Баю-бай для мамы
Эта история — о памяти, которая живёт в каждой семье, о любви, что сильнее войны, и о песнях, сопровождающих нас всю жизнь. Народные слова и напевы — это дыхание материнской души, её колыбельная, что согревает и спасает.
У кровати старой матери сидел её младший сын, Володя.
Он говорил с ней тихо, почти шёпотом, учил засыпать так, как недавно сам узнал из медитации: спокойно, дыхание за дыханием.
Но мать знала, что сон не может прийти легко.
В блокадном Ленинграде она научилась не спать: знала, что стоит сомкнуть глаза, и холод убьёт её и её малыша.
В ту страшную зиму сорок первого она согревала двухлетнего Володю своим телом, не позволяя себе уснуть, потому что сон означал её смерть, а значит, и его.
Прошли десятилетия, а привычка осталась: сторожить ночь.
А теперь сын, уже седой, благодарный за спасённые ею свои и его жизни, склонялся над ней и шептал:
— Мамочка, можно спать… сейчас можно. Сон больше не враг.
Она слушала и вдруг сказала:
— Не я одна тогда нас спасала. Марочка… твой брат. После каждого обстрела Пулковских высот он с ребятами копал мерзлую землю, выдирал оттуда капустные кочерыжки. Тогда там выращивали капусту, но не успели собрать…
Он нас спасал от голода, а я — от холода. Мы все спасали друг друга.
И они говорили о Марочке. О том, как весной, семнадцатилетним мальчишкой, он ушёл на Карельский фронт. Как в первом бою, в лыжном батальоне, под миномётным огнём, он получил первое тяжёлое ранение, но выжил. Как он прошёл всю войну как солдат, не желая ни званий, ни звёзд.
— Он всегда был чистым и мужественным, — сказала мать, и её голос дрогнул.
Она замолчала на миг, а потом вновь посмотрела на Володю, и голос её стал мягким, почти колыбельным:
— Знаешь, Володенька… тогда, в ту зиму, мне казалось, что я держу на руках не только тебя, а всех детей в том блокадном городе. Ты был совсем крошечный, два года… Ты прижимался ко мне, и я слышала, как бьётся твоё сердце. И я знала: пока оно стучит — нельзя спать.
Она улыбнулась своим вечно молодым и самым красивым лицом.
— Я любила тебя так, что никакой голод, никакой страх не могли быть сильнее. Ты был моим светом, моим теплом. Я согревала тебя телом, а ты согревал меня душой. Мы спасали друг друга, Володенька.
И вдруг, словно из глубины памяти, её слова слились с давно забытой песней, которую она пела своим изумительным голосом ему в детстве:
«Баю-бай, баю-бай,
ты, сыночек, засыпай.
Будет мама рядом с тобой,
сон придёт к тебе с тишиной…»
Володя наклонился ближе, обнял её за плечи. В глазах его стояли слёзы.
— Мамочка… ты подарила мне жизнь дважды. Там, в блокадной ночи — и сейчас, когда учишь меня ценить её по-настоящему.
Она закрыла глаза, но губы её ещё раз шевельнулись:
— Я люблю тебя, вас, мои мальчики… всегда любила. Даже когда пела арии, даже когда играла на аккордеоне, я пела прежде всего тебе, моему маленькому. Чтобы ты знал: у тебя есть мама, и её любовь сильнее блокадного холода войны.
Её дыхание становилось тише и ровнее. Она засыпала, впервые доверившись покою.
И тогда Володя, не отпуская её руки, поднял глаза к окну, в безмолвное небо, и тихо сказал:
— Вселенная, прошу… будь чуточку тише. Дай маме спокойно хотя бы немного поспать. Пусть её сон будет таким, как её любовь к моему брату… и ко мне.
Послесловие
Материнская любовь — это песня, которая никогда не умолкает. Иногда её слова звучат в колыбельной, иногда — в аккордеоне, иногда — в тишине, когда ребёнок сидит у постели матери.
«Ой, люли-люли, спи, мой сынок,
пусть обойдёт тебя горький рок.
Пусть будет дорога светла и длинна,
а рядом всегда будет мама одна…»
И пока звучит эта песня — ни холод, ни голод, ни война не могут победить маму, а значит и жизнь.
Свидетельство о публикации №225083001374