Архивариус Пустоты

Человечество упёрлось в потолок. Все открытия были сделаны, все звёзды нанесены на карты. Наступила эпоха Великого Застоя. Мы упивались собой, как вино в бокале, не зная, что вино это давно превратилось в уксус. И тогда, на самой окраине системы Цефея, «Зонд-73» нашёл Его.

Не корабль, не город. Сферу. Совершенный чёрный шар, холодный и безмолвный, плывущий против течения времени в сердце туманности «Молчальник». Он не отражал свет, он поглощал его. Поглощал всё. Его назвали «Летописью». А того, кто в ней обитал — Архивариусом.

Меня зовут Элиас. Я — «опросник». Последний из гильдии, чьи члены добровольно становятся мостом между человечеством и непостижимым. Наш корабль «Цена Вопроса» завис перед сферой, и моё сердце билось так, словно хотело вырваться и уплыть обратно, к далёкому синему шарику Земли.

— Ты уверен? — голос капитана в наушнике был скрипучим от напряжения. — «Проклятие Сирина» ещё никто не отменял.

Проклятие Сирина. Первая попытка пообщаться с Архивариусом. Гениальный лингвист Сирин вернулся с ответом на вопрос о происхождении тёмной материи. Он вышел из капсулы с лицом просветлённого младенца и начисто стёртым сознанием. Он забыл не только вопрос и ответ. Он забыл своё имя, язык, как дышать. Умер от жажды перед полной чашей воды, не понимая, для чего она.

Я был уверен. Готов отдать всё, чтобы узнать, что погубило колонию на Титане. Мою колонию. Мою семью.

Шлюз открылся без звука. Я шагнул во тьму.

Внутри не было ни пола, ни потолка. Я парил в абсолютной черноте, где даже мысль казалась инородным телом. И тогда из ничего сплелось Нечто. Не тело, не голограмма. Сгусток чистого смысла, принявший для моего удобства подобие человека в простом сером балахоне. Его лицо было лишено черт, словно стёртая временем монета.

— Элиас, — прозвучало не в ушах, а прямо в сознании. Голос был тихим, как шелест страниц в заброшенной библиотеке. — Твой вопрос.

— Колония «Рассвет» на Титане, — я выдохнул, и слова повисли в пустоте, превращаясь в сложные геометрические фигуры, прежде чем исчезнуть. — Шесть тысяч душ. Они не вышли на связь. Потом спасатели нашли… ничего. Пустые купола. Ни следов борьбы, ни тел. Что с ними случилось?

Архивариус молчал. А потом… он показал мне цену.

Воспоминание. Моей дочери Алине пять лет. Она на пляже, у кромки океана, доставшегося нам от предков. Она смеётся, подбирая ракушку, и зовёт меня посмотреть. Солнце окрашивает её волосы в золото. Я чувствую тёплый песок под босыми ногами, солёный ветер, бесконечную нежность и умиротворение.

И я понимаю, что это — плата.

— Нет! — вырывается у меня крик. — Всё что угодно, только не это!

— Всё имеет свою меру, Элиас, — голос Архивариуса был спокоен и неумолим. — Знание — тоже. Чтобы получить, нужно отдать. Равноценное. Это не сделка. Это баланс.

Ракушка в руке Алины была похожа на ушную раковину. Я помню её точную форму, каждую линию.

И я чувствую, как память начинает отделяться от меня. Не как стирание файла. Как выдёргивание корня из земли. Больно. Унизительно. Я забываю запах океана. Песок под ногами становится безжизненной пылью. Лицо дочери теряет черты, превращаясь в простое пятно света.

Но я помню ракушку. Пока помню её — память жива.

И тогда Архивариус даёт ответ. Он не показывает картинки. Он вкладывает в моё сознание Истину.

Не было катастрофы. Не было врага. Они… отказались. Колонисты «Рассвета» в рамках тайного эксперимента по преодолению Застоя создали вирус. Не биологический. Ментальный. Вирус, стирающий инстинкт познания. Желание задавать вопросы. Они хотели обрести покой, стать совершенными, самодостаточными существами, довольными своим миром. Вирус сработал. Слишком хорошо. Они забыли, зачем им свет, воздух, зачем двигаться, зачем жить. Они просто сели и остановились. Их сердца перестали биться от ненужности. Это был тихий, добровольный конец. Самоубийство вида в отдельно взятой колонии.

Ужас от этой истины был страшнее любой катастрофы.

Я лежал на холодном полу шлюза «Цены Вопроса», и меня рвало пустотой. Врачи сканировали мой мозг.

— Часть гиппокампа… пуста. Активность в зонах долговременной памяти соответствует картине глубокой амнезии, — бормотал кто-то.

Ко мне подошла психолог, её глаза полны жалости.
— Что вы отдали, Элиас?

Я посмотрел на неё и попытался вызвать в памяти лицо дочери. На её месте была дыра. След, как от вырванного зуба. Я помнил, что она была. Помнил, что любил её. Но не чувствовал этого. Любовь превратилась в сухую справку.

— Я отдал… берег, — прошептал я, и мои слова повисли в воздухе мёртвым грузом.

Они не поняли.

Теперь я знаю, что погубило мою семью. И это знание стало моим новым, страшным проклятием. Я сижу в своей каюте и смотрю на звёзды. Я — Архивариус своей собственной пустоты. Я храню ужасную истину о конце «Рассвета» и расплатился за неё самым дорогим — памятью о том, ради кого я хотел её узнать.

И иногда, в тишине, мне кажется, что я слышу шелест. Шелест страниц в Великой Летописи, куда однажды внесут и моё имя. И я задаю себе последний вопрос, на который нет ответа: что страшнее — забыть тех, кого любил, или узнать, что их погубила тишина, которую они сами и выбрали?

И единственный, кто мог бы мне ответить, уже взял свою плату.