Часть I

 Из записок Генриха  Бренера, бакалавра, лиценциата.Октябрь 1835 года.
   
    Ох, не нравился мне этот дом, ох, не нравился! Ещё проезжая дамбу, и увидев его тёмные неприветливые окна, я почувствовал лёгкий укол тревоги. Дома на побережье, одном из самых красивейших уголков Германии напоминали роскошные виллы римских патрициев периода империи. А этот словно сошёл со страниц мрачных новелл фон Клейста[1].
«Бьюсь об заклад, - подумал я, - именно в таких домах происходят страшные и зачастую необъяснимые вещи. Какой-нибудь озлобленный на этот свет дух прежнего хозяина бродит по неуютным комнатам, бьёт на кухне посуду, и премерзко хохочет во тьме». И зачем я примчался сюда прямо из Геттингена, даже не заехав в старый добрый мой Любек?
Но даже моё разыгравшееся воображение не могло представить, что действительность окажется гораздо кошмарней.
Возница, привезший меня, поспешно выгрузил вещи прямо у двери, и также быстро, не попрощавшись, уехал. Я стоял перед двухэтажным чудовищем, и мысль в моей голове была одна, поскорее этот дом продать.
То, что я увидел внутри, тоже мне не понравилось. Мрачная с закопчёнными потолками и подслеповатыми окнами кухня. Я попытался одно из них открыть, и внутрь тут же ворвался ветер с моря, сорвал с потолка сажу и закружил её в бешеном танце. Следует ли говорить, что окно пришлось закрыть?
К кухне примыкала столовая, довольно просторная, с большим дубовым столом посередине. Здесь окна были побольше, и не выходили напрямую к морю. Так что ветер вёл себя не так вызывающе.
Кроме кухни и столовой на первом этаже имелась крохотная комнатка для прислуги и большая прихожая, из которой деревянная лестница вела на второй этаж. Под лестницей дубовый, обитый железом люк, ведущий в подвал. Крышка люка была открыта, что, по крайней мере, было странно, ибо в доме уже давно никто не жил. Некоторое время, постояв в раздумье у каменной лестницы, уходящей вниз во тьму, я решил сначала подняться наверх и осмотреть второй этаж. Был уже восьмой час пополудни, над морем собирались тёмные тучи, и спускаться в подвал следовало утром, желательно солнечным. Только не подумайте, что я праздную труса! Никто не может упрекнуть меня в трусости! Будучи студентом, в Геттингене, я даже участвовал в одной дуэли. Мы славно бились с моим приятелем Каспаром на эспадронах[2], чтобы завоевать сердце одной красавицы. Кажется, её звали Клотильда. А может Гретхен, если быть честным, то я уже и не помню.
Второй этаж оказался не лучше первого. Узкие, под немыслимыми углами куда-то сворачивающие коридоры, полутёмные, неуютные комнаты, коих имелось пять. После недолгих раздумий я выбрал наиболее приглядную, южную. Из её двух окон даже виднелись крыши и шпили Травемюнде.
Дом стоял на скалистом берегу, Любекская бухта с её великолепными песчаными пляжами была милей южнее, так что сквозняки от холодного ветра Балтики обеспечены триста шестьдесят пять дней в году.
Я затащил в комнату все три свои дорожные сумки и принялся распаковывать их. За этим занятием меня и застала ночь. Следовало умыться перед сном, и, взяв зажжённую свечу, я отправился вниз на кухню.
Оттуда доносился какой-то шум. Это я услышал, ещё спускаясь по лестнице.
- Святой Якоб!
Я стоял у входа в кухню с поднятой над головой свечой. Три жирные крысы стащили с жаровни корзину с едой, которую я пару часов назад там оставил. Графин с мозельским, а также кувшин с молоком были опрокинуты, и их содержимое смешалось, образовав на полу большую лужу. А наглые твари пожирали ветчину, не обращая на меня никакого внимания.
Мной овладела холодная ярость. Осторожно, очень осторожно я вставил свечу в настенный канделябр и оглянулся в поисках оружия. Ага, вот то, что мне нужно! Железная кочерга была прислонена к стене. Взяв её в руки, примерился и прыгнул. Удар мой был быстр и силён, не зря я проводил часы в университетском гимнастическом зале упражняясь с эспадронами. Одна из мерзких этих тварей забилась в конвульсиях с перебитым хребтом. Но две остальные вовсе не бросились наутёк! Я увидел их горящие злобой глазки, когда они одновременно, оттолкнувшись своими мерзкими хвостами от пола, прыгнули на меня. Одну я сбил на лету кочергой, но последней удалось вцепиться зубами в рукав моего сюртука. Омерзение, охватившее меня, придало силы и скорости. Крутанувшись на каблуках, я резко выбросил вперёд руку с мерзкой тварью. Крыса вместе с вырванным из рукава куском материи отлетела к дальней стене, шмякнувшись об неё. Но когда я бросился следом с намерением добить отвратительного зверька, её уже и след простыл.
Дом нужно продавать непременно, и как можно скорее! Завтра же отправлюсь в город и подам объявление.
Когда утром я спустился в кухню, тушки убитых мною крыс бесследно исчезли. Лишь опрокинутая корзина свидетельствовала о вчерашнем происшествии. Наскоро прибрав на кухне, я отправился в город давать объявление о продаже дома, а также подыскать прислугу для уборки.
Пешком до города было около часа ходу, но я здраво рассудил, что в таком маленьком городишке каким был Травемюнде, вряд ли сыщется покупатель на солидный дом в два этажа. Поэтому решил сразу ехать в Любек. Нанял в Травемюнде экипаж и менее чем через час выходил у ворот Хольстентор, почувствовав, что здорово проголодался. Наскоро позавтракав в  кантине (3),  название которой совершенно вылетело у меня из головы, отправился в магистрат, договариваться о продаже дома.
Но там ждало меня разочарование. Принявший меня чиновник заявил, что согласно одной из статей Любекского права я не могу продать этот дом. Мой отец на протяжении четырёх сроков выбиравшийся в этот уважаемый орган (я имею в виду магистрат) получил дом от благодарных горожан. Дом закреплялся за ним пожизненно, а также мог передаваться по наследству. Но вот продать его мы не могли.
Кроме того, в магистрате мне напомнили, что я должен в скором времени поступить на службу. Мысль о том, чтобы сидеть в кабинете, перебирать пыльные бумаги, занимаясь крючкотворством, вызывала у меня ужас. Уж лучше воевать с крысами!
Я заявил уважаемому члену магистрата, что столько лет прозябал в университетских стенах не для того, чтобы утонуть в бюрократических процедурах. Я, к слову сказать, несколько лет занимался физикой в геттингенском университете, и собираюсь идти по стопам знаменитого нашего земляка Кольрейфа[3], то есть буду ставить научные опыты.
- А с какой областью физики будут связаны ваши опыты? – проявил осведомлённость член магистрата.
- Я собираюсь заняться изучением электричества.
Во взгляде чиновника промелькнуло уважение.
- Вы всегда можете рассчитывать на нас, герр  Бреннер!
Ну что ж, хоть одну проблему мне сегодня удалось решить! Так думал я, выходя из здания ратуши. Почему бы это не отпраздновать? А то хотели сделать из меня канцелярскую крысу! Вспомнив об этих мерзких животных, принял окончательное решение; проведу эту ночь в Любеке.
Только в этот скучный и чопорный ресторан, где сегодня завтракал, больше не пойду. Неужели в славном моём Любеке нет заведений повеселее?
Заведение нашлось, и через два часа я пил токайское в отдельном номере с белокожей полячкой, влюблено глядевшей на меня во все свои славянские глаза. Ночь удалась на славу, и утром, покачиваясь от усталости и выпитого вина, я отправился в этот растреклятый дом у дамбы.
Погода в это утро была безветренная, и голубые воды Балтики безмятежно расстилались слева от меня до самого горизонта. Ещё позавчера я заметил на берегу в четверть мили от дамбы маяк. В магистрате сказали, что его смотритель также наблюдает и за дамбой. Надо бы зайти и познакомиться со своим единственным соседом.
Чистенький, одноэтажный домик прилепился к самому маяку. Собачью конуру заметил, когда до жилища смотрителя оставалось пару десятков футов, она была скрыта за кустом можжевельника. Оттуда не торопясь, вылез огромный свирепого вида пёс, и медленно двинулся в мою сторону.
Я остановился. Собака тоже встала от меня в трёх ярдах и оскалила огромные клыки. Мускулистое тело напряглось, готовясь к прыжку.
- Ко мне, Цербер! – раздался голос.
Из-за угла дома вышел огромного роста мужчина. Он был широк в плечах, настоящий Геркулес! Я опять взглянул на пса. Голова вроде бы одна[5]. Животное не торопилось откликаться на зов. Пёс не торопясь, подошёл ко мне и тщательно обнюхал, затем развернулся и, переваливаясь на толстых лапах, побежал к хозяину.
Великан остановился и разглядывал меня с расстояния десяти ярдов. Я вежливо поздоровался. Смотритель, если это был он, молча и не очень приветливо кивнул. Затем развернулся и вошёл в дом. Я сделал ещё несколько шагов, но Цербер дважды оглушительно пролаял в мою сторону, давая понять, что его хозяин считает нашу встречу законченной.
Что и говорить, приветливый мне достался сосед, невесело подумалось мне. И всё это в дополнение к мрачному дому, полному злющих крыс.
Зайдя в дом, я сразу же прошёл на кухню. Дева Мария! Будто ураган прошёлся по ней, хотя оба окна были закрыты. Мука рассыпана по всему полу, и всюду крысиный помёт; на полу, плите, даже в посуде.
Бессильная ярость охватила меня, взгляд блуждал по кухне в поисках кочерги. Значит, эти твари решили объявить мне войну, мстя за убитых сородичей. Не знаю, сколько времени стоял посредине разорённой кухни, но из оцепенения меня вывел лай, доносящийся с улицы. Сквозь мутное стекло была видна огромная фигура, у ног которой уселся знакомый мне пёс.
Я вышел на крыльцо. Великан стоял, держа в руке шляпу, седые волосы и аккуратно подстриженная борода обрамляли загорелое, дублёное от морского ветра лицо. Рядом на земле стояла плетёная корзина.
- Вы, барин так поспешили уйти, а ведь я хотел угостить вас рыбой.
Я, как мог, выдавил из себя приветливую улыбку.
- Твой свирепый друг доходчиво объяснил мне, что я должен уйти подобру-поздорову.
При моих словах Цербер приветливо завилял хвостом, его собачий взгляд был само дружелюбие.
- Неправда ваша, барин. И вовсе он не свирепый, а лучшего помощника мне и не сыскать. Просто вы для него пока чужой.
- А ты, стало быть, смотритель маяка и дамбы.
- Ваша правда, барин. Тобиас я, Тобиас Ланге[6].
- Что ты всё заладил, барин, да барин. Зови меня Генрих. Договорились?
- Воля ваша, ба… герр Генрих. Так могу я рыбу занести на кухню?
Я вздохнул.
- Боюсь, Тобиас, что я не успею угоститься твоим подарком.
- Это ещё почему? – наморщил тот загорелый лоб.
Я пригласил его в дом. Верный Цербер остался сидеть у крыльца.
Увидев разгром в кухне, Тобиас присвистнул.
- Крысы?
С обречённым видом я кивнул.
- Я здесь недолго, всего-то три года, - начал смотритель. До этого рыбачил на Борнхольме, а родом из Гамбурга. Так вот, рассказывали мне, что лет двадцать назад, когда в Любеке стояли французы, да покарает их Господь, Городской совет повёл непримиримую борьбу с крысами. Твари эти умные и хитрые. Быстро научились распознавать и обходить ловушки, яды их не брали. Крысоловы из сил выбились. И тут в магистрат заявился аптекарь. В Любеке без году неделя, сам жидовского роду-племени.
- Постой, постой! – остановил я его. – Если ты хочешь пересказать мне легенду о крысолове из Гамельна, то я её знаю.
Тобиас обиженно засопел.
- Так вы дослушайте, герр Генрих.
- Конечно, конечно, продолжай, - хлопнул я его по плечу.
Надо сказать, что и сам отнюдь не маленького роста, я с трудом дотянулся.
- Так вот, аптекарь этот взялся вывести всех крыс в городе. Неделю он не выходил из своей аптеки, готовил какое-то снадобье. Наконец вынес ведро мерзко пахнущей жидкости, и велел слегка смазывать ею возле крысиных нор. На следующий день многие любекцы увидели, как из города на север, к морю шли полчища крыс. И шли они медленно, будто спали на ходу. Ну подростки и некоторые взрослые устроили им кровавые проводы; били камнями и палками, топтали конскими копытами и давили повозками. Говорят, да самого Травемюнде вся дорога была усеяна трупами мерзких тварей. И вроде бы пару сотен спрятались в подвале вашего дома. А что, здесь им раздолье! Батюшка-то ваш редко тут бывал, а в подвале должна быть мука и другие продукты.
Смотритель замолчал, доставая из кармана своей рыбацкой куртки трубку.
- Весьма занимательная история, - счёл нужным заметить я.
- А мне сдаётся, что старый еврей сварганил зелье, от которого крысы впали в полубеспамятство, и подались из города, словно какая-то сатанинская сила влекла их оттуда. Жиды, они на такие штуки мастера, уж вы мне поверьте. Только зря вот горожане стали вслед убивать их. Те из тварей, что в этом доме схоронились, затаили злобу на весь род людской. А поскольку крысы – изобретение дьявола, а вовсе не создания Отца нашего небесного, то ожидать от них можно всякого.
- Хочу осмотреть подвал, - взглянул я в окутанное табачным дымом лицо Тобиаса. – Не желаешь составить мне компанию?
- Отчего же не составить. Вот только думаю, Цербер нам не помешает. Верно герр Генрих?
С этим трудно было не согласиться, вскоре мы втроём спускались в подвал. Первым там оказался пёс, и мы услышали его угрожающее рычание. Я спустился следом, держа канделябр в левой руке и кочергу в правой. Огонь высветил небольшое пространство огромного подвала. Углы его были во тьме, и Цербер вертясь на задних лапах издавал грозные рыки. Я пригляделся. Из тьмы нас смотрели десятки горящих глаз-бусинок. Да, уж здесь эти мерзкие животные чувствуют себя как дома!
- Эх, не помешал бы здесь мой большой фонарь, - раздался голос смотрителя.
Рядом с лестницей у стены стояла пара огромных тюков. В одном мы обнаружили кофейные зёрна, другой был полон высушенных листьев китайского чая.
- Чёрт возьми, а я богат как Крез!
В это мгновение из-за тюков по полу мелькнула в колеблющемся свете какая-то тень. Но огромный Цербер оказался на удивление проворен. Клацнули зубы и мы увидели в его пасти трепыхающегося в агонии зверька. С довольным видом он бросил добычу к ногам хозяина.
- Молодец Цезарь! – Тобиас потрепал своего пса по загривку.
Ещё в подвале оказалось много всякого колониального товара: кроме чая и кофе, виргинский табак, пряности из далёкой Индии, несколько бочек с русским дёгтем. Оказывается, мой отец использовал этот дом как склад. Но откуда у скромного члена магистрата такое богатство?
- Скажи Тобиас, - спросил я после того, как мы выбрались наверх, - вот ты говорил, что батюшка мой бывал здесь редко. Это, что же, получается, что дом большую часть времени оставался пустым?
- Почему пустым? Жил тут Клаус со своей Эльзой.
- Кто такой Клаус? – спросил я, ибо ни слугу с таким именем, ни ещё кого-нибудь имеющего отношения к нашей семье я не знал.
- Почём мне знать? Клаус – он и есть Клаус. Отец ваш раз в месяц приезжал, на пару часов не больше. Клаус его на крыльце встречал, и провожать всегда выходил. Да ещё Клаус этот лодку иногда у меня брал, чтобы порыбачить. А жена его пирогами с рыбой меня угощала. Вкусные были пироги! Сам-то я одинок, не довелось мне жениться.
- И куда он делся, этот Клаус?
- По всему выходит, утонули они оба прошлой весной.
- Что, и Клаус и Эльза?
- В прошлом году, в конце мая взял Клаус мою лодку порыбачить. В пятницу это было, потому что каждое утро в этот день ко мне из магистрата приезжают. Эльзу свою туда зачем-то посадил. А вечером нашёл я лодочку свою разбитой на скалах, а пару эту с той поры здесь никто не видел. Только cдаётся, герр Генрих, что-то здесь не чисто.
- Почему же?
Тобиас хитро посмотрел на меня.
- Каждую пятницу, в полночь, вон в тех двух окнах вашего дома загорается свет. Вот уже целый год. Я как-то раз подошёл и увидел и увидел в окне силуэт.
- И что это был за силуэт? – спросил я, затаив дыхание.
- Бьюсь об заклад, это была она.
- Да кто она?
- Эльза, жена Клауса.
- А самого Клауса ты не видел?
Смотритель помотал седой головой.
- Меня тогда такая жуть взяла, что я бросился наутёк, крепко-накрепко запер дверь своего дома. А Цербер полночи выл.
- И что он так каждую пятницу воет?
- Как полночь пробьёт, так он воет, но немного, а в ту пятницу полночи выл. Да и я всю ночь глаз не сомкнул.
- А ведь сегодня пятница, Тобиас, - задумчиво сказал я.
Он посмотрел на меня с участием.
- Можете переночевать у меня, герр Генрих. Стакан превосходного шнапсу я вам обещаю.
- Милый Тобиас, спасибо, - я пожал его огромную руку. – Но я, пожалуй, откажусь.
- Как знаете. Цербер, домой! Рыбу-то я почистил, вам осталось лишь подогреть сковороду. Авось, раз в этом доме живая душа завелась, призрак Эльзы не появится нынче.
И он пошёл к своему домику, огромный как сказочный великан, вслед за убежавшим вперёд псом.
Я раздумывал, но совсем немного.
- Тобиас! – позвал я, выйдя на крыльцо.
- Да, герр Генрих!
- Не мог бы ты мне одолжить своего пса на эту ночь.
В выцветших глазах промелькнула едва заметная улыбка. А может быть, мне показалось, и я поспешил добавить:
- Уж больно ловко он расправляется с крысами. А я его рыбой покормлю.
Теперь уже великан улыбнулся во весь свой щербатый рот.
- Отчего же не одолжить. Рыбу-то он любит, настоящий морской пёс. Цербер! – зычно крикнул он.
Пёс не заставил себя долго ждать. Смотритель потрепал его за ухом.
- Остаёшься с молодым господином. Слушайся его во всём, да смотри, веди себя прилично!
Цербер звонко пролаял два раза. Надеюсь, что это означало у него согласие.
- Пошли, Цербер!
Пёс не торопясь, проследовал за мной на кухню. Мы пришли вовремя. Две крысы уже подбирались к корзине с рыбой. Одну Цербер тут же размазал по полу своей огромной лапой, вторая бросилась наутёк, но далеко убежать не смогла, один прыжок и мощные челюсти сомкнулись у неё на спине.
- Вот это да! – воскликнул я. – Интересно, сколько твой хозяин запросит за тебя?
Пёс пролаял три раза.
- Три талера? Я готов заплатить и больше.
Склонив голову набок, животное посмотрело на меня. И клянусь, в собачьем взгляде мне виделось недоумение.
Я заглянул в корзину и присвистнул. Старый Тобиас преподнес мне поистине королевский подарок. Морская форель была длиной около фута, а ведь рыба эта встречается в здешних водах всё реже и реже. Остальные три рыбины, насколько я разбирался, были лососины.
Щедро поделившись с Цербером, положил перед ним две лососины, а свою долю решил запечь на угольях.
Мы славно поужинали, хотя в доме не было ни капли вина. Но я рассудил, что этой ночью вино было бы мне плохим помощником. После ужина отправился закрывать тяжелую крышку люка, ведущего в подвал, а Цербер зорко следил за двумя дырами в полу кухни. Впрочем крысы не появлялись, учуяли, мерзкие твари, что у меня появился опасный для них помощник.
Я выглянул в окно. Ночное небо над морем наполнилось россыпями звёзд, тусклый свет луны отражался в водах. Да ещё с башни спасительный свет Аргандовой лампы[7] устремлялся сквозь бескрайнюю тьму, словно лучик надежды.
Настенные часы в столовой пробили полночь. Увлечённый картинками ночного моря я пропустил сигнал этот мимо ушей.
И тут Цербер завыл. Всё это было так неожиданно, что я испуганно обернулся, чуть не вывихнув себе шею.
Пёс выл, задрав морду, освещённый лишь пылающими угольями кухонной плиты. Его собачий взгляд был устремлён в прихожую. Где была лестница, ведущая на верхний этаж. А там комната, где, если верить Тобиасу, каждую пятницу зажигался свет, и женский силуэт виднелся в окне.
Я зажёг самую большую свечу, в нерешительности постоял у лестницы. Встряхнул головой, смахнув с себя наваждение. Пять лет я занимался физическими опытами, и не верю в призраков!
- Не хочешь составить мне компанию?
Животное перестало выть и виновато взглянуло на меня. Уж лучше я здесь, на кухне покараулю, чтобы вредные грызуны вновь не учинили какого-нибудь безобразия, говорил его взгляд.
- Ну, как знаешь, - пробормотал я, ставя ногу на первую ступеньку.
В комнату, что находилась в самой середине коридора, дверь была приоткрыта и сквозь щель в тёмный коридор пробивалась полоса света.
Решительно направился туда. Половицы под башмаками предательски заскрипели, тут же погас свет, будто кто-то задул свечу. Ну, ничего, у меня есть своя!
- Кто здесь? – крикнул я, распахнув дверь.
Вместо ответа увидел на мгновение взмах чёрного крыла. Пламя свечи метнулось в сторону и погасло, растворилось во тьме комнаты. Справа от меня что-то прошелестело, следом в коридоре раздался скрип половиц и стук каблуков. Пока, чертыхаясь, выбивал огниво, пока зажигал свечу, звуки шагов исчезли.
Цербер встретил меня внизу, держа в зубах жирную крысу, которую торжественно и положил у моих ног.
- Мимо тебя никто не пробегал?
Умный пёс три раза пролаял. Да и дверь, я убедился, была закрыта изнутри.
Неужели «призрак» ещё в доме?
Я опять поднялся наверх и обошёл все пять комнат, заглядывая в шкафы и даже под кровати. Никого и окна закрыты! И лишь после получаса поисков обнаружил в противоположном от лестницы конце коридора дверь. Она была под цвет стены, поэтому и не бросалась в глаза при беглом осмотре. За ней оказалась лестница, ведущая вниз. Ну что ж, теперь я знаю, что в моём доме есть чёрный ход!
Северный ветер пригнал тучи, звёзд уже не было видно, да и круглая час назад луна стала похожа на серп. Я выскочил во тьму в лёгких башмаках, бришах[8], даже без жилета. Порывистый октябрьский ветер тут же задул свечу и бесцеремонно забрался под ворот моей рубашки. Надо ли говорить, что таинственный незнакомец, проникший в мой дом, бесследно исчез.
Всё же я бросился к дороге, для чего пришлось обойти дом. Но за первым же углом, что-то огромное нависло надо мной и прижало к стене, а в грудь упёрся острый и холодный кусок железа.
- Пресвятая Дева Мария! Герр Генрих, это вы?
- Нет Тобиас, это твой Цербер, только вставший на задние лапы, - отвечал я, осторожно отводя от груди острие гарпуна.
- Я видел её! – зашептал мне в ухо смотритель, обдавая запахом не самого лучшего шнапса.
- Кого, её?
- Эльзу, вернее её призрак.
- Ты уверен?
- Честно говоря, нет, - ответил старик, опустив седую голову.
Из дальнейших расспросов выяснилось, что смотритель, снедаемый любопытством, а возможно тревогой за своего пса (не за меня же!), взял свой рыбацкий гарпун и отправился к нам на подмогу. Перед этим для храбрости выпил самую малость. К тому времени таинственный пришелец успел ретироваться, и великан лишь услышал стук копыт и скрип колёс уезжающего в сторону города экипажа.
- Подведём итоги, - сказал я, когда мы с Тобиасом вернулись в дом. – Кто-то ловко загасил мою свечу и, воспользовавшись темнотой, выскользнул из комнаты, и через чёрный вход на улицу. Ты, стало быть, слышал шум отъезжающей повозки?
- Клянусь святым Ансгаром! Так же, как слышу сейчас вас.
- Из этого следует вывод, что тот, кто забирается в дом каждую ночь пятницы - человек из плоти и крови.
- Почему вы так решили, герр Генрих? – простодушно спросил Тобиас.
- Потому, что, будь это призрак, он нашёл бы более экстравагантный способ удалиться. Например, мог вылететь в окно.
- Вы, конечно, человек учёный, - во взгляде старика промелькнула жалость, должно быть, к моим шести годам, загубленным в университетских стенах. – Но неужели ничего не слыхали об Адской охоте?
Кто же не знал эту жуткую легенду о призраках, скачущих на лошадях вдогонку за несуществующей дичью?
- Но причём здесь Адская охота?
- Так призрак Эльзы тоже умчался на лошадях.
Мне ничего не оставалось, как пожать плечами. Не вступать же в спор с невежественным рыбаком!
Подумав так, тут же устыдился своих мыслей. Всё-таки Тобиас Ланге был славный малый, да и его пес, несмотря на свирепый вид и малосимпатичную кличку был под стать своему хозяину.
- В печи осталась рыба. Надеюсь, ты выпил не весь шнапс? Предлагаю захватить закуску и выпивку и подняться в башню. Бьюсь об заклад, там прекрасный вид.
Но в прихожей мы увидели Цербера, который напряжённо всматривался под лестницу. Шерсть на загривке у него встала дыбом, сквозь раздвинутые губы виднелись угрожающие клыки. Неужели опять крысы?
Мы подошли к псу и проследили за его взглядом. Весом почти в сто фунтов подвальный люк был поднят, хотя я лично после ужина опускал и закрывал тяжёлую крышку. Неужели это сделали крысы?
- Ему что-то не нравится, - прошептал рядом смотритель. - Пойду-ка, принесу с улицы свой большой фонарь.
Я взглянул на животное. И мне показалось, что в собачьих глазах был страх. Сомневаюсь, что его напугала подвальная тьма!
Вернулся Тобиас с фонарём. В другой руке он сжимал свой гарпун. Ваш покорный слуга взял в руки кочергу. К нашему удивлению Цербер отказался спускаться в подвал первым, предоставив это право своему хозяину.
Свет большого фонаря выхватил всю середину подвальной комнаты, и лишь по углам затаились зловещие тени. Мы обошли её всю, но никого не обнаружили. Лишь пару раз под ногами прошмыгнули серые хозяева.
- Но я точно помню, что закрыл крышку!
- Ах, герр Генрих, вы уж поверьте мне, старику, со мной тоже подобное случалось. Вроде бы твёрдо помнишь, что включил Аргандову лампу, через час выходишь на осмотр, а этот чёртов фонарь и не думает гореть!
Добрый старик, он меня успокаивал! Но когда мы шли к выходу, у меня было такое чувство, что за нами наблюдают чьи-то недобрые глаза. Уже поставив ногу на ступень лестницы, я резко обернулся. Взгляд наткнулся на тьму, ибо Тобиас уже преодолел половину лестницы со своим фонарём.
- А ну-ка, дай мне твой фонарь!
Ящик. Бьюсь об заклад, вчера его здесь не было. Он был кем-то втиснут между тюком с кофейными зёрнами из португальских колоний в Африке и огромным мотком русской пеньки. Сколоченный из сосновых досок, размерами примерно с кованый сундук, стоявший наверху в моей комнате. На нём чёрной краской были начертаны готические буквы:
ПУНКТ НАЗНАЧЕНИЯ – КОММУНА ШПИТАЛЬ, ОКРУГ ВАЛЬДФИРТЕЛЬ.
Насколько я был сведущ в географии, а я был сведущ, это где-то в австрийских Альпах, несколько сотен миль к юго-востоку отсюда.
На стене появилась огромная тень смотрителя маяка. Расшалившиеся от ночных событий нервы заставили меня резко обернуться. Ланге торопливо перевёл взгляд на ящик, но я успел заметить, что до этого он внимательно рассматривал меня. А может, в этом подвале у меня разыгралось воображение!
- Как ты считаешь, Тобиас, если этот ящик находится на моей территории, имею я право знать что там?
- Вне всякого сомнения, герр Генрих.
- Ну, тогда помоги открыть его. Очень надеюсь, что это не ящик Пандоры[9].
При помощи его гарпуна и моей кочерги мы его открыли. Внутри оказалась плотная промасленная бумага. Я осторожно развернул её.
- Странные железки, Тобиас, ты не находишь?
Старик неопределённо хмыкнул. Железки были похожи на причудливой формы пистолеты, только без замка, да и дуло слишком узкое, чтобы можно было забить в него приличную пулю. Ни приклада, ни деревянного ложа, ни огнива на этом странном изделии не было. Но, тем не менее, это было оружие. Не клистирная же трубка? Может Клотеры[10] изобрели что-то новое? Они мастера на подобного рода штуки.
Мои познания в оружии были более чем скромными, и ограничивались дуэльными пистолетами Жана Лепажа[11]. Я взял одно из этих странных изделий в руки. Рукоятка находилась почти под прямым углом, но для стрельбы с одной руки это оружие довольно тяжеловато, весило фунтов десять, не меньше.
Тобиас стоял рядом и смотрел на меня. Понимая, что выгляжу как абориген с берегов Чёрного дерева и Слоновой кости, впервые увидевший серебряную табакерку, положил железку обратно в ящик. Мысли в моей голове перепутались как клубок шерстяных ниток. Виной тому бессонная ночь с чередой странных, необъяснимых событий. Самое время посидеть в башне, глядя на умиротворяющую гладь моря. Ради этого даже готов выпить полпинты дешёвого шнапса. А потом как следует выспаться.
Правда, море в это осеннее утро было совсем не гладким. Северный ветер гонял по нему буруны волн, которые разбивались о камни на тысячи мелких брызг. Зато яблочный шнапс оказался не так уж и плох.
Старый рыбак сидел как изваяние, его выцветшие глаза были устремлены в морскую даль, словно он видел что-то, там, за туманом. Лишь время от времени его могучая ладонь подносила ко рту кружку с крепким напитком.
Я же размышлял о событиях прошедшей ночи; таинственном посетителе, загадочном ящике. Как учёный, я не люблю тайн, тем более тех, которые меня окружают, и теперь буду, одержим зудом, до тех пор, пока их не раскрою.
Следующие два дня прошли в борьбе с крысами. Наглые грызуны, должно быть, чувствовали себя подлинными хозяевами дома. А после того, как Цербер вернулся к хозяину, мерзкие животные обнаглели совсем. Они рыскали по всему дому, пожирая продукты и портя мебель. По нескольку раз за ночь я просыпался от их противного писка. Несколько крысоловок, расставленных у прогрызенных в полу дыр, не помогли, умные твари научились обходить их. На третью ночь проснулся оттого, что огромная жирная крыса забралась на мою постель и смотрела на меня злобно горящими в темноте бусинками глаз. Ещё пара таких ночей, и я просто сойду с ума!
Поздним вечером понедельника я сидел в домике смотрителя, попивая из кружки киршвассер[12].
- Герр Генрих, а почему бы вам не обратиться к аптекарю? - посоветовал Тобиас, выслушав мой рассказ об отчаянной борьбе с грызунами.
- А что, старый жид ещё жив?
- Ну, не настолько он и стар. Его аптеку вы найдёте у Голштинских ворот.
На следующее утро я отправился в Любек.
Аптеку нашёл довольно быстро. Она занимала весь первый этаж двухэтажного дома. Над дверью была надпись:
Иезекииль Франкенберг. ПРОВИЗОР.
Библейское имя и дворянская фамилия вызвали у меня горькую усмешку. Вряд ли этот провизор является потомком мистика из Лейпцига[13].
А в правом верхнем углу была нарисована красная шестиконечная звезда. Я немного изучал символику в Геттингене, и знал, что у евреев этот знак означает щит Давида. Но вот именно красную звезду я встречал на гербе Ротшильдов. Неужели аптекарь из семьи этих еврейских богатеев? Тогда понятно, почему у него столь благозвучная фамилия. Должно быть, он или его папаша отвалили за неё целую гору талеров!
Внутри было тихо, пахло, как обычно пахнет в подобного рода заведениях; карболкой, смесью трав, какими-то маслами. Я взял лежавший на прилавке молоток и два раза ударил по висевшему на медной подставке колокольчику. Через минуту из дверного проёма, ведшего вглубь дома, появилось испуганное девичье лицо. И тут же исчезло. Прошло ещё несколько минут в полной тишине. Наконец послышались неторопливые шаги, и к прилавку вышел невысокий человек в европейском платье. А что я ожидал увидеть; ермолку, чёрный лапсердак?
- Чем я могу быть полезен?
- Господин Франкенберг? – я попытался придать голосу как можно больше беспечности.
- Да, это я, - осторожно ответил аптекарь.
- Вы-то мне и нужны.
В тёмных глазах мелькнул испуг.
- Может быть, молодой господин желает вина? Я велю подать.
Он указал рукой на стол у окна.
- Пожалуй.
Я уселся в кресло, положив шляпу перед собой.
- Мозельское? Рейнвейн?
- Полностью полагаюсь на ваш вкус.
Назвать этого плюгавого представителя сынов Авраама господином Франкенбергом мой язык больше не поворачивался.
- Простите, а как мне вас называть? – спросил аптекарь, продолжая стоять за прилавком.
Пришлось представиться.
- Уж не сын ли вы нашего уважаемого члена магистрата?
Этого я отрицать не стал.
Франкенберг ушёл, видимо, отдать распоряжение насчёт вина.
Мозельское, урожая 1815 года было отменным и привело меня в благодушное настроение. Это видимо не осталось без внимания господина Франкенберга, и он, выйдя, наконец, из-за прилавка уселся за стул напротив.
- Так чем могу вам служить, герр Бреннер?
Стараясь быть кратким, как нас учили профессора (хотя сами таковыми не являлись), я изложил аптекарю суть своей просьбы.
- Слухи о моём, якобы волшебном эликсире сильно преувеличены, - заскромничал тот, - обросли легендами. Народ, сами знаете, склонен придавать сверхъестественный характер всему неизвестному.
- Так вы мне поможете?
- А чего вы хотите, герр Бреннер? Чтобы крысы оставили дом, или передохли в своих норах?
Воспоминание о наглых тварях, последнюю неделю отравляющих мне жизнь не оставило от благодушия и следа.
- Последнее было бы предпочтительнее. Разумеется, я хорошо заплачу.
- Я не возьму с вас деньги, герр Бреннер, - аптекарь пристально посмотрел на меня.
- Вот как?
Чтобы еврей отказался взять деньги, мир должен сильно измениться!
- У меня в услужении есть девица. Она христианка, но немного не в себе. А у вас, я так понял, нет домработницы.
- Объясните, что значит, не в себе?
- О, ничего страшного! Лёгкая степень идиотизма. Но работница, уверяю вас, отменная. Агата! – позвал он.
Прошло не менее двух минут, прежде чем к прилавку вышла та самая обладательница испуганного взгляда. Внешность у неё была самая обыкновенная. Этакая белокурая Гретхен, в меру хорошенькая. Вот только в голубых глазах кроме испуга не читалось ничего: ни какой-либо мысли, ни даже кокетства, присущего девицам в этом возрасте. И впрямь идиотка!
- Агата умеет делать всё, - стал загибать свои маленькие пальчики аптекарь, - готовить, стирать, мыть посуду…
- Я согласен! Сколько вы хотите, чтобы я платил ей?
- А это уже на ваше усмотрение, герр Бреннер. Тщу себя надеждой, что вы не обидите бедную девушку.
- Можете во мне не сомневаться, - любезно улыбнулся я.
Вот хитрая бестия! Уж я-то знаю, что все денежки, что заплачу несчастной, попадут в твои цепкие руки!
- Значит, завтра утром я отправлю к вам фиакр с Агатой и эликсиром.
Дело было решено и я, откланявшись, вышел на улицу. Предстояло ещё закупить кое-что для физических опытов, поэтому следующие два часа были посвящены хождению по любекским лавкам.
Наняв возницу и наказав ему привезти все купленные вещи к пяти часам пополудни к дому, я отправился в трактир подкрепиться. И уже в начале шестого возница заносил в дом лейденские банки, пару янтарных шаров, четыре вольтовых столбика, 10-футовый кусок железной проволоки и железный же лист. Всё это необходимое для получения гальванического элемента и в дальнейшем электричества было перенесено в мою комнату, что на верхнем этаже.
Наука, вот, что спасёт не только меня, но и всё человечество! Что мне крысы, что мне незваные ночные гости, когда я собираюсь оседлать молнию! До полуночи я собирал гальванику, чтобы начать опыты с электричеством. Странно, но грызуны меня не тревожили, из чего я сделал вывод, что даже они уважительно относятся к науке! Эту ночь проспал как убитый, и проснулся от звона дверного колокольчика. В окно был виден отъезжающий фиакр, и бедная идиотка, стоящая у входа. Впрочем, не так уж она и безнадёжна, раз догадалась позвонить. - Доброе утро, Агата! – поздоровался я, открыв дверь. Та промолчала, даже не взглянув. Её взор был устремлён куда-то в землю, словно дурочка искала упавшую монетку. Ну, да ладно, я не в обиде! Тем более утро было действительно добрым. Обычно скупое в это время года балтийское солнце, проливало мягкий свет на наши суровые берега. В руках у девушки была тёмная бутыль, должно быть с заветным эликсиром, который подарит мне вожделенное спокойствие. Она молча сунула её мне в руки и вошла в дом, слегка оттеснив меня круглым плечом. К горлышку бутылки была прикреплена записка, в которой Франкенберг со всей обстоятельностью объяснял, как применять противокрысиное средство. Надо было смочить этой жидкостью маленький кусок сыра и бросить в нору, откуда появляются грызуны. Причём в каждую нору надо бросить не менее пяти кусочков. После этого тщательно вымыть руки дёгтярным мылом. Таких нор на первом этаже я насчитал восемь, и, не мешкая, принялся за работу. Агата тоже не теряла времени даром, мыла кастрюли и кухонные горшки. Через два часа и кухня, и столовая сияли чистотой, пришёл черёд второго этажа. В свою комнату девушку я не пустил, боясь за электрическую машину. Нисколько не расстроившись, та принялась чистить и мыть коридор с четырьмя оставшимися комнатами. В два часа пополудни за ней приехал фиакр. Агата получила от меня полгульдена и приглашение явиться через три дня. Кажется, моя жизнь в этом доме начинала налаживаться. Чистота и порядок, которые мы, немцы, так любим, глядела из всех углов. Даже крысы притихли в своих норах. Наверное, отведали сыра с еврейским ядом и у них начались желудочные колики. Во всяком случае, хотелось, чтобы это было именно так. К тому же моя электромашина, чёрт возьми, работала! После ухода Агаты попробовал завести её, и вот, получилось! Я выглянул в окно, и в свете умирающего осеннего дня увидел смотрителя маяка, прогулявшегося возле дома со своим верным Цербером. Привезённая из Любека бутылка мозельского стояла на столе, и надо было отблагодарить славного старика за его доброту. - Тобиас! Не желаешь составить мне компанию? Увидев в раскрытое окно бутылку вина, тот охотно кивнул, и вскоре мы втроём сидели на кухне. В печи весело потрескивал огонь, Цербер спал, положив на лапы голову, а мы вели неспешную беседу. - Так вы были у аптекаря, герр Генрих? – спросил смотритель. В его взгляде сквозило уважение. - Храбрый вы человек. - А в чём храбрость, Тобиас? – засмеялся я. – Чтобы зайти в аптеку? - Так ведь люди говорят, что старый жид – злой колдун. Запросто может на человека морок навести. - Ох, Тобиас, я в эти предрассудки не верю. Посмотри, за окном девятнадцатый век, век торжества научного гения. - Я человек неучёный, герр Генрих. Хотя в маяках знаю толк. - Идём, я кое-что покажу тебе. Мы поднялись ко мне в комнату. При виде электромашины глаза старика стали удивлённо-восторженными, как у младенца. Всё-таки есть в нашем народе уважение к науке! Иной мракобес назвал бы моё детище дьявольской забавой. А простой смотритель рассматривал его с детским любопытством, да ещё и вопросы толковые задавал. - Вот смотри! Я начал быстро крутить рукоятку. Тобиас протянул руку к батарее. - Не трогай! Удар может быть очень болезненным, тем более, что моя батарея состоит из пяти лейденских банок. Чем их больше, тем сильнее сила электричества. И как бы в подтверждение этому из проволоки в железный лист ударила маленькая молния. - Да вы тоже колдун, герр Бреннер! – воскликнул старый рыбак. – И сдаётся мне, посильней аптекаря. Но его глаза при этом выражали не суеверный испуг, а скорее восторг первооткрывателя. - Наука, Тобиас, это не колдовство, а победа человеческого разума! Наши забавы прервал бешеный лай Цербера. - Что-то случилось, - в голосе смотрителя прозвучала тревога. Мы бросились вниз. То, что увидели на кухне, повергло нас обоих в трепет. Впрочем, за Тобиаса ручаться не могу, но мои волосы встали на голове дыбом.
Пёс стоял, прижавшись к стене. Вокруг него полукругом готовились к атаке не менее полудюжины крыс. Но это были какие-то другие крысы! Каждая размером с большого кота, и весила не меньше двадцати фунтов. Чуть в стороне конвульсивно дёргала задними лапами ещё одна. Должно быть, испытала на себе силу собачьих челюстей.
- Господи Иисусе Христе и Дева Мария!
Тобиас перекрестился.
На шее и боках Цербера были многочисленные раны, из которых струилась кровь. Видимо схватка для славного пса была нелёгкой.
Слава святому Якобу, кочерга была недалеко от меня. Мой огромный друг достал из-за пояса рыбацкий нож.
Твари не обращали на нас внимания, подбираясь к израненному псу. Я нанёс одной из них удар, целясь в голову, и с удовольствием услышал, как хрустнули кости. Но тут же почувствовал острую боль в ноге. Другая гигантская крыса вцепилась в мою лодыжку своими острыми зубами. Тобиас ловко ударил её ножом под самую челюсть. А тут и Цербер бросился в атаку.
Как пишут в романах, битва закипела с новой силой. Через минуту от идеального порядка, наведённого Агатой в кухне, не осталось даже воспоминаний. Кастрюли раскиданы по всему полу, перевёрнутые стулья, и кровь. Кровь была повсюду; на полу, на стенах.
Мы стояли с Тобиасом спина к спине, а вокруг валялись издохшие твари. Я насчитал восемь трупов.
И посредине кухни пошатываясь на четырёх лапах, стоял Цербер. Его собачьи глаза выражали смертную тоску, шерсть была в кровавых потёках. Сделав два неуверенных шага по направлению к нам, он рухнул на бок.
Смотритель бросился к нему. Пёс лизнул руку старика, его задние лапы судорожно дёрнулись. В общем, смерть, не очень весёлое зрелище. Даже, если это смерть собаки.
Для Тобиаса Цербер был не просто собакой. Это я понял, когда увидел скупую слезу, скатившуюся по загорелому лицу.
В углу кухни послышался шум. Обернувшись, я увидел, как из дыры в полу лезет крысиная морда. Глаза горят злобным огнём, жёлтые зубы оскалены.
О, мой Бог! Вон и ещё одна! Снизу из подвала доносился адский шум, будто черти устроили там пляски. Пол под ногами дрожал и вибрировал.
- Надо уходить, Тобиас! – потянул я за рукав своего друга.
Огромным тварям дыры были явно малы, и они остервенело грызли дерево, пытаясь их расширить. Я пошарил по кухонному столу и схватил, что первым попалось под руку. Это оказалась бутыль с остатками яда, который мне дал аптекарь. Целя в голову, всё же промахнулся, сосуд ударился о стену прямо над головой гигантского грызуна и разбился. Жидкость жёлто-зелёного цвета стекала вниз. Животное, издав противный писк, принялось слизывать её, и было видно, что это доставляло крысе удовольствие. Тут и сыр был не нужен.
Старик взял на руки своего мёртвого друга, мы выбежали из кухни, захлопнув за собой дверь. Жаль, что подпереть её было нечем!
- На улицу, быстрей!
Меня охватила безумная мысль. Скорее на улицу, а проклятый дом поджечь!
Но входная дверь была заперта, причём изнутри. Ударил плечом, да куда там! Дубовые доски, толщиной около пяти дюймов, поддадутся только тарану.
Времени на раздумье не было. Дверь в кухню приоткрылась, явив нам отвратительную оскаленную морду.
- Наверх!
По пути к лестнице со всей силы пнул дверь ногой. Хруст крысиной челюсти вызвал на моём лице жестокую усмешку.
Там, на втором этаже был чёрный вход, но, преодолев первый пролёт, я вспомнил, что запер его. Ключ остался на кухне, на полке с посудой.
Мы ворвались в мою комнату, и я сразу бросился к окну. Внизу, в пятнадцати футах была жёсткая каменистая земля. Шансов приземлиться, не переломав себе ноги, было не много.
Дверь была закрыта на щеколду, но я видел зубы этих тварей. Что им стоит прогрызть в двери огромную дыру.
Схватив свой баул, принялся вытряхивать содержимое на пол. Вот он! Двуствольный английский пистолет может увеличить наши шансы на выживание.
И тут взгляд мой упал на электромашину.
- Тобиас, помоги!
Вдвоём мы подтащили её к двери. Другой конец железной проволоки привязал к медной ручке.
Снаружи крысы уже начали обрабатывать дверь, и я принялся крутить рукоятку. Тобиас, тем временем, со знанием дела зарядил оба ствола и встал рядом, направив пистолет на дверь. Несмотря на наше положение, умение логически мыслить не покинуло меня, и я задался вопросом. Откуда простой рыбак умеет обращаться с оружием? Впрочем, тут же нашёлся и ответ. Может быть, служил в солдатах, наверное, и воевать доводилось.
Руки уже устали вращать рукоять, а должного заряда всё не было. Вот уже между дверью и полом появилась дыра, которая становилась всё больше, и вскоре зубы вцепились в край железного листа. Мой друг прицелился.
Есть! В лист ударила искра, и запахло палёной шерстью. Дохлая тварь так и застряла в этой дыре.
- Тобиас! – закричал я. – Надо освободить дыру. Пусть их больше попадёт на металл, пока разряд достиг наивысшей мощности.
Смотритель схватил кочергу и вытолкнул труп из прогрызенной дыры, стараясь при этом не задеть железный лист. Тут же показалась морда следующей твари, которую постигла участь первой, и старик вновь вытолкнул её в коридор. Так продолжалось четыре раза, а потом за дверью наступила тишина. Лишь я продолжал крутить рукоятку плохо слушающимися руками.
- Герр Генрих! – на плечо мне легла тяжёлая рука. – Кажется, они ушли.
Мне с трудом удалось разжать пальцы, и некоторое время мы прислушивались. В доме было тихо, как в пустом гробу, да простят мне это не совсем удачное сравнение. Может быть, эти твари затаились, и ждут, когда мы выйдем, чтобы напасть?
- Ну что ж, - подвёл итог Тобиас, - мы живы, у нас есть два выстрела, нож и тяжёлая кочерга.
Он знаком попросил меня помочь отодвинуть от двери нашу электромашину.
- Вы чуточку приоткройте дверь, а я буду держать её под прицелом.
- Зажги свечу, - сказал я, в коридоре тьма хуже египетской.
Храбрый старик выглянул в коридор, держа в одной руке пистолет, в другой свечу. Время тянулось нестерпимо долго, пока, наконец, не появилась его удовлетворённая физиономия.
- В коридоре никого, - сообщил он.
Мы вышли в коридор; впереди – Тобиас со свечой и пистолетом, за ним я с ножом и кочергой.
У двери моей комнаты лежало друг на дружке четыре тушки. Смотритель нагнулся и колеблющееся пламя свечи осветило эту неприятную картину. Каждая особь была размером с дикого лесного кота.
Двери в остальные четыре комнаты были целы и закрыты. Через каждые два шага останавливаясь и прислушиваясь, мы дошли до лестницы и спустились.
В разгромленной кухне тоже никого. Если не считать восьми убитых нами особей.
Входная дверь не поддавалась, и я вылез через окно в комнате прислуги. Снаружи дверь оказалась подпёрта толстым бревном.
Тобиас забрал мёртвого Цербера и через полчаса мы сидели в его домике. Я потягивал шнапс прямо из бутылки, а хозяин бинтовал мою покусанную ногу, предварительно промыв тем же напитком рану.
- Я ничего не понимаю, Тобиас. А ты?
- Сдаётся, что кто-то хочет вашей смерти, герр Генрих.
- Но кто? Меня шесть лет не было в Любеке, уехал, едва исполнилось семнадцать, и врагами обзавестись здесь не успел. Да и в Геттингене я никому не сделал зла.
- Может, кто-то из врагов вашего покойного батюшки?
- Увы, я не знал ни его врагов, ни его друзей. Да и его самого знал не очень хорошо. Целыми днями пропадал на службе, дома появлялся, когда все уже спали. А я всё удивлялся, неужели магистрат работает до позднего вечера? Даже, когда десять лет назад умерла мама, отец не стал уделять мне больше времени.
- Так вы с малолетства без родительского внимания?
- Выходит так, - вздохнул я. – Правда у нас была домработница. Достойная женщина, вдова. Она жила в нашем любекском доме с дочерью, примерно моего возраста. Хорошо помню, как в детстве мы играли с Анной. Так звали девочку.
- И куда они потом делись?
- Они были откуда-то из Австрии. Когда мне исполнилось четырнадцать, отец посчитал, что не годится вполне взрослому юноше жить под одной крышей с двумя, как он выразился, особями женского пола. Я был отправлен в пансион, а Анна с матерью вернулись в свою деревню.
Воспоминания отрочества захлестнули меня. Даже представил вкус отвара, которым меня поили от простуды.
И вдруг меня осенило.
- Аптекарь! Когда я разбил бутыль с эликсиром о стену, одна из гадин принялась жадно лизать жидкость. Клянусь святым Якобом, мерзавец дал мне совсем не яд! Я не знаток в медицине и химии, но где-то читал, что существуют травы и растения, настой из которых позволяет увеличить мускулатуру и повысить выносливость. Ну, а уж средств для возбуждения агрессивности в наше время и вовсе очень много.
Тобиас встал во весь свой гигантский рост.
- Если это действительно так, гнусный иудей за всё ответит! Как ваша нога, герр Генрих?
Я встал и сделал пару шагов. Нога была в порядке.
- Ну что, прямо сейчас идём в город? Я готов.
Время перевалило далеко за полночь, когда мы стояли перед вывеской с красной пятиконечной звездой в правом верхнем углу.
Примерно минут через пять на наш настойчивый звонок дверь открыла заспанная, но всё равно испуганная Агата.
- Где твой хозяин? – грозно спросил её Тобиас.
Я тронул старика за рукав. Всё-таки добрая[14] девушка ни в чём не виновата.
Мы вошли внутрь, и почти тут же к прилавку вышел Иезекииль в домашнем халате и ночном колпаке. Увидел меня, и его и без того на выкате глаза чуть не выскочили из орбит.
- Чем могу…
Мой друг в мгновение оказался за прилавком и сдавил своей огромной ручищей горло аптекаря.
- А ну признавайся, отродье иудино, что ты прислал молодому господину?
Лицо Франкенберга покраснело, из горла слышались хрипы. Некоторое время я наслаждался этим зрелищем, но когда лицо из красного стало пунцовым, похлопал по могучему плечу.
- Осторожно, Тобиас, ты свернёшь ему шею. Не лишай меня удовольствия самому отправить мерзавца в преисподнюю.
Великан ослабил хватку. А я достал из кармана сюртука свой двуствольный пистолет.
- Иезекииль Франкенберг! Если вы сейчас же не расскажете нам всё, мне ничего не останется, как пустить вам пулю в лоб!
И я направил своё оружие аптекарю между глаз.
Пунцовость на его лице тут же сменилась мертвенной бледностью.
- Герр Бреннер, я не понимаю, о чём вы?
- Не притворяйтесь! Всё-то вы понимаете! Что за гадость вы дали мне. От неё крысы преисполнились ярости и увеличились в три раза.
- Клянусь, я приготовил вам самый сильный яд!
- Значит, не хотите говорить правду? – я взвёл курок. – Ну что ж, молитесь своему еврейскому богу. Хотя он вас вряд ли услышит, вы ведь служите дьяволу.
- Герр Бреннер! – взмолился аптекарь. – Вы же учёный человек! Я готов вам показать все ингредиенты, из которых состоит отрава…
- Сейчас ты можешь показать нам всё, что угодно. Но час назад огромные твари чуть не разорвали нас на куски.
Я ткнул ему дулом в лоб. Но тут входная дверь раскрылась, и в аптеку вошёл полицейский офицер в сопровождении двух стражников. Чуть позади них стояла бедная дурочка.
- Вы должны понять нас господин Бреннер! Вы угрожали господину Франкенбергу оружием. А он, между прочим, является уважаемым жителем нашего города.
- Да, я слышал про эту историю с крысами…
- И лишь учитывая заслуги вашего покойного отца, а также то, что господин Франкенберг отказался подавать на вас жалобу…
- Освободите Тобиаса Ланге, - обратился я к члену магистрата. – Он в этой истории совершенно не при чём.
Чиновник осуждающе покачал головой, но распоряжение дал.
На улице я нанял старику Ланге фиакр, чтобы добрался до маяка, который и так всю ночь оставался без присмотра.
Сам же в нерешительности остался стоять на улице, кажется, эта была Мариенштрассе. По правде говоря, идти мне было некуда. Проклятый дом этот принадлежал не мне, а магистрату. Вот пусть городской совет и разбирается с той чертовщиной, что там творится! А мне есть куда податься. В конце концов, уеду в Кенигсберг к своему приятелю Каспару.
Прямо передо мной остановился закрытый экипаж. В маленьком окошке я узрел физиономию Иезекииля Франкенберга.
- Прошу! – распахнул он дверцу.
Поскольку я стоял в нерешительности, настойчиво повторил:
- Садитесь, господин Бреннер!
А почему бы и нет? Я забрался внутрь. Аптекарь ударил в стенку, и кучер тронул лошадей с места.
Некоторое время мы молчали, рассматривая друг друга.
- Господин Бреннер, - наконец разлепил пухлые губы аптекарь. Вчера вы упомянули о каких-то гигантских крысах.
- Ну да, каждая размером с крупного кота.
- Я, знаете ли, потратил немало лет на изучение этих животных, и с уверенностью могу сказать, что серая крыса редко превышает в размерах пятнадцать дюймов.
- Эти огромные и злющие появились после того, как я положил в норы ваш так называемый эликсир.
- Клянусь, я приготовил вам самый эффективный яд. Изучая rattus norvegicus[15], я пришёл к выводу, что у животных этих очень сильно развито чутьё. Видят они неважно, обоняние и слух включаются лишь на очень коротких расстояниях, но всё это компенсируется необычным устройством психики. Не поверите, но за короткое время они научаются распознавать яды. Поэтому всё время приходится выдумывать что-то новое. А тут, если верить вам, такой необычный случай.
- Мы со смотрителем чуть не были съедены крысами, а вы рассуждаете о необычности?
- Я понимаю ваше возмущение, господин Бреннер, - он похлопал меня по коленке. – Но у меня одно объяснение случившемуся: кто-то подменил сосуды. Прошу вас, расскажите мне о вчерашних событиях в вашем доме.
Мне пришлось поведать Франкенбергу эту жуткую историю. Слушал он очень внимательно, изредка кивая головой.
- Я хотел бы взглянуть на трупы, - изрёк он, когда я закончил.
- Если у вас хватит смелости войти в дом. Предупреждаю сразу, я туда ни ногой.
- Успокойтесь, господин Бреннер. Изучая этих животных, я стал чувствовать опасность также как и они, и уже на пороге я скажу вам, угрожает нам что-нибудь в этом доме или нет.
Через час Франкенберг стоял на крыльце злосчастного дома, приложив ухо к двери. Что он мог услышать за толстой дубовой доской?
Ваш покорный слуга благоразумно держался чуть поодаль, в любую минуту готовый дать дёру. Наконец, аптекарь, покачав головой, открыл дверь и обернулся ко мне.
- Прошу.
- Нет уж, увольте.
- Чего вы боитесь, господин Бреннер? Действие любого эликсира рано или поздно заканчивается.
- Тогда вы первый.
Пожав плечами, аптекарь вошёл внутрь. Я, чуть помедлив, двинулся следом.
- Мне не терпится увидеть трупы этих чудовищ.
Но в кухне никаких туш убитых нами крыс не оказалось! Мало того, там царили такие же порядок и чистота, как до этих кошмарных событий. И лишь обгрызенные дырки в полу свидетельствовали о том, что вчерашние события мне не привиделись.
- Ничего не понимаю!
Поймав на себе сочувствующий взгляд аптекаря, я бросился наверх. В комнате моей тоже был идеальный порядок; все три сумки стояли под кроватью, электромашина на том месте, где я её собрал. Но дверь внизу была вся со следами крысиных зубов.
- Господин Бреннер, - позвал меня снизу Франкенберг.
Он стоял над тяжёлой крышкой люка.
- Если не возражаете, я хотел бы осмотреть подвал. Помогите поднять крышку.
- Вы можете считать меня безумцем, вы можете считать, что мы с Тобиасом перебрали шнапса, но Цербер…
- Вы что, побывали по ту сторону реки Харон? – воззрился на меня аптекарь, и в его взгляде мне привиделась тщательно скрываемая усмешка.
- Цербер – это собака смотрителя маяка Тобиаса Ланге. Из породы немецких догов. Эти чудовищные крысы загрызли его насмерть.
Мы подняли тяжёлую крышку, Франкенберг зажёг большую свечу и смело стал спускаться по лестнице. Как этого и не хотелось, а пришлось идти следом за ним.
Скажу честно, все восемь ступеней, которые мы преодолевали, спускаясь в подвал, меня не покидала мысль, что вот сейчас нас накинутся огромные крысы и разорвут наши бренные тела в клочья.
Но нас встретила тишина. Храбрый аптекарь зажёг ещё пару свечей, пламя которых осветило совершенно пустое помещение, если не считать полдюжины предметов садового инвентаря, стоявших у стены.
Тюки с товарами из дальних стран бесследно исчезли! Я в недоумении крутил головой. Франкенберг же направился к тому месту, над которым располагалась кухня.
- Так-так, вот и эти дыры, через которые грызуны проникали наверх. Вы знаете, господин Бреннер, крысы везде оставляют после себя помёт. А этот, так сказать, конечный продукт деятельности организма может нам о многом сказать.
Продолжая так рассуждать, он достал из кармана маленькую бутылочку с достаточно широким горлом.
- Посветите мне, пожалуйста, вот сюда.
Я поднёс свечу, а аптекарь вынул из сосуда пробку, взял пинцетом что-то мне невидимое и положил внутрь.
- Ну, вот и всё, осталось сделать анализ. Уж следы своего яда я всегда сумею определить. К тому же, - он повернулся ко мне, - ночью, как только вы эээ, ушли, я расспросил Агату. У неё могли выкрасть мою бутылку и заменить другой, похожей.
- А что, Агата умеет разговаривать?
- Она у меня всего два месяца, - улыбнулся аптекарь. – Первые две недели молчала, как рыба. У душевнобольных такое бывает. Тут необходимо терпение, и видит Бог, я его проявил. Я, позвольте заметить, сторонник подхода Конноли[16]. Слышали о таком?
Я кивнул, хотя медициной не занимался. Но имя этого психиатра было хорошо известно в университетских стенах.
- Ну и что же эта несчастная?
- Речи от неё я так и не добился, но языком жестов, мы пользуемся и вполне понимаем друг друга.
Оставаться в этом доме один я не хотел, несмотря на то, что Франкенберг успокоил меня. Он заявил, что действие любого эликсира заканчивается и скорей всего животные не выдержали такого воздействия на свой организм, и издохли где-нибудь в норах. По возвращению в город он обещал прислать в дом членов магистрата с полицейскими.
Вдвоём мы взялись за тяжёлую крышку. Вдруг аптекарь охнул и схватился за поясницу.
- В моём возрасте заниматься подобной гимнастикой уже поздновато, - с вымученной улыбкой сказал он, глядя на меня. – Колба! – хлопнул себя по карманам. – Я оставил внизу колбу с помётом.
Пришлось опять спускаться вниз. С зажженной свечой я подошёл к тому месту, где возился Франкенберг. Маленькую бутылочку нашёл на полу.
И в этот момент наверху что-то грохнуло. А ещё через несколько мгновений стало понятно, что это была захлопнувшаяся крышка люка.
Фитиля в моей свече хватит едва ли на полчаса. А потом кромешная тьма. А потом…
О том, что будет потом думать, не хотелось. Я почти бегом поднялся по лестнице и упёрся спиной в крышку. С таким же успехом мог бы упереться в стену трёхфутовой толщины.
Ничего другого не оставалось, как усесться на ступеньках и ждать. Либо помощи, либо смерти. Наступит ночь, и истинные хозяева этого дома не замедлят появиться. Жаль, что у меня нет никакого оружия, даже кочерги. Уж я бы дорого продал свою жизнь!
А кому она, собственно, нужна моя жизнь? Родителей потерял, семьёй не обзавёлся, да и в науке ничего не достиг. Подумаешь, соорудил электромашину, да сейчас это проще простого, тем более для выпускника Геттингена.
Вот такие невесёлые размышления охватили меня, когда глядел на неотвратимо уменьшающий огонёк свечи. Огонёк становился всё меньше, отдавая тьме, дюйм за дюймом, пока не потух вовсе.
Я оказался в полной темноте. Жизнь, как и время, текли где-то там, наверху, при свете скудного осеннего солнца. А здесь времени не было, как вероятно скоро не будет и жизни.
Я сидел в этом безвременье, и пару раз мне показалось, будто во тьме мелькнули огоньки крысиных глаз, да послышался писк у дальней стены. Я поморгал глазами; огоньки исчезли, и сколько не прислушивался, писк не повторился. Зато наверху зазвучали шаги, и поднялась тяжёлая крышка. Даже такой тусклый свет из прихожей на миг ослепил меня. Когда глаза привыкли, на верхней ступени лестницы показалась ножка, одетая в изящный женский башмачок, следом юбка, женская рука с фонарём. И вскоре я увидел… Агату!
Добрая девушка! Если бы ты знала, как я рад тебя видеть!
Слова эти должны были сорваться с моих губ. Но не сорвались. Потому что в нос что-то ударило, я почувствовал сладковатый запах. И прежде чем потерять сознание, увидел, что лицо бедной идиотки было отнюдь не испуганным.
Ах, как хорошо было лететь на мягком облаке, кутаясь в него, как в тёплое ватное одеяло. Земля и море – всё осталось там внизу. Как смешно суетятся люди, какими крохотными они кажутся с высоты. Меньше крыс, и достать они меня не смогут.
- Эй, малыш!
Я с трудом разлепил глаза, чтобы увидеть приближающуюся к моему лицу женскую ладонь. Звонкая пощёчина позволила осмыслить, никакого облака нет. А есть всё тот же подвал доставшегося от папеньки дома. И в нём я, почему-то прикованный железной цепью к скобе, торчащей из стены.
- Очнулся!
Передо мной стояла Агата, держа в тонких пальцах деревянный мундштук. Бедная дурочка курила сигару, смотрела на меня холодными и умными глазами, выдыхая табачный дым прямо в лицо.
Я закашлялся, ибо никогда не имел склонности к табакокурению.
- Агата, что всё это значит? Где Франкенберг?
Она молчала, рассматривая меня как заспиртованного уродца.
- Франкенберг нам ещё нужен, - наконец услышал я её низкий голос. – А вот ты – нет. Хотя, можешь не верить, мне очень жаль тебя. Исключительно как человеческий материал. Такой красавчик! Белокурый и голубоглазый как Зигфрид, настоящий ариец!
Я ничего не понимал. Вернее понимал не всё. Мне было лестно сравнение с Зигфридом, павшим от рук коварных бургундов, но кто такие арийцы?- Было бы полбеды, если бы ты был нам не нужен. Я могла предложить руководству другой способ твоей нейтрализации, очень уж непрактично уничтожать такую идеальную германскую особь.
Она провела своими пальцами по моей щеке.
- У нас с тобой могли бы быть красивые дети. Но, - её тонкие пальцы оказались на удивление сильными, когда она больно ущипнула меня за щёку, - ты сунул нос не в своё дело. И чуть не поставил под угрозу нашу операцию.
- Какую операцию, Агата? Я ничего не понимаю.
- Тем лучше для тебя.
Агата сделала глубокую затяжку и на этот раз выдохнула дым в сторону. Когда вновь взглянула на меня, в её глазах читалась жалость.
- Я бы ликвидировала тебя более гуманным способом, но начальство решило подстраховаться. Весь Любек знает о твоей войне с крысами. Поэтому ты должен на этой войне пасть.
Вдруг в руке её я увидел маленькую бутылочку, которую она поднесла к моему носу.
- Узнаёшь?
Это был эликсир Франкенберга! По крайней мере, пахло из бутылки так же.
- Неплохое средство. Разработка биологической лаборатории специально для парней на Восточном фронте. Подозреваю, что Сталин пичкает своих солдат тем же самым. У нас этот напиток называется WG[17]. Кроме анаболического эффекта здорово повышает агрессивность. Один недостаток, через три часа после применения ярость берсерка сменяется жуткой депрессией. Вплоть до суицида. Хочешь попробовать? Советую. По крайней мере, умирать будет совсем не страшно.
Я с трудом понимал, о чём говорила эта девица. Должно быть, длительные периоды молчания сменялись у неё каким-то жутким бредом.
В это время Агата подошла к противоположной стене, надавила на выступающий кирпич и большая часть стены выдвинулась и поползла со скрежетом в сторону. В образовавшемся проёме я увидел комнату, немногим меньше моего подвала. У одной из стен стояла большая клетка, в которой сидело с полдюжины моих соседей.
- Бедные зверушки! – донёсся до меня голос сумасшедшей. – На самом деле они довольно безобидны. И если солдаты вермахта при побочных действиях WG пьют шнапс, то эти твари просто умирают от тоски. Ну, ничего, в лаборатории профессора Шпенглера их достаточно. К тому же они служат делу процветания германской нации.
Агата смело открыла дверцу, взяла блюдце, стоявшее внутри и наполнило его жидкостью из бутылки.
- Вот и всё. Осталось подождать полчаса и наши друзья тобой займутся всерьёз. Точно не хочешь выпить перед смертью этого зелья?
- Агата, - я пытался подобрать правильные слова. – Думаю, тебе надо освободить меня, чтобы мы вместе могли решить эту проблему…
- Какую проблему, красавчик?
Дьявол, я совсем не умею разговаривать с сумасшедшими! Ну, ещё бы, ведь я изучал физику, а не медицину. Тем более безумие и болезни мозга одни из самых сложных её составляющих.
- Моя проблема – это ты, - ответила безумная на свой же вопрос. – Может быть, всё-таки выпьешь? – она вновь сунула мне под нос бутылку.
А почему бы и нет? По крайней мере, умру без страха, как древнегерманский воин.
На вкус эликсир оказался ещё хуже, чем на запах, но я смело сделал два больших глотка.
- Вот и умница! – по-матерински улыбнулась Агата. – Ну что ж, малыш Генрих, давай прощаться.
И она, приблизив своё лицо к моему, подарила жаркий поцелуй прямо в губы.
С грохотом захлопнулась крышка люка, и мне осталось погибнуть также славно, как мой далёкий предок Зигфрид.
 

(1) Генрих фон Клейст 1777-1811 — немецкий драматург, поэт и прозаик               
(2) Эспадрон - колющее и рубящее клинковое холодное оружие. С конца XVIII начало использоваться как тренировочное.
(3)Кантина - закусочная для студентов.
(4)Готфрид Альберт Кольрейф 1749-1802 — германский и впоследствии российский физик, врач-хирург и преподаватель.
(5) Цербер – мифический трёхголовый пёс, охраняющий выход из царства мёртвых. Укрощён древнегреческим героем Гераклом.
(6) Lange (нем.) – длинный, большой.
(7) Масляная, а потом и газовая лампа, изобретённая в 1782 году швейцарцем Эме Аргандом (1755-1833) для маяков. Благодаря своей конструкции не давала копоти, что позволило ставить рядом с ней линзу, изобретённую французским физиком Жаном Френелем (1788-1827). Это во много крат увеличило мощность свечения маяка.
(8) Breeshes – короткие брюки, которые мужчины носили в начале 19 века.
(9)Согласно древнегреческим мифам, Пандора - жена Эпиметея, младшего брата Прометея. Нарушив запрет мужа, открыла ларец, и беды обрушились на мир.
(10)Известная в те времена семья оружейников.
(11)Известный французский оружейник начала 19 века.
(12) Крепкая вишнёвая настойка.
(13)Имеется в виду Абрахам фон Франкенберг (1593-1652г.г.) - немецкий мистик и поэт.
(14) Агата по-гречески означает добрая.
(15) Латинское название серой крысы
(16)Джон Конолли(1795-1866) – английский психиатр, первым провозгласивший отказ от смирительной рубашки и др. насильственных методов.
(17)Wut und Gewalt – ярость и сила (нем.)


                ***