всего.
Я помню, что я рыдал, заливаясь слезами в страхе перед неизбежностью встретить Единую Сущность и ее куда более жутких посланцев в своем мироздании, и невозможность сделать что-либо, чтобы не дать этому событию свершиться.
Ведь только у них были все ключи, чтобы открыть образованные ими же самими порталы.
И с каждым днем мой страх оказаться под испепеляющим взором Единой Сущности, представленной его посланцами как Владыкой боли и прочих физических мук, только рос, уменьшая всего меня в размерах до состояния мелкой букашки, микроба, простейшего организма, лишенного вообще какого-либо намека на возможность мыслить.
И вот я проснулся и вдруг понял, что порталы давно открыты, и что я пребываю в этом состоянии перехода из реального Бытия в то, о чем рассказывали священные книги, писанные посланцами Единой Сущности. Понял я, что попал в эти порталы против своей воли не один десяток лет назад, когда юный был, когда многого еще не знал и не понимал, но уже где-то глубоко внутри про себя что-то чувствовал.
Поклонники Дьявола, сатанисты – нет другого определения для посланников. И как же бесновалась толпа, приветствуя их появление и предложения дать желаемые ею блага и возможности. Поверила толпа их речам.
А взамен потребовали посланцы ее богатства.
«-Мы здесь, чтобы все продать», - как-то услышал я признание одного из них.
И ведь действительно начали посланцы Единой Сущности – Дьявола в облике солнца – делать то, за чем пришли, облаченные, но не обремененные властью.
И как-то незаметно летнее солнце, под которое было легко и беззаботно, стало самым настоящим врагом моим. И последние несколько лет каждое лето становилось все более невыносимым. Вместо приветливого тепла – жестокое бездушное пекло, выжигающее листву и траву, и даже в тени тяжко находиться.
Последние несколько лет я слышал из уст средств массовой информации о глобальном потеплении, о том, что это естественный процесс. И прежние холодные зимы и теплый летний период, что я помнил, должны были остаться в прошлом. Я понимал и знал о том, это не вполне естественный процесс, ускоренный людской деятельностью.
И там, где были богатые леса, чем издавна славилась моя Родина теперь, согласно снимкам со спутников, голые земли. Огромные квадраты выкорчеванных с корнями деревьев, благодаря действиям самых настоящих вредителей в человечьем обличье.
И все это совершено пришлыми на мою Родину так называемыми людьми, которым все равно на мой дом.
«-Мы здесь, чтобы все продать», - заявили посланцы.
И ведь продали.
И не просто продали, но отдали на самое настоящее растерзание. Даже не на разграбление, но на самое настоящее изничтожение.
Продали тайно, под видом аренды на сотню лет.
А чтобы замести следы массивных вырубок, устраиваются пожары, о которых из года в год каждым летом вещают газеты, радио, телевизор, все, кто только может говорить. Целыми железнодорожными составами в семьдесят-восемьдесят, а то в сто вагонов, вывозится драгоценный лес. И именно лес и есть основная защита от пагубного ультрафиолета солнечного света. Именно лес поддерживает такую температуру, при которой солнце излучает тепло, а не печет и не стремится выжечь дотла.
Массированная вырубка происходила и до появления посланцев Единой Сущности в моей стороне. Но вырубка, а не изничтожение до голой земли так, чтобы с корнем. Ибо на месте старого должно быть что-то новое. И на месте поваленных деревьев должны расти новые, и никакой голой безжизненной земли, уготованной даже не под застройку, а просто, чтобы было напоминание о некогда наполненном жизнью крае.
И ведь действительно сажали вместо срубленного леса новый. Что-то я не знаю случаев о том, чтобы прежние руководители на моей Родине продавали или сдавали в аренду на сто лет целый край ради того, чтобы друзья и союзники моей страны, о которых мне рассказывали на протяжении последних нескольких лет, превращали его в безжизненную пустошь, при этом еще скрывая следы своей «деятельности» в дыму нескончаемых пожаров, выставляя виновниками их нерадивый люд и незатушенные окурки от сигарет.
Благодаря вот таким посланцам последние лет пять-десять лет я наблюдал и продолжаю наблюдать, как лето начинается едва ли не в марте. В апреле точно. А уже в мае плюс приближается к тридцати градусам. В мае уже духота, не имеющая ничего общего с теплом. В мае еще даже не успевает начаться купальный сезон, но вода успевает прогреться и так и манит окунуться.
В мае же начинается самый сезон для торговцев мороженым и прохладительных напитков. Да что там, прохладительные напитки. Обычная водопроводная вода, дополненная углекислотой, которую хлебают тоннами.
И даже дождь не доставляет той свежести, которой хватило бы для полноценной передышки. Даже дождь теплый, под которым нет желания стоять, расправив руки в удовольствии и подставив каплям лицо.
И единственное, что хоть как-то может облегчить пекло на улице – ветер.
Ветер и сквозняк.
Это означает риск простыть. Особенно если одежда на теле сырая от пота.
Мое тело постоянно потеет в лето. И от духоты, начинающейся уже с восьми часов утра, и от физических нагрузок, к которым относится, в том числе, ходьба.
Моя работа включает в себя ходьбу. Ходить приходиться много, и под пекущим солнцем я нахожусь по нескольку часов в день. Оно не достает до меня в тени домов или деревьев, и они похожи на совсем микроскопические островки в целом бескрайнем океане жгучего ультрафиолета, и под воздействием ветра я могу ненадолго остановиться на одном месте, чтобы перевести дух.
Я не боюсь простыть. В летнее пекло меня просто тянет пот холодные кондиционеры, под сквозняки, под освежающий душ. Летом я принимаю душ по два-три раза за день. Это означает расходы на шампунь и гель для душа, на которые я вынужден тратиться чаще, чем, например, зимой. Хотя и последние зимы зимами не назвать (все по той же причине потепления).
Я ненавижу лето. Я вынужден его ненавидеть.
Поправка, я вынужден ненавидеть то, что зовется летом последние несколько лет, стремящееся просто испепелить, угнетающее и тело, и дух (и я сейчас говорю лишь о себе).
Больше того, я наблюдаю этот ужас каждый день в летний сезон, настраиваясь на него еще с начала с весны в надежде, что хотя бы в этот год будет не так жарко.
Надеясь, но про себя понимая, что лучше не будет.
Я бы хотел поверить в эти естественные природные процессы, именуемые глобальным потеплением или похолоданием, и с учетом осознания того факта, что законы природы изучены совсем каплю (а океан - и того меньше) и люди и сами нихуя не знают о том мире, в котором живут, а все эти «мудреные» книги так называемых экспертов в области физики, химии, биологии, чуть более чем полностью приукрашены домыслами, часть меня верит в то, что глобальные повышение или понижение температуры не зависит от вмешательства человека в естественный порядок вещей, существующий в моем Бытие.
Но вот я трачусь и на холодную воду в торговой точке, на то же мороженое, на то, чтобы потом не вонять в начале и в конце рабочего (да и не только), пропитанного ультрафиолетом дня и после душной ночи, на то, чтобы моя одежда не воняла потом и не содержала белые следы его спустя часы, на билет на общественный транспорт, который, кстати почти всегда надо ждать по несколько минут под палящим солнцем, либо на такси, которое довезет до конечной точки быстрее, но дороже. Я трачусь и понимаю, что зной и беспощадное солнце, по факту, звезда из разряда карликов, делает кого-то богаче в финансовом плане. А если кто-то извлекает из чего-то прибыль, думаю, этот кто-то постарается устроить все так, чтобы источник этой прибыли старался просуществовать как можно дольше.
И тогда мне на ум сами собой приходят технические устройства, только еще больше усиливающие этот жуткий ультрафиолетовый эффект, губительный для всего живого, даже для тех, кто прячется глубоко под землей или глубоко под водой.
Я видел тот сон, и проснувшись после него в холодном поту, я пришел к выводу, что то был не просто сон, но нечто похожее на то, как если бы я на какое-то время оказался вновь наяву…
конец