ЗОВ

В начале не было ничего, кроме тишины и намерения. И тогда Бог сотворил мир. Он вывел солнце золотым медальоном на небосвод, наполнил моря глубиной, а леса — шепотом. И вершиной творения Его стал человек. Он вдохнул в него жизнь, дал ему свободу и сердце, способное любить.

Но Бог знал, что Его истинный облик, сияние чистой любви и творящей силы, невыносим для смертных очей. Явись Он во славе Своей, человек перестал бы быть свободным, ослепленный величием. Потому Бог остался незримым Отцом, скрытым за холстом мироздания.

Он установил простые и мудрые законы. Земля будет рождать хлеб, если вложить в нее труд и терпение. Река напоит поля, если провести к ним каналы. Разум откроет тайны, если прилежно искать ответы. Бог давал достаток в ответ на усилия, словно говоря: «Я дал тебе все инструменты, теперь твори сам».

А еще Он даровал любовь. Не явно, но ощутимо. В тихом голосе совести, в необъяснимом утешении, которое находило на душу в минуту скорби, в случайной помощи незнакомца, когда сил уже не оставалось. Стоило человеку искренне попросить, из глубины сердца, как помощь приходила. То дождь напоил засуху, то находились нужные слова для примирения, то внезапная мысль указывала выход. Люди чувствовали это и называли Провидением, Высшей силой, Божьей милостью.

Шли века. Люди умножились и расселились по земле. Они построили великие города, возделали нивы, пересекли океаны. Урожаи были обильны, ремесла процветали. Люди смотрели на свои полные амбары, на мощные машины и начинали верить, что все это — дело лишь их рук, их ума, их труда.

Они привыкли к добру. Утреннее солнце, дождь, дарующий жизнь, воздух, что они вдыхали, — все это стало считаться самим собой разумеющимся. Они перестали видеть за щедростью мира — Щедрую Руку, за законами природы — Законодателя, за любовью в сердце — Источник этой любви.

«Мы добились этого сами», — говорили они, и в этих словах прозвучал первый грех гордыни.
Забвение породило равнодушие. Равнодушие породило новые грехи. Зачем благодарить Того, Кого не видишь? Зачем просить о помощи, если и так все хорошо? Зачем слушать тихий голос совести, если он мешает добиваться своего?

Люди стали враждовать, деля дарованные Богом богатства. Забыли о милосердии, ибо считали свой достаток наградой только за свой ум. Возгордились и начали считать себя владыками мира, имеющими право брать все, что захочется.

И тогда скорби, тихими тенями, вошли в их мир. Не как кара, а как горькое, но необходимое лекарство.

Урожай гибал от засухи, которую уже некому было попросить остановить. Войны, рожденные жадностью, уносили жизни самых сильных и молодых. Холод одиночества и бессмысленности проникал в сердца, ведь они отринули Главный Источник тепла. Они страдали не потому, что Бог разгневался и отнял Свою любовь. Нет. Они страдали по грехам своим, потому что их действия, нарушающие гармонию мироздания, неизбежно вели к боли.

Они пили воду из чистого родника, но перестали помнить о его источнике. И когда родник начал мелеть от их небрежения, они лишь злились, не понимая, почему им стало так тяжело.

Бог же по-прежнему был там. Незримый. Любящий. Он видел их страдания и ждал. Ждал, когда в тишине после крика отчаяния, в глубине уставшей души, кто-то снова поднимет взгляд к небу и не с требованием, а с покаянным шепотом спросит: «Господи, это Ты? Помоги. Прости. Научи снова видеть Тебя в мире, который Ты создал».

И тогда помощь приходила. Тихая. Неявная. Но именно та, что была нужнее всего. Ибо любовь Божья никогда не отступает. Она просто ждет, когда ее снова захотят увидеть.
---
Бог смотрел на людей с бездонной печалью. Он видел не только их страдания, но и их заблуждения. Самый горький плод их забвения созревал в их умах и сердцах. Они взяли когда-то данные им простые и ясные заповеди — о любви, о справедливости, о милосердии — и начали их перекраивать, как дорогую, но ветхую одежду.

Они обернули их в свитки сложных правил, возвели стену из мелочных предписаний вокруг зерна истины. Они стали спорить о букве, забыв о духе. «Начальный Завет», данный как руководство к жизни и напоминание о Нем, стал оружием в руках гордецов. Его использовали, чтобы судить, делить, возвышаться одних над другими и оправдывать свою жестокость. Истина Его любви была скрыта под грудой человеческих домыслов, суеверий и жажды власти.

Люди больше не искали Бога — они поклонялись созданному ими же образу, суровому и требовательному судье, который благословлял их племя и карал всех чужих. Они кричали Его имя на войне и шептали в страхе, но не слышали больше тихого голоса в своей душе.

И тогда в сердце Бога родилось новое решение, немыслимое и великое. Он не мог явиться в силе — это сломило бы их. Он не мог больше ждать — они тонули во лжи. И Он решил прийти к ним не в громе и молнии, а в тихом шепоте. Не в сиянии небес, а в бренной плоти. Послать к ним часть Себя Самого, отражение Своего сердца, облеченное в ту же плоть и кровь, что и они. Чтобы говорить с ними на их языке, чтобы видеть их глазами, чтобы страдать их болью. Чтобы показать им путь любви не как закон, а как жизнь.

Он вошел в мир тихо, как входит рассвет, без фанфар и треска. Родился в бедности, вырос в безвестности. И когда пришло время, Он вышел к людям.

Он говорил им: «Вы слышали, что сказано древним… а Я говорю вам: любите врагов ваших». Он говорил: «Милости хочу, а не жертвы». Он говорил: «Царство Божие внутри вас». Он врачевал больных, прощал падших, утешал отчаявшихся. Он рвал цепи человеческих преданий, чтобы высвободить ядро вечной истины.

Но люди, ослепленные своими домыслами, смотрели на Него и не видели. Их сердца, привыкшие к сложным правилам, не могли вменить простоту Его любви. Их умы, закованные в догмы, не могли принять Его свободу.

Они ожидали Мессию-царя, который придет с мечом и славой, а перед ними стоял плотник из Назарета, говорящий о любви к врагам. Они ждали того, кто подтвердит их правооту и возвысит их народ, а Он говорил, что Бог любит всех.

Их духовные вожди, теснее всего державшиеся за искаженное писание, пришли в ярость. «Он нарушает закон! — кричали они. — Он богохульствует! Он вводит народ в заблуждение! Это ересь!»

Они схватили Его. Судили по надуманным обвинениям. Вывели за стены города и казнили позорнейшей смертью, на кресте, предназначенном для самых отъявленных злодеев. Часть Бога, явившаяся к ним с последним призывом, с распростертыми объятиями, была ими отвергнута, оплевана и уничтожена.

И когда гвоздь пронзил плоть, Бог на небесах почувствовал боль. Но не гнев. Бесконечную, вселенскую скорбь. Они убили не Бога — они убили саму возможность увидеть Его иным, кроме как через призму страха и закона. Они убили посланную им надежду на прощение и примирение.

Он смотрел, как Его творение, Его дети, совершают величайшую ошибку, принимая любовь за ересь, а истину — за кощунство. И в этот миг помрачения, казалось, сама земля содрогнулась от ужаса перед совершающимся.
---
И наступила тишина. Тишина после крика, после стука молота, после последнего вздоха. Бог не стал крушить мироздание в гневе. Он продолжал любить. Но любовь эта отныне была пронизана скорбью мудрого Отца, который видит, как его дети, обжигаясь,(и снова, и снова) хватаются за раскаленный металл, виня в своей боли самого того, кто предупреждал их об опасности.

Люди же, оставшись со своей болью, начали строить новые домыслы, еще более запутанные, чтобы объяснить свои несчастья, не задевая свою гордыню.

Они смотрят на болеющего ребенка и говорят: «Бог забрал его к себе за грехи наши». Но не видят истины, что стоит за этими словами. Бог не забирает детей в наказание. Ребенок болеет, потому что мир, в который он пришел, отравлен грехом его родителей и предков. Грехом не в смысле «проклятия рода», а в смысле конкретных поступков: мать, травит себя ядом гнева и обид; отец, пропитывавший дом смрадом пьянства и сквернословия; семья, где царили жадность и ложь, а не любовь и забота. Грехи родителей — это яд, который физически и духовно отравляет почву, на которой растет дитя. Но признать это — значит взять на себя ответственность. Гордыня же шепчет: «Это Бог так наказывает», снимая вину с себя и возлагая на Него же вину за последствия своих же ошибок.

Они смотрят на руины великих городов и гибель народов и говорят: «На то была воля Божья». Но не видят долгого пути к этой гибели. Бог не насылает кару с небес на процветающие цивилизации в одночасье. Он дает им столетия знамений и предупреждений. Народ уничтожается тогда, когда он внутренне уже умер, когда он добровольно и массово отверг все божественное в себе. Когда он не замечал, как в его среде хулили Бога: не богохульствовали срамными словами, а хулили делами — попранием справедливости, издевательством над слабыми, культом роскоши и разврата, объявлением зла добром. Народ сам выкапывает себе могилу, а Бог лишь позволяет ему упасть в нее, когда тот уже не может и не хочет держаться за край.

И они продолжают рассуждать о Боге. Они пишут толстые книги, ведут ожесточенные споры, делятся на секты и течения, провозглашают друг друга еретиками. Одни видят в Нем карателя, готового испепелить за малейшую провинность. Другие — доброго дедушку, который все простит и ничего не потребует. Третьи — абстрактный «закон мироздания». Они спорят о обрядах, о словах, о деталях одежд, о том, какой рукой креститься.

Но все эти споры — лишь новые стены, которые они возводят, чтобы не видеть Его самого. Чтобы не услышать тихий, простой и страшный для их гордыни зов: «Перестаньте творить зло, научитесь делать добро; ищите правды, спасайте угнетенного». Они предпочитают сложность простой истине, ибо сложность позволяет им гордиться своим «знанием», в то время как простота требует смирения и изменения сердца.

Бог же по-прежнему смотрит. И ждет. Он послал им часть Себя, и они убили ее. Но семя было брошено в землю. И оно проросло не в могущественных империях и не в хитроумных богословских трактатах. Оно проросло в сердцах тех немногих, кто способен был отбросить гордыню, признать свою слепоту и увидеть в заповедях — не суровый закон, а приглашение к любви; в скорбях — не слепую кару, а больную руку Отца, который указывает на рану со словами: «Вот что ты себе сделал. Дай, Я помогу тебе исцелить ее».

И пока хотя бы одно такое сердце бьется в мире, надежда не мертва.