Между небом и землёй Глава 13-я

    Глава 13 Ржавый Кировец

   Усталость давила, прижимая к дивану, она наливала веки тяжестью, но эмоции, нахлынувшие после сегодняшних событий, мешали ей завершить начатое.
    — Ладно, всё равно не усну.
   Марк встал, заварил чая и налил себе. Постоял возле мольберта, покрутив в руке, как барабанную палочку, кисточку, резюмировал:
   — Нет, не сегодня.
   В голове заезженной пластинкой вертелся сегодняшний разговор с Эпштейном — он уезжает, и опять навсегда, опять они больше не встретятся и никогда не увидятся. Грустно!  Каждый раз, когда они встречались, в жизни Марка всё радикально менялось, но…  То ли в жизни Марка уже бесполезно что-либо менять, то ли волшебник стар и на полновесные чудеса больше не способен: "Что такого выдающегося случилось на этот раз?  Вчерашняя драка? И то — дрался не я, а за меня. Да-а… А может быть ещё всё впереди?" — испугавшись своего же предположения, трижды сплюнул через левое плечо и постучал по мольберту.
   “Хотя, — сам с собой не согласился Марк, — В прошлый раз — стокартинный творческий марафон, встреча с Филоновым, Юрий Богданович ещё был жив, дружба с “мистериками” и конечно — моя красавица жена Яна-Бьянка. Без Эпштейна всё это, вполне возможно, и не случилось бы со мной. Яна, Яна, как ты там, красавица моя?”
   Марк достал из глубин мебели семейные фотоальбомы. Вот они до свадьбы — вдвоём и с друзьями, вот их свадьба, а вот появление нового члена семьи — Тёмы.
   Марк листал альбом, то хмуро, то весело улыбаясь. И вот — пошло… Он помнил это почти забытое чувство.
   Минут пять, не отрываясь, он смотрел на сфотографированный Яной во время отпуска в Греции монастырь на горе, один из Великих Метеоров. Построенные греками на вершинах гор знаменитые монастыри Метеоры в противовес полчищам бесконечных оккупантов.
   Марк после ленинградской экскурсии по городу с Эпштейном с большим скепсисом относился к классической истории. Зарождённая тогда бацилла сомнения всё глубже пускала корни, и заражённый логическим мышлением мозг Марка всё чаще находил нестыковки и противоречия в академической версии истории. Но сейчас это было даже не второстепенно. Сейчас спокойный ритм жизни нарушил творческий зуд.
   Художник, водрузив подрамник с натянутым на него холстом на мольберт, принёс кисти, краски, палитру. Прикрепил фотографию скотчем к полотну и… Пошла работа.
   Всю ночь, без перерыва на сон, Марк писал свою историю монастыря, своё видение мира, свой взгляд, полностью противоречащий как классической версии истории, так и самым безумным её альтернативным версиям.
   Красно-белый монастырь, возвышаясь на вершине скалы, мудро щурился глазницами окон. Скала, как огромный межгалактический корабль, стремясь ввысь, уносит постояльцев обители в бескрайние просторы космического океана, подальше от всего земного, поближе к Богу. Название пришло само — ”Между небом и землёй”.
   Художник тайком, как малолетка сквозь щёлочку в женской бане, подглядывал за полотном, не веря своим глазам.
   — Нет, но я молодец, конечно, молодец, каких поискать, — не скупился на похвалу самого себя творец. Он не мог унять дрожь, забытый посткартинный мандраж не давал покоя, — Нет, надо выйти, надо прогуляться. Вот вернусь и, если это действительно не сон, тогда…  — так и не сформулировав, что тогда, Марк пошёл в душ.
   “Так, зарядка, пробежка, завтрак —  потом, всё потом, сейчас — гулять”, — и гуляка достал из шкафа очередной свежий костюм. Вчерашний после давешних приключений немного поизносился.
   Звонил мобильник. Не успев переодеться, так — в халате и в тапочках на босу ногу, пошлёпал ответить звонившему:
   — Почти уверен — это толпы почитателей моего таланта спешат поздравить с очередной победой.
   Толп не было, был всего один почитатель и не лучший из них:
   — Привет, художник, Ржавый говорит.
   “С чудесами Эпштейна я, по-моему, сглазил,” — не сильно обрадовался звонку Марк и, уже в телефон, ответил:
   —Доброе утро, господин Ржевский.
   — Не, художник, не доброе оно для тебя. Короче — Севу Босяка завалили.
   — Это нужная для меня информация? — Марк не знал, как реагировать на новость.
   — Слушай сюда и не перебивай, — доходчиво объяснил господин Ржевский, — Сева Босяк, он же Севастьян Баскаков, был смотрящим нашего города от братвы. За что и как вальнули Севу — не важно. Главное — сходняк на город хочет меня поставить. Ржавого в “обществе” ценят, уважают, но... Прежде чем стать на город, я должен закрыть все свои “косяки” и один из них — это ты. Не, ты пацан правильный. Ну навалял моему малому по "репе" — бывает, да и у меня ты себя по-пацански вёл. Короче — к тебе лично у меня “предъяв” нету. Но “братва” видела мою слабость и может не понять. Хочешь, не хочешь, но “холодный” ты мне интересней, чем живой. Художник, тогда, когда “базарили” с тобой, у Макса в ресторане, ты не “очканул”, сопли не размазывал по лицу. Вёл себя правильно, так что — даю тебе шанс. Сейчас я в Сибири, порешаю дела и дня через два-три вернусь… Чтоб твоей ноги в городе не было. Заройся так, чтоб тебя не нашли, даже если очень будут искать. Да, художник, за своих не думай — не трону, слово вора. Бывай, — и честный вор положил трубку.
   Победное настроение от написанного полотна как ветром сдуло:
   — По поводу Эпштейна я, действительно, погорячился. Волшебник по-прежнему полон сил.
   Дрожащими пальцами положил телефон. Нервные конвульсии беспокоили организм, пульсируя холодными волнами от макушки к пяткам и обратно. Пугала не перспектива физической расправы, пугало неясное будущее, пугала необходимость рушить уклад и без того не самой спокойной жизни. “Только-только с Яной стало налаживаться, появились творческие перспективы, пошла работа и… Сева Босяк! Не жилось тебе, Сева?”
   Марк полез в кладовку. Он помнил — где-то там, в дебрях, должна была быть бутылка дорогущего коллекционного коньяка. Когда он решил покончить с “зелёным змием”, весь алкоголь вылил в умывальник, но на этот “раритет” рука не поднялась: “Лучше подарю кому-нибудь”.
   Дрожащими пальцами откупорил пузатую бутылку. Пьянящий аромат, ударив в нос, хлёстко, почти мгновенно отрезвил.
   — Вот только этого не хватало. Правильно, море проблем залить коньяком — это по-нашему, — художник, дабы не искушать себя, коньяк стоимостью под штуку баксов вылил в умывальник — полностью, до донышка, до последней капли. Пустую стеклотару бросил в мусорное ведро.
   — Ну вот — первая победа. А то нюни распустил — злой дядя Ржавый приедет, бо-бо сделает. Во-первых, у меня как минимум два дня, а во-вторых… Во-вторых, художник, ты хотел прогуляться, так — иди гуляй.
   Марк не спеша надел носки, брюки, рубашку и начищенные до зеркального блеска туфли. Пиджак пока что повесил на спинку стула. Взял из шкафа ремень для брюк: “Какой хороший ремень — крепкий, кожаный. Я думаю, если на таком повеситься — выдержит. Так, отставить упаднические настроения, — и, затянув на брюках, использовал ремень по его прямому назначению. Затем пришла очередь выбирать галстук. Затягивая узел на шее, вздрогнул: "Никаких галстуков”. Сорвал его, бросил на пол и потянулся за пиджаком.
    Пиджак надеть он не успел — кто-то настойчиво звонил в дверь.
   — По-моему, господин Ржевский приехал чуть пораньше, чем обещал, — художник пошёл в прихожую. По дороге спросив "Себя в 2000-м": ”Ты не знаешь кто там?” — открыл входную дверь.
   Господина Ржевского, к счастью, на пороге не было. Но на этом счастье заканчивалось — на пороге стоял господин Киреев собственной персоной и это не сулило ничего хорошего.
   Киреев Эвальд Георгиевич.  Сказать, что он очень богат — это ничего не сказать.  Киреев Эвальд Георгиевич входит в 20-тку богатейших людей России. Он давно и прочно прописался на страницах журнала “Forbes”, но всё это в настоящий момент было даже не второстепенным. Господин Киреев, с молодости и до настоящего времени за напор и жёсткость, граничащую с жестокостью в делах бизнеса, был известен в определённых кругах как “Кировец”. Во времена криминальной юности друзья-товарищи Кировца называли его так открыто. Сегодня это позволяли себе далеко не все, да и то, как правило, за глаза. Самые безбашенные газетчики иногда осмеливались помещать имя “Кировец” на страницах своих статей. Киреев же это не только не пресекал, даже наоборот — приветствовал. Сравнение с самым мощным трактором ему нравилась.  Тем не менее на трактор Киреев похож не был, скорее наоборот: высокий, атлетически сложенный мужчина лет пятидесяти, короткая спортивная стрижка чёрных, как у Марка, волос, мужественное лицо восточного типа… Короче, как говорил Шарапов о Фоксе: ”Лицо такое… Ну, одним словом — бабам нравится”. Вот в этом как раз и была проблема. Одной из них он не то, что бы не нравился, но Марк ей нравился намного больше и, ко всему прочему, Марк был её законным мужем. И не важно, чего здесь было больше — действительно ли Киреев питал нежные чувства к Бьянке или банально не давали покоя обиды отвергнутого альфа-самца? Как бы там ни было, но вот уже чуть больше полугода Киреев не давал спокойно жить ни ей, ни Марку. Яну он одаривал практически всем, сулил райскую жизнь… А Марка попеременно, то обещал озолотить, то низвергнуть на него все кары небесные. До сегодняшнего дня кроме газетной шумихи, организованной Киреевым, других кар Марк не наблюдал.
   — Здравствуйте Марк Тадеушевич. Я вот проездом в Вашем славном городке. Думаю: а не навестить ли мне старого знакомого? Я войду, Вы не против?
   Два здоровенных лба с оружием в руках оттеснили хозяина квартиры и вошли внутрь. Вслед за ними вошёл Киреев. Затем ещё двое.  Последний, точно также, с пистолетом на изготовку, остался у открытой двери — прикрывать тылы. Первый из охранников держал на мушке Марка, второй прошёлся ладонями по его одежде на предмет наличия оружия, третий держал на мушке квартиру, четвёртый лестничную площадку.
   — Чисто, — обыскав Марка, доложил второй и прошёл внутрь квартиры. Оббежав все помещения, вернулся и дал добро, — Можно.
   Киреев прошёл в гостиную. Два последних охранника, закрыв дверь квартиры на ключ, стали по обе стороны, спрятав оружие.  Марк пошёл вслед за незваным старым знакомым.
   Тот минуты три молча стоял напротив свежеиспечённой картины. Насладившись полотном, дал оценку творению художника:
   — Прекрасная работа. Это, насколько я понимаю, у вас что-то новенькое? Хотите куплю, дорого куплю, очень дорого?
    Марк молчал. “Меценат”, не дождавшись ответа художника, продолжил:
   — Не хотите, как хотите. Я понимаю, для Вас картины как дети — а с детьми не расстаются. Ну и, конечно, художник должен быть, пусть голодным, но свободным, ему важен сам процесс, творческий полёт и прочие нематериальные прелести настоящего искусства.
   Марк слушал молча. Искусствовед от бизнеса продолжал семинар. Обращался тот теперь к своему квартету охранников:
   — Вот так вот, уважаемые, всё преходящее, а искусство вечно. Кто через пару сотен лет вспомнит вас или меня? А если и вспомнят, то только как современников господина Монолинского, живописца Монолита.  Это мы — простые смертные довольствуемся материальными благами, мы привыкли по-старинке — всё больше пешком по грешной земле.   Художники —  они не такие, они, нарушая все нормы и правила, вопреки всему, опровергая законы физики, витают в облаках, парят над обыденностью и поплёвывают на наш мир свысока. Только настоящий художник способен на творческий полёт.
   Марк напрягся. В высокопарной речи Киреева он почувствовал угрозу. А тот, продолжив лекцию, обращался теперь к стоявшему в стороне охраннику, как к нерадивому студенту:
   — Как Вы думаете, уважаемый, господин Монолинский настоящий художник? Знаете, в вечном споре лириков и физиков представители точных наук подтверждают свои доводы исключительно эмпирическим путём. Коллеги, я предлагаю провести небольшой эксперимент. Если господин Монолинский настоящий художник, ему ничего не грозит. Если нет, тогда это не большая потеря для человечества.
   Марк не успел среагировать. Двое, оттащив мольберт в сторону, ловко схватили его за руки. Киреев открыл огромное окно и, выглянув наружу, присвистнул:
   — Высоко. Какой у Вас этаж?
   — Двенадцатый, — сквозь зубы процедил Марк.
   — Это просто замечательно, — обрадовался гость, — даже если Вы не настоящий художник, у вас будет море времени им стать.
   Марк со всей силы ударил ногой по стопе стоявшего справа. Тот, скорчившись, хватку ослабил. Свободной рукой, как пращой, художник влепил хук в лицо стоящему слева, но… Это были не дворовые пацаны.  Неуловимым движением слева стоящий ловко отвёл полёт “пращи”. Третий подскочил сзади и удушающим приёмом нейтрализовал любое движение Марка. Правый, продолжая корчится от боли, выпрямился и, что есть мочи, четыре раза ударил хозяина квартиры под дых. Державший Марка ослабил захват, и художник со стоном сполз на пол.
   Киреев в восхищении захлопал в ладоши:
   — А Вы, господин Монолинский, настоящий боец. Из вас выйдет первоклассный лётчик истребитель.
   Двое схватили Марка за руки, двое за ноги. Под размеренный счёт Киреева:
   — И — раз! И — два! —  они стали раскачивать Марка в сторону раскрытого окна, — И — три! Пое-ха-ли! — и они его отпустили...
   Марк, широко раскинув руки, птицей полетел в бездну.  Летел долго.  Про всю жизнь перед глазами — это выдумки писателей. Ни мыслей, ни страха, только пустота, отрешённость и не более того. Но испуг, граничащий с ужасом, был настоящий.
   Две-три десятых секунды и, стоявшие у окна охранники ловким движением схватили летящего за ремень брюк, прервав тем самым его пусть короткий, но яркий полёт. Резко затормозив, Марк не успел среагировать и подставить руки, поэтому с грохотом ударился лицом об пол. Последней промелькнувшей в момент падения мыслью была: ”А ремень-то выдержал, хороший ремень”.
   — Не умеет наш художник летать, — как будто бы издалека донёсся до Марка голос руководителя полётов.
   Кровь из носа художника текла ручьём. Он попытался приподняться, но буквально через секунду колено Киреева вернуло его тело в первоначальное положение. Схватив Марка за волосы, тот ещё раз ударил его разбитым носом об паркет и, размазав лицом художника кровь по полу, притянул его голову за волосы к себе:
   — Слушай сюда, паскудник ты мелкий: я всегда, как трактор, пёр к своей цели. Именно поэтому меня называют Кировец. Тебе просто не повезло — ты оказался на моём пути. Мне нравится твоя женщина и она будет моей, хочешь ты того или нет. Сколько раз я с тобой по-хорошему разговаривал? Ты думал, я до конца жизни буду с в “дочки-матери” играть? Не хочешь по-хорошему, твоё дело. Ты даже не представляешь, сколько таких упёртых я в своё время в лесу закопал, и не разу рука не дрогнула. Так что, гадёныш, она по-любому будет моей, но… Короче, я хочу на ней жениться, я хочу по-честному и… Если ты хотя бы словом о том, что сегодня здесь… Я тебя завалю. А если с ней не получится, значит не судьба — за тобой пойдёт… буду искать другую любовь. О себе не думаешь, подумай о ней.
   Киреев отпустил Марка и, вытирая носовым платком руки, продолжил проповедь:
   — Всё, художник, шутки закончились. Теперь для тебя начинается самое страшное. Предыдущая газетная шумиха тебе покажется детским утренником, — незваный гость бросил в лужу крови свой носовой платок и, обращаясь теперь к охранникам, добавил, — Пошли.
   Двое вышли в подъезд, вслед за ними Киреев. Один из охранников, проходя мимо, два раза ударил лежащего на полу Марка по почкам. Хлопнула входная дверь.
   Марк, постанывая от боли, минут десять не мог встать. Превозмогая боль, поднялся, взял в руки телефон, послал на номер Эпштейна ”03” и побрёл в ванну — смывать кровь.


Рецензии