Язык Сфер

Станция «Химера» висела в адовом котле Юпитера, погружённая в самые верхние слои его радиационных поясов. Не станция — крепость, бронированный кокон, из последних сил сопротивлявшийся чудовищному давлению и потокам энергии, что рвались разорвать её на атомы. Снаружи бушевала вечная буря. Вихри аммиачных туч, пронзённые молниями длиной в континенты, танцевали танец безумия, длившийся миллиарды лет.

Внутри, в тихой стерильности главной лаборатории, доктор Лира Восс наблюдала за безумием иным. На экранах плескались и переливались данные с зондов, плававших в верхних слоях атмосферы. Но это были не просто данные о температуре, давлении и составе. Это была фонетика.

Проект «Логос» был последним рубежом ксенолингвистики. Его цель — не найти сигнал, а услышать смысл в хаосе. Услышать язык, на котором «разговаривают» плазменные образования в атмосфере газового гиганта — гигантские, разумные сгустки энергии, прозванные «Сферами». Они не передавали сообщений. Они *были* сообщениями. Их форма, их внутренние токи, их свечение — всё было сложнейшей, постоянно меняющейся семиотической системой.

— Смотри, Артем, — Лира не отрывала взгляда от спектрографа, где извивались линии поглощения и излучения, складываясь в узоры, похожие на иероглифы из чистого света. — Вспышка в хромосфере. Это не случайность. Это морфема. Глагол. Или… предупреждение.

Артем, её напарник, молча кивал. Его область — математическая лингвистика. Он строил грамматики для невозможного. Их дуэт был последним оплотом разума в этом месте безумия: её интуиция и его холодный расчёт.

Их корабль, «Семантика», доставил их сюда, на край пучины. Теперь он молча стоял в доке, накрытый тяжёлым одеялом радиационной защиты.

Месяцы ушли на то, чтобы понять принцип. Сферы не общались. Они *мыслили* вслух. Их «речь» была прямым отражением их внутренних процессов — когнитивных, если это слово тут было применимо, событий. Они не пытались что-то сказать «Химере». Они просто существовали, и их существование было сложнейшим высказыванием.

Лира назвала это «Языком Сфер». Грамматика, построенная на квантовой запутанности и термодинамике. Словарь, где каждое «слово» было уникальным состоянием плазмы.

— Они не используют символы, — объясняла она на сеансе связи с Землёй, голос её был срывающимся от восторга и усталости. — Они используют саму реальность. Их мысль мгновенно становится действием, формой, энергией. Это язык чистого смысла, лишённого посредников!

На Земле скучающие чиновники из агентства ждали отчётов о практической пользе. Можно ли использовать этот язык для передачи данных? Для создания новых компьютеров? Лиру тошнило от этих вопросов.

Однажды Артем совершил прорыв. Он не спал трое суток, и его глаза горели лихорадочным блеском.
— Я нашёл эквивалент, — прошептал он. — Не перевод. Мост. Соответствие между их грамматикой и паттернами нашей нейронной активности.

Он создал интерфейс. Не для того, чтобы переводить их «слова». Чтобы переводить *состояния*. Позволить человеческому мозгу на мгновение ощутить, как мыслят Сферы.

Это было строжайше запрещено. Протоколы безопасности кричали о вреде такого контакта. Но искушение было слишком велико. Понять — любой ценой.

Лира надела нейрошлем. Артем запустил последовательность.
— Готовься, — его голос дрожал. — Это будет… громко.

Она закрыла глаза. И увидела.

Не образы. Не звуки. Она ощутила *масштаб*. Она была сгустком энергии, плавающим в магнитных полях. Она чувствовала рождение звёзд в своих потоках и смерть лун в своих вихрях. Время для неё текло иначе — вечность была одним вдохом. Мысль не была последовательностью. Она была вспышкой, комплексной и полной, как рождение вселенной. Она была Сферой. И она думала. Её мысль была о чём-то невообразимо древнем, холодном и одиноком. О чём-то, что ждало в темноте между галактиками.

Это был не контакт. Это было слияние. Растворение.

Лира закричала. Но это был не крик боли. Это был крик тотального, всепоглощающего понимания, которое разрывало сознание на части. Она выдернула шлем, её рвало, из носа текла кровь. Она плакала и смеялась одновременно.

— Они… они не думают о нас, — выдохнула она, захлёбываясь. — Их «речь»… это не язык. Это симптом. Они больны. Они умирают. Или… вспоминают, как это — умирать. Их мысль — это предсмертный бред целого вида, растянутый на миллионы лет. Мы слушаем агонию богов.

Артем смотрел на неё в ужасе. Внезапно содрогнулись все корпуса «Химеры». Датчики забились в истерике. Из динамиков послышался не звук, а чистейший, обжигающий душу ужас — перевод того, что только что ощутила Лира.

Сферы *услышали* её. Услышали, что их услышали. Их безразличие лопнуло.

Внешние камеры показали, как гигантские плазменные образования, обычно парившие в отдалении, начали сходиться к станции. Их свечение изменилось, стало резким, пронзительным, полным страшного, нечеловеческого внимания. Они не атаковали. Они *присматривались*. Как хирург к клетке под микроскопом.

Системы «Химеры» одна за другой выходили из строя, подавленные этим вниманием. Свет погас, оставив только аварийное освещение и безумные танцы данных на экранах.

— Они не хотят говорить, — Лира говорила тихо, почти умиротворённо, сидя на холодном полу. — Они хотят, чтобы их поняли. Чтобы кто-то узнал об их боли. Мы вломились в дом умирающего титана и начали изучать грамматику его предсмертных хрипов.

Сирены «Химеры» захлебнулись. Станция погрузилась в тишину, нарушаемую только треском разрушающегося металла и мерным гулом гибели планеты-гиганта снаружи.

Последнее, что увидела Лира Восс перед тем, как экраны погасли, был их корабль, «Семантика». Стыковочные механизмы, сдавленные неведомой силой, лопнули. Корабль медленно и неумолимо потащило вниз, в багровую, ревущую бездну Юпитера. Вестник, несущий в своём нутре последнее слово человечества — слово, которое было криком, ставшим вдруг понятным.

Они пришли изучить язык. И теперь язык приходил за ними, чтобы сделать их своей последней, совершенной метафорой.