Монолог с той стороны апокалипсиса

В моей голове засела одна-единственная, навязчивая идея. Она барабанила в пустую черепную коробку, заменяя собой пульс, дыхание и все остальные, давно забытые потребности.

Мозги. Сжевать. Переварить. Превратить в ничто.

Я шагал. Вернее, моё тело перемещалось вперёд, волоча одну ногу и издавая звуки, отдалённо напоминающие скрип несмазанной телеги и хлюпанье перезревшего арбуза. Рука дёргалась в такт этому безумному маршу, ловя несуществующих мух. Я был не я. Я был сосудом. Сосудом с одной-единственной, всепоглощающей жаждой.

До всего этого безумия, кажется, я любил читать. Теперь единственная литература, которую я мог оценить по достоинству, — это содержимое черепной коробки какого-нибудь незадачливого выживающего. И то, в основном, на вкус.

Память… она была коварной сукой. Всплывала обрывками, чтобы тут же исчезнуть, уступая место голоду. Я помнил вкус горячего кофе. Сейчас бы я вылил его на свои оголённые кишки, и мне было бы абсолютно всё равно, потому что я не чувствовал ничего, кроме вселенской пустоты в желудке. Помнил лицо. Женщины. Дочь… Света… Чёрт его знает. Её образ расплывался, немедленно заменяясь картиной её свежего, трепещущего мозга. Извилины казались такими сочными, такими… насыщенными мыслями.

— Эй, прогнившее мясо! Иди сюда, получи свой деликатес! — пронзительный крик донёсся с крыши заброшенной заправки.

Голова повернулась. Раздался отвратительный хруст, будто ломали сухие ветки. Двое. Один — с внушительных размеров дробовиком, второй — с луком. Охотники. Конченные романтики апокалипсиса, получавшие своеобразное удовольствие от того, что превращали нас в решето.

Мозги. Двое. Два полных набора. Прекрасная, чёрт возьми, арифметика.

Я ответил им низким горловым урчанием, похожим на звук умирающего двигателя. И двинулся вперёд. Не спеша. Мы никогда не спешим. Наш козырь — упрямое, тотальное безразличие. Рано или поздно они всё равно допустят оплошность, поддавшись панике, или у них кончатся патроны.

— Во имя всего святого, да сгинь же! — рявкнул дробовик и плеснул в меня свинцовым градом.

Груда картечи вырвала из меня приличный кусок плеча вместе с клочьями старой косухи. Я даже не замедлил шаг. Плечо? Ерунда. Оно и так висело на честном слове.

— Чёрт, Фил, он не останавливается! — завизжал лучник, его голос срывался на фальцет.

— Без комментариев, гений! Перезаряжаюсь!

Вот он, мой звёздный час. Пока Фил возился с оружием, я припустил. Не побежал — мои колени на такой подвиг были не способны. Но заковылял с поистине олимпийской решимостью.

Лучник выпустил стрелу. Она вошла в мою грудную клетку с глухим стуком и замерла там, словно экзотическое украшение. Смешно и абсолютно бесполезно.

Я был у стены. Они метались наверху, как перепуганные тараканы.

— Жги его, жги! — завопил Фил, но было поздно.

Я упёрся своими негнущимися руками в ржавые перила аварийной лестницы и начал свой неспешный, скрипучий подъём. Шаг за шагом. Следом за мной тянулась полоса слизи и тлена.

Охотники отступали к самому краю парапета. Их глаза были полны того самого, самого вкусного — чистого, неразбавленного страха. А где страх, там и самые изысканные мозги. Пряные, с перчинкой.

Фил выпалил ещё раз. Промах. Дробь весело звякнула о железо, не причинив мне ни малейшего вреда. Комедия ошибок.

Я на крыше. Моя добыча. Мой ужин на двоих.

Лучник, тот что помоложе, в панике споткнулся о вентиляционную трубу и рухнул. Его лук с печальным звоном откатился в сторону. Фил занёс своё ружьё, чтобы ударить прикладом.

Я не стал церемониться. Просто наклонился к распластавшемуся на бетоне юноше и вонзил то, что осталось от моих пальцев, в его висок. Раздался тот самый, сладкий, хрестоматийный хруст. Черепная коробка капитулировала.

И вот оно. Свежее. Тёплое. Я погрузил лицо в эту алую кашу, принявшись уплетать её за обе щеки, заглушая свои чавкающие звуки его предсмертным хрипом и истошными криками Фила.

Мозги. Наконец-то. Блаженство.

Вкус был… ностальгическим. Вспышка. Я вдруг осознал, что этого парня звали Макс. Что он до жути боялся пауков. И что он, чёрт побери, неплохо играл на гитаре. А потом — ничего. Только насыщение. Благословенная, всепоглощающая пустота.

Фил орал и молотил меня прикладом по спине. Я закончил трапезу и медленно, с театральной неспешностью, развернулся к нему. По моему подбородку стекали струйки крови и серого вещества.

Он замер. Его глаза стали размером с блюдце. Он испытал то самое, о чём я говорил. Настоящий, концентрированный ужас. Деликатес.

— Нет… пожалуйста… — простонал он, отступая.

Я двинулся на него. Он отходил, пока пятки не упёрлись в край крыши.

Ещё одна вспышка. Я вспомнил, как водил машину. Как сигналил таким же тормозам, как Фил, на светофорах. Какая ирония, скажите пожалуйста.

Он оступился.

Крик. Нелепое падение. Громкое, сочное шлёп об асфальт.

Я подошёл к краю и заглянул вниз. Он лежал, выгнувшись в немыслимой позе. Из его головы медленно растекалось алое озерцо. А посреди — целые, нетронутые, идеальные мозги.

Я посмотрел на свою отказывающуюся слушаться ногу. На скрипящие суставы. Спускаться вниз было мучительно долго.

Я постоял ещё немного, созерцая пиршество, которое было так близко и так недостижимо.

Потом развернулся и поплёлся прочь, по крыше, в сторону новых приключений.

Мозги. И где же они все попрятались?