Поэмы прерванный аккорд, часть 2

4

Со дня похорон Екатерины Михайловны, друзья увидели заметное увядание Николая Васильевича. Воля к жизни заметно ослабла, многое потеряло значение, он даже внешне перестал за собой следить. Что же могло так сильно повлиять на его физическое состояние? Сам он давно описал похожее в своей повести: «Событие это покажется тем более разительным, что произошло от самого маловажного случая. Но, по странному устройству вещей, всегда ничтожные причины родили великие события, и наоборот - великие предприятия оканчивались ничтожными следствиями «...».

— Я не больна, Афанасий Иванович! Я хочу вам объявить одно особенное происшествие: я знаю, что я этим летом умру; смерть моя уже приходила за мною!».[1]

Вечный странник, он не имел собственного дома, своей крыши над головой, как будто его что-то гнало, заставляло переезжать из Петербурга в Рим, из Москвы в Одессу. Якобы, он боялся русской зимы, поэтому переезжает ближе к югу. Ни дома, ни семьи... Гоголь искал такое место, где можно было найти и покой, и уединение, но при этом чтобы была рядом душа родственная, не по крови, а по высшему предназначению и схожего взглядами. Но покоя не было, не было угла, где бы нашёл он своё успокоение. Николай Васильевич звал Данилевского[2] в Москву и просил жить с ним, он упрашивал Аксаковых не уезжать в Абрамцево, а снять квартиру в Москве и поселиться вместе с ним. Ему нужна была семья, где он мог бы приютиться, освободиться от страхов, развеять их, ему нужен был дом. Аксаковы, за неимением средств, не могли снять квартиру, да и Данилевский не мог переехать в Москву, его должность директора училищ Полтавской губернии требовала быть непосредственно при исполнении. С Погодиным ему жить не хотелось, пути дороги их расходились всё дальше. Не хотелось и с Шевырёвым. Так бы и скитался по земле матушке вечный странник, пока не случилось приглашение графа Толстого пожить у него в доме на Никитском бульваре, который граф поначалу снимал в 1848 году, а потом и приобрёл его в собственное владение. Тогда же он пригласил к себе на житьё и Гоголя.

Знакомство Гоголя с Толстыми состоялось еще в начале тридцатых годов, а со временем переросло в близкую дружбу. Николая Васильевича привлекало в графе Толстом многое: природная доброта, религиозная настроенность души, и даже присущая тому, склонность к аскетизму. Сестра Гоголя, Анна Васильевна, рассказывала со слов брата, что Толстой носил тайно вериги. По свидетельству человека близко знавшего и служившего при графе Толстом чиновником особых поручений, «он усердно исполнял все постановления Церкви и в особенности был точен в соблюдении поста, которое доводил до такой строгости, что некоторые недели Великого поста избегал употребления даже постного масла...».[3]

По словам того же чиновника, граф Толстой был одним из замечательнейших людей, встреченных им на жизненном пути. Все, кто с ним сталкивался, отмечали сильнейшее впечатление, какое он оказывал на них. «Легче становится жить после встречи с таким человеком, как граф Александр Петрович». Под стать мужу была и его супруга, графиня Анна Георгиевна. О ней говорили: «убегала общества и, вопреки обычаям других красавиц, столь же тщательно скрывала красоту свою, как те ее любят показывать». Она также была женщиной религиозной, была прекрасно образована, хорошо знала светскую литературу, но предпочитала духовное чтение - любила Евангелие и проповеди, что и сближало её с набожным писателем Гоголем. Поддерживала связи с ученым монашеством. Анна Георгиевна считала подобную связь главнейшим источником духовного просвещения.

У таких людей и поселился Николай Васильевич. Жизнь всё-таки благоволила скитальцу: он обрёл и кров, и милых сердцу друзей, и родственных душ. У Толстых Гоголь занял две комнаты, прихожую и спальню. Хозяева располагались на втором и никогда не беспокоили Гоголя. Анна Георгиевна внимательно относилась к Николаю Васильевичу, любила слушать его рассуждения на религиозные темы, в особенности толкования о Божественной литургии. С ней он ездил в Троице-Сергиеву Лавру, любил слушал соловьёв и «упиваться» их трелями, любовался цветением вишнёвого сада. Жил себе такой патриархальной московской жизнью. Были созданы все условия, чтобы он жил, работал, писал... В какой-то мере свершилось то, о чём мечтал «наконец-то обрёл жизнь монаха в миру, к которой так стремился».

Своё отношение к супругам Толстым Анне Георгиевне и Александру Петровичу Гоголь описал в письмах к ним: «Я вас полюбил искренно, полюбил, как сестру, во-первых, за доброту вашу, во-вторых, за ваше искреннее желание творить угодное богу, ему служить, его любить и ему повиноваться. Кто питает это искреннее желание и кто не забывает при этом молиться, да поможет бог привести его в исполнение, и строго при этом смотрит на самого себя и взвешивает все поступки свои, тот успеет, наконец, выучиться науке угождать богу во всем и дойдет до того, что бог повсюду ему будет в помочь!».[4] В письме к графу Толстому из Рима, Гоголь благодарит его и графиню за молитвы о нем: «Ваши молитвы, именно ваши, мне нужны. Сердце мое говорит мне, что вы так обо мне помолитесь, как никогда еще ни о ком не молились...».[5]

Поэт Николай Берг вспоминал: «Здесь за Гоголем ухаживали, как за ребенком, предоставив ему полную свободу во всем. Он не заботился ровно ни о чем. Обед, завтрак, чай, ужин подавались там, где он прикажет. Белье его мылось и укладывалось в комоды невидимыми духами, если только не надевалось на него тоже невидимыми духами. Кроме многочисленной прислуги дома служил ему, в его комнатах, собственный его человек, из Малороссии, именем Семен, парень очень молодой, смирный и чрезвычайно преданный своему барину. Тишина во флигеле была необыкновенная». Она нарушалась лишь шагами самого Гоголя, который ходил по комнате. При думах своих он скатывал шарики из белого хлеба, объясняя любопытствующим, что эти движения, якобы, помогают решать ему «самые сложные задачи».

Казалось бы, сама жизнь подвела писателя под условия, когда надо творить и творить. Ничто не мешало ему видеть из окна своих комнат не только бульвар, но и весь мир, охватить его масштаб, что было по силам такому гению и человеку. Он не просто мог мыслить, а и чувствовать, видеть мир, всё его тайное движение, своей «кожей», всеми тонкими телами, эмоциональными, чувствующими, мыслящими... Теперь у него были внешние условия, какие хотел, о каких в тайне мечтал – твори и твори!.. Однако у жизни есть своё представление о житие-бытие отдельного человека. Жизнь разворачивает русло судьбы совершенно в неожиданные стороны, зигзаги, повороты...

Неожиданные повороты судьбы человека, порою падают, как гром среди ясного неба, которые со стороны смотрятся просто случайностями. Так ли это? Случайностей не бывает, всё совершается по закону, на всё есть причина. Случайность есть соединение причин и следствий. Случайность - ничто иное, как необходимое событие, которое запланировано в закоулках судьбы, где когда-то посеяли причину. Она невидимая до времени зреет и, когда благоприятные стечения обстоятельств собираются в одну точку, тогда она выливается, как следствие, нами видимое. Мы видим следствие, но не видим, не осознаём причину, потому что она была давно порождена и являлась скрытной. Следствие наступает тогда, когда все условия позволяют ему проявиться. Это может быть мгновенно, через время, или даже в другой форме, чем можно было ожидать. Проявление следствия люди упрощённо обозвали случаем, случайностью. Без случая, а случай – это действие, невозможно понять жизнь человека во времени. Всякая жизнь, как цепочка действий, которые мы, лукавя и успокаивая себя, называем случайными. Случайность - это регулятор жизненных процессов и, как это не звучит парадоксально, она есть закономерность. Раз есть причина, значит будет и следствие. Значит, случайность вшита в информационные структуры мира и человека, через неё познаётся этот мир и человек. Она пластична, гибка и порождает неожиданное в развитии чего-либо и, как бы приоткрывает окно к чему-то неизвестному. Это такие незримые движения, какие протекают помимо нашей воле, желаем мы их или нет. Они были порождены, а значит запланированы, чтобы проявиться следствием.

Однако, незримое человеческим глазом, зримо людям более продвинутых в духовном отношении и имеет объяснение законами высшего порядка. Это проявления глубоких, пожалуй космических закономерностей, отражающих внутреннее состояние человека и его духовный путь. Говорят: «Такая судьба!». Такая судьба формируется у человека через его мысли, его устремления, а также через внутреннюю духовную работу. Неожиданные события, как бы ответ пространства на внутренние изменения в человеке, на процессы проходящие на духовном плане его развития. Он может своей духовной работой спровоцировать проявление следствий, ускорить их приход. Возможно, это ответ на действия обратного порядка духовной работе, то есть, когда происходит деградация человека. Никто и ничто не пребывает в состоянии покоя, никогда никто и ничто не зависает в бездействии. И человек не исключение, а соответственно развивается его сознание, вследствие постоянного движения. Оно либо расширяется, либо сжимается, подобно «шагреневой коже». Когда сознание расширяется, происходят сдвиги, которые могут выглядеть, как резкие повороты судьбы. Это ответы на его сознательное развитие от его судьбы, кармы, как угодно можно назвать, от законов развития человечества и отдельно каждого. Повороты, как испытания духа. Эти испытания приходят в моменты духовного роста, чтобы укрепить волю и очистить сознание. Гоголь представляет собой удивительный образец постоянной работы над собой, постоянного совершенства. Об этом свидетельствуют его письма и труды.

Трудно представить, какие грандиозные процессы действуют на всё человечество и на отдельно взятого человека. Эти события никогда не бывают случайными, а в соответствии с космическими ритмами и кармическими узорами. Если бы нам когда-нибудь, вдруг, посчастливилось увидеть эти узоры, то нам предстала бы картина разветвлённого дерева с многочисленными ветвями и могучими корнями, крепкими и изогнутыми во все стороны, уходящие в глубь времени. Неожиданные повороты - это знаки, указывающие на необходимость переосмысления, смены направления или пробуждения новых сил. Здесь многое зависит от направления приложения сил и задач индивидуальной судьбы. Мы знаем о таких примерах из жизни великих людей, знаменитых и не очень знаменитых, а также наших родных, чей замысловатый узор их судьбы порою заставляет крепко задуматься «почему так произошло?». Часто на жизненных дорогах случаются внезапные потери или встречи, какие становятся точками духовного перелома, началом подъёма вверх по лестнице Иакова или морального падения. Можно ли? не размышляя над выше изложенным,хоть в малой степени понять судьбу и окончание жизни одного из людей, просто человека...

5

Уход из жизни Екатерины Хомяковой стал таким переломом в жизни Николая Васильевича, когда он почувствовал, что это предел и его пути. Был его поворот, неожиданный, случайный для посторонних, но видимо не для него. Возможно ему о нём уже кто-то намекнул, да он и сам вполне мог его почувствовать. Развилки человеческих судеб, в них древние помещали своего героя у перекрёстка дорог - «направо пойдёшь...» и так далее. И выбирал герой самую трудную, где и жизнь можно было потерять... Но оказывалось, что она и была самой правильной, неискажённой, уготованной герою самой судьбой! Это был тот отрезок его жизни, когда пошло что-то не обычно в привычном смысле, а так, как полагалось ему по его карме? Можно ли сейчас пояснить полно, охватить разумом этот миг? Нет! нельзя. Точное и внятное объяснение, почему смерть Хомяковой оказала такое воздействие на жизнь Гоголя, мы не сможем, но одно не оставляет сомнения, что им был увиден духовным зрением какой-то знак, который духовно же им был понят. Вопрошал Оптинского отца Макария: «Отчего вы, прощаясь со мной, сказали: "В последний раз"?».

А что дальше? А дальше мир словно изменился, стал другим. После духовного потрясения, друзья Гоголя стали замечать в нём не только увядание, но и странные изменения: он постоянно молился, большую часть ночей проводил в молитве, без сна. Постоянно жаловался на расстройство желудка и почти перестал есть. В первое время он пытался работать, ещё пытался, это шло по инерции, не мог не работать, она была вписана в него... После Масленой недели должна начаться неделя Великого православного поста, который Николай Васильевич всегда соблюдал. Вспоминал и рассказывал граф Толстой: «Он ел чернослив, кашу, запивал липовым чаем...». Но до поста ещё было десять дней.

... Начиная с первого февраля Гоголь практически ежедневно бывает в церкви. В этот день совершалась служба Вселенской родительской субботы. Он был у обедни, то есть совершаемой литургии в первой половине дны, до обеда. После службы Николай Васильевич посетил Аксаковых, у которых бывал через день начиная с Крещения и по четвёртое февраля включительно. Вера Сергеевна заметила, что он «на ходился под впечатлением этой службы. Мысли его были обращены к тому миру. Он был светел, даже весел, говорил много и все об одном и том же. Он говорил, что надобно Хомякову самому читать Псалтирь».[6] На что она высказала мнение, что Хомяков напрасно выезжает, потому что многие скажут, что он не любил своей жены. Гоголь возразил:

— Нет, не потому, а потому что эти дни он должен был употребить на другое, это говорю не я, а люди опытные. Он должен был бы читать теперь Псалтирь, это было бы утешением для него и для души жены его. Чтение Псалтири имеет значение, когда читают его близкие, это не то, что раздавать читать это другим.

«Для души жены...», он чувствовал и знал, что есть иные миры за миром физического существования, он готовился уже в этой жизни к тому, чтобы перейти в мир иной, а там все движется мыслью и там царствует мысль. Утвердил это своим сердцем. «И если сейчас не утвердим понимание это в сознании и сердце, то там утверждать будет поздно, ибо там уже действовать надо силою знания и опыта, приобретенного здесь, на Земле. Начало здесь, но продолжение там, продолжение начатого. И обязательно надо начать...».[7]

По его словам видно, как глубоко он был погружён в суть и смысл жизни. Короткий монолог, а смысла в нём на тома и книги. Чтение Псалтыри приближало два мира для Хомякова и это чувствовал Гоголь. К этому надо придти долгими и долгими раздумываниями и осознанием над прочитанными трудами святоотеческой литературы и Евангелия. Готовился в этой жизни к тому, чтобы все земное оставить здесь, на Земле. «Обязательно надо начать» и он начал...

В том же разговоре они коснулись темы о том, какое впечатление производит смерть на окружающих. Возможно ли было бы с малых лет воспитать так ребенка, чтобы он всегда понимал настоящее значение жизни, чтоб смерть не была для него нечаянностью? Гоголь сказал, что думает, это возможно.

... Второго февраля был праздник Сретения. Был ли в церкви Гоголь, доподлинно неизвестно, но можно смело предположить, что был. Этим днём он занимается ещё и письмами, пишет своим друзьям, матери. Каждое из писем содержит просьбы о молитвах и жалобы на своё здоровье.

«... Мне всё кажется, что здоровье мое только тогда может совершенно как следует во мне восстановиться с надлежащей свежестью, когда вы все помолитесь обо мне как следует, то есть соединено, во взаимной между собою любви, крепкой, крепкой, без которой не приемлется от нас молитва».[8]

«... О себе что сказать? Сижу по-прежнему над тем же, занимаюсь тем же. Помолись обо мне, чтобы работа моя была истинно добросовестна и чтобы я хоть сколько-нибудь был удостоен пропеть гимн красоте небесной».[9]

«... всякие дела и дрязги по поводу перепечатывания моих сочинений - старых грехов - меня задержали в Москве. С новыми не поспел. Их предмет так важен, что слабые средства мои при моих недугах с трудом одолевают и то в таком только случае, когда обо мне кто-нибудь крепко, крепко помолится. И вас прошу и всех умеющих молиться про сие обо мне помолиться».[10]
Вечером, по-видимому, опять в храме на всенощной.

... «Третьего в воскресенье, — вспоминает Вера Сергеевна, — утром я была дома, когда пришел Николай Васильевич.

— Я пришел к вам пешком прямо от обедни, — сказал он, — И устал.

В его лице точно было видно утомление, хотя и светлое, почти веселое выражение. Он сел тут же в первой комнате на диване. Опять хвалил очень священника приходского и всю службу. Я сказала, что в этой церкви венчались отесенька и маменька.

— В самом деле? Ну так скажите вашей маменьке, ей будет приятно знать, что там совершается так хорошо служба. «...»
— Что вы делали эти дни? — спросила я его.
— Зачем вам? — сказал он.
— Были ли вы у Хомякова?
— Нет еще, не был.
Мне кажется, ему слишком тяжело было к нему ходить. Гоголь не был у Хомякова с самого дня смерти его жены. Сказал также:
— Всякий раз, как я иду к вам, прохожу мимо Хомякова дома и всякий раз, и днем, и вечером вижу в окне свечу, теплящуюся в комнате Екатерины Михайловны, там читают Псалтырь».[11]

... Наступила масленичная неделя с четвёртого февраля. В тот же день Гоголь снова посетил Аксаковых, «... я ему обрадовалась чрезвычайно: вовсе его не ожидала. Он спросил, приехал ли брат, и, узнав, что он у Хомякова, сказал, что сам туда зайдет; спросил меня о здоровье, так как накануне я была нездорова, уселся в углу дивана, расспрашивал о том, о другом, в лице его видно было какое-то утомление и сонливость. Кошелева прислала звать нас с Наденькой к ней, я ему предложила ехать туда же.

— Нет, я не могу, мне надобно зайти еще к Хомякову, а там домой, я хочу пораньше лечь. Сегодня ночью я чувствовал озноб, впрочем, он мне особенно спать не мешал, — сказал он.
— Это, верно, нервный, — сказала я.
— Да, нервное, — подтвердил он совершенно спокойным тоном.
— Что же вы не пришли к нам с корректурой? — спросила я.
— Забыл, а сейчас просидел над ней около часу.
— Ну в другой раз принесете.

Но этому другому разу не суждено было повториться! Гоголь просидел не долго, простился, по обыкновению подавши нам руку на прощанье, и ушел. Это было последнее свидание. Как нарочно, я не пошла его провожать далее, потому что собиралась ехать. Ничто не сказало мне, что более его не увижу.

Мы все были поражены его ужасной худобой. "Ах, как он худ, как он худ страшно", — говорили мы...».[12]

Вечером был у Шевырева, сказал, что «некогда ему теперь заниматься корректурами», хозяин заметил перемену в его лице и спросил, что с ним. Николай Васильевич ответил, что дурно себя чувствует и, кстати, решил попоститься и поговеть. Друг спросил его:

— Зачем же на Масленой?
— Так случилось, ведь и теперь церковь читает уже «Господи и Владыке живота моего» и поклоны творятся». Действительно, по церковному уставу Масленная неделя является преддверием Великого поста, мясная пища уже не употребляется.

... Во вторник пятого февраля Гоголь у своего духовника отца Иоанна Никольского в Храме Преподобного Саввы Освященного на Девичьем Поле. «... после лекций моих, я поехал к нему и застал его на отъезде. Он жаловался мне на расстройство желудка и на слишком сильное действие лекарства, которое ему дали. Я говорил ему:

— Но как же ты, нездоровый, выезжаешь? Посидел бы три дня дома - и прошло бы. Вот то-то не женат: жена бы не пустила тебя, — он улыбнулся этому.
«...» В тот самый день, как приобщился он святых тайн, я был у него и со слезами, на коленях, молил его принять пищу, которая могла бы подкрепить его, но он как будто оскорбился такою просьбою, уверял меня, что ест весьма довольно».[13]

«Вообще Николай Васильевич любил беседовать с духовенством и не обегал нашего немудрого, но очень добродушного религиозного старичка, отца Иоанна».[14] Гоголь хотел известить его, что говеет и спросить, когда может приобщиться. Видимо, он желал приступить к Святым Тайнам, как можно скорее, так как духовник сначала назначил первую неделю поста, но потом согласился на четверг, в среду служить её было не положено. «В четверг явился он в церковь ещё до заутрени и исповедался. Перед принятием святых даров, за обеднею, пал ниц и долго плакал. Был слаб и почти шатался (по словам самого священника)». Гоголь спешил, предчувствуя свою близкую кончину и, боясь умереть без напутствия, не по-христиански. По свидетельству доктора Тарасенкова, граф Толстой посоветовал Гоголю причаститься скорее, не продолжая предварительного говения, чтобы избавиться от уныния. «Вечером приехал он опять к священнику и просил отслужить благодарственный молебен, упрекая себя, что забыл исполнить то поутру».[15]

... На другой день шестого февраля, в среду Гоголь был у Шевырева. «Казалось, ему лучше, лицо его было спокойнее, хотя следы усталости какой-то был видны на нем», — сообщает Шевырев. В тот же день Гоголь пишет свое последнее письмо к отцу Матфею. В этом теплом письме он просит прощения за размолвку: «Уже написал было к вам одно письмо вчера, в котором просил извинения в том, что оскорбил вас; но вдруг милость Божия чьими-то молитвами посетила и меня жестокосердого, и сердцу моему захотелось вас благодарить крепко, так крепко! Но об этом что говорить! Мне стало только жаль, что я не поменялся с вами шубами. Ваша лучше бы меня грела. Обязанный вам вечною благодарностью и здесь, и за гробом, весь ваш Николай».[16] Пришло осознание, в этом заключается отеческая любовь и желание блага. Строки Гоголя не просто просьба извинить, но ему открылось что-то важное, за что он испытывает сердечную благодарность.

... В пятницу и субботу он продолжал выезжать, но конкретных сведений о действиях Гоголя в пятницу днем нет. «Во всю масленицу после вечерней дремоты в креслах, оставаясь один, по ночам, при всеобщей тишине, он вставал и проводил долгое время в молитве, со слезами, стоя перед образами. Ночью с пятницы на субботу он, изнеможенный, уснул на диване, без постели, и с ним произошло что-то необыкновенное, загадочное: проснувшись вдруг, послал он за приходским священником, объяснил ему, что он недоволен недавним причащением, и просил тотчас же опять причастить и соборовать его, потому что он видел себя мертвым, слышал какие-то голоса и теперь почитает себя уже умирающим. Священник, видя его на ногах и не заметив в нем ничего опасного, уговорил его оставить это до другого времени. По-видимому, после посещения священника он успокоился, но не прерывал размышлений глубоко его потрясавших».[17] После долгой молитвы он уснул и во сне слышал голоса, говорившие ему, что он умрет. Что это было — предсказание свыше или, напротив, искушение — трудно сказать.

«В субботу на масленице он посетил некоторых своих знакомых. Никакой болезни не было в нем заметно, не только опасности; а в задумчивости его, молчаливости не представлялось ничего необыкновенного».[18] В тот же вечер, девятого февраля Гоголь, наконец, решился посетить Хомякова, у которого он не был с самого дня смерти его жены. Не раз и не два собирался к нему, но... Но не мог сделать этого. У Хомяковых стало пусто с уходом Катерины Михайловны. Это посещение было последнее. Был заметно рассеян, только его крестник Николенька, которого крестил два года назад в церкви Николая Чудотворца, своей непосредственностью смог расшевелить его. Он долго играл с ним, смотрел на ребёнка, рано потерявшего мать, ничего ещё не понимающего, не чувствующего своей трагедии, одно ему было непонятно – куда подевалась маменька?.. Николай Васильевич возился с ним, старался рассмешить малыша, делал лицо то грозное, если требовало то, о чём рассказывал, то потешное, какое умел изобразить мастерски, а внутри болело и боль не утихала. Общество малыша долго не покидал, словно навсегда прощался с ним. Позже заметили это, когда не стало самого Николая Васильевича. Всегда замечается то, чему при жизни и вовсе не придаётся значения.

Вполне возможно, что это был вообще последний визит Гоголя к кому-либо, так как с воскресенья или понедельника он перестает выезжать из дома.

... На следующий день было Прощёное воскресенье, четвёртое и последнее подготовки к Великому посту в Православии: «Ибо если вы будете прощать людям согрешения их, то простит и вам Отец ваш Небесный, а если не будете прощать людям согрешения их, то и Отец ваш не простит вам согрешений ваших...».[19] В этот день все верующие просят друг у друга прощения. чтобы приступить к посту с доброй душой, сосредоточиться на духовной жизни, чтобы очистить сердце от грехов на исповеди и с чистым сердцем встретить Пасху - день Воскресения Иисуса Христа. Этот день - еще одна ступень перед Постом, взойдя на которую, человек освобождается от мирского, чтобы вступить на путь покаяния. Это вступление на путь светлой печали, чтобы в конце увидеть радость Пасхи. В этот день, десятого февраля, Гоголь просит графа Толстого взять его рукописи и после его смерти передать митрополиту Филарету, чтобы тот, после прочтения, наложил на них свою руку: «что ему покажется ненужным, пусть зачеркивает немилосердно». Граф старался ободрить его упавший дух и отклонить от него всякую мысль о смерти.

«Мысль о смерти его не оставляла. Еще, кажется, в первый понедельник он позвал к себе графа Толстого и просил его взять к себе его бумаги, а по смерти его отвезти их к митрополиту и просить его совета о том, что напечатать и чего не напечатать. Граф не принял от него бумаг, опасаясь тем утвердить его в ужасной мысли, его одолевавшей».[20]

Современники иногда путают даты, но одно у всех едино, это действительно упавший дух Гоголя и его мысленное приготовление к смерти.

... Одиннадцатого февраля начался Великий Пост. По церковному уставу первая его неделя является особенно строгой. До среды пищу не вкушают вообще, а «сильные» — до субботы. Не вкушается даже растительное масло. Толстые соблюдали это требование, о чём свидетельствует в воспоминаниях Т. И. Филиппов. В первые четыре дня поста служится особая служба — великое повечерие с чтением канона преп. Андрея Критского (а не всенощная). Граф и графиня говели. Служба совершалась у них дома. Гоголь каждый раз присутствовал на ней и усердно молился, хотя уже едва стоял на ногах. Графиня, видя, что это утомляет его, со среды прекратила говенье и службы. «С понедельника только обнаружилось его совершенное изнеможение. Он не мог уже ходить и слег в постель. Призваны были доктора. Он отвергал всякое пособие, ничего не говорил и почти не принимал пищи. Просил только по временам пить и глотал по нескольку капель воды с красным вином. Никакие убеждения не действовали. Так прошла вся первая неделя».[21]

«На первой неделе поста я в редкий день не навещал его. Но он тяготился моим присутствием и всех друзей своих допускал на несколько минут и потом отзывался сном, что ему дремлется, что он говорить не может. В положении его, мне казалось, более хандры, нежели действительной болезни», — писал Шевырёв Синельниковой. Другой же друг Гоголя, поэт Берг несколько противоречит: «Он все-таки не казался так слаб, чтоб, взглянув на него, можно было подумать, что он скоро умрет. Он нередко вставал с постели и ходил по комнате совершенно так, как бы здоровый. Посещения друзей, по-видимому, более отягощали его, чем приносили ему какое-либо утешение. Шевырев жаловался мне, что он принимает самых ближайших к нему уж чересчур по-царски, что свидания их стали похожи на аудиенции. Через минуту, после двух-трех слов, уж он дремлет и протягивает руку: "Извини! дремлется что-то!" А когда гость уезжал, Гоголь тут же вскакивал с дивана и начинал ходить по комнате».
--------------------------------------
Иллюстрация: Александр Иванов. Портрет Н.В.Гоголя. 1841. Русский музей, Санкт-Петербург

[1] Из повести Гоголя Н.В. «Старосветские помещики»
[2] Данилевский Александр Семёнович (1809-1888), близкий друг и одноклассник по Нежинской гимназии высших наук
[3] Филиппов Тертий Иванович «Воспоминание о графе Александре Петровиче Толстом»
[4] Строки из письма Гоголя Н.В. Толстой А.Г. конец сентября 1845 года
[5] Строки из письма Гоголя Н.В. Толстому А.П. от 2 января 1846 года
[6] Из письма Веры Сергеевны Аксаковой матери Гоголя М.И. Гоголь
[7] Грани Агни Йоги 1964г. 374
[8] Из письма Гоголя Н.В. матери Гоголь М.И. от 2 февраля 1852 года
[9] Из письма Гоголя Н.В. Жуковскому В.А. от 2 февраля 1852 года
[10] Из письма Гоголя Н.В. Репниной Е.П. от 2 февраля 1852 года
[11] Воспоминания Веры Сергеевны Аксаковой «Последние дни жизни Н.В. Гоголя»
[12] Воспоминания Веры Сергеевны Аксаковой «Последние дни жизни Н.В. Гоголя»
[13] Из письма С. П. Шевырева М. Н. Синельниковой
[14] Воспоминания Погодина Д.М. «Пребывание Гоголя в доме моего отца»
[15] М.П. Погодин из некролога «Кончина Гоголя»
[16] Из письма Гоголя Н.В. отцу Матвею, 6 февр. 1852 г.
[17] А. Т. Тарасенков. Последние дни, 12. Шенрок, IV, 853
[18] М.П. Погодин из некролога «Кончина Гоголя»
[19] Евангелие от Матфея. Глава 6
[20] Из письма С. П. Шевырева М. Н. Синельниковой М.Н.
[21] М.П. Погодин из некролога «Кончина Гоголя»