Часть V

  Из записок Генриха Бреннера.

          Мне снилось адское пекло. Многочисленные костры, на которых жарились несчастные грешники. И едкий дым уходил в чёрное беззвёздное небо. Я начинал задыхаться, пот струился с меня градом. Жар от костров жёг лицо.
Вдруг кто-то сильный поднял меня и полетел сквозь огонь. Должно быть, мой ангел-хранитель посчитал, что я не заслужил ада. Вскоре свежий ветер разогнал дым, дышать стало легче.
- Герр  Генрих! Проснитесь!
Я открыл глаза и увидел себя лежавшим на холодной земле, а надо мной тревожное лицо Тобиаса Ланге.
- Слава Всевышнему! – воскликнул он.
С трудом повернув голову, увидел, что дом, принадлежавший магистрату Любека пылает как свечка. Облегчение охватило меня.
- Проклятая наци! Она всё-таки сожгла дом!
- О ком ты говоришь, Тобиас? Разве не ты сжёг этот проклятый дом?
Смотритель посмотрел на меня как-то странно, а я вспомнил загадочное появление его прямо из стены.
- Вставайте, а то простудитесь!
С трудом я поднялся.
- А ты ведь так и не объяснил мне, Тобиас, свои фокусы. Я даже не буду тебя спрашивать, давно ли занимаешься контрабандой. Меня интересует, как ты сумел исчезнуть в совершенно пустой комнате и также появиться?
- Я восхищаюсь вами, Генрих! – расхохотался Ланге, опустив обращение, господин. – Вот уж, действительно, душа учёного! Пять минут назад были на волосок от смерти, ваш дом на глазах превращается в пепелище, а вас интересуют мои фокусы.
К месту пожара уже бежали жители ближайшей рыбацкой деревушки с баграми и лопатами, старая кляча с трудом везла телегу с бочкой воды.
- Поздно! – с плохо скрываемым удовлетворением крикнул я.
- Рядом с домом я подобрал вот это.
Смотритель показал на валявшуюся неподалёку большую двухштофововую бутылку[1].
- Что там?
- Там был керосин.
Ага, горючая жидкость, полученная лет десять назад русскими путём перегонки земного воска[2].
- Сумасшедшая Агата щедро разлила его внутри дома, поэтому он так быстро и сгорел.
И словно в подтверждение его слов рухнула крыша. Наконец, подъехала водовозка, и пейзане принялись тушить то, что осталось от дома.
- А где она сама?
- Не знаю. Может, осталась внутри, а может сейчас на пути в Любек. Идёмте, Генрих, думаю, здесь справятся без нас.
- Я отказываюсь вам верить!
Рассказ Ланге настолько поразил меня, что я начал сомневаться. А не бред ли это выжившего из ума уже немолодого человека? Например, от одиночества. Но физические термины, которыми с лёгкостью оперировал этот, ещё недавно малограмотный рыбак перевесили чашу сомнений.
- В настоящий момент, ничем не могу помочь. Чтобы попасть в подвал, где открывается портал, надо ждать пока не остынет пепелище. Ибо, вдвоём нам с вами плиту под башней не сдвинуть.
- Что-то здесь душно. Пойду, подышу свежим морским воздухом.
- Конечно, конечно! – улыбнулся Тобиас.
Только сейчас я заметил, что у него ровные, белые зубы. А ведь в наше время у пожилого человека такие и не встретишь!
На самом деле мне надо было поразмышлять над невероятным рассказом. Разум мой отказывался верить. Темпоральное поле, пространственно-временной континуум, электромагнитное излучение – всё это Ланге обрушил на мой бедный мозг. И я боялся, что он не выдержит. Это не моя электрофорная машина! Боже, какой примитивной она мне сейчас казалась! Как детская погремушка.
Я мельком взглянул на дымящиеся развалины и повернул своё пылающее лицо к морю, чтобы хоть немного успокоиться. Что там говорил этот странный смотритель? Что мне уготована в этом важная роль. Участвовать в неслыханном научном эксперименте? Да, за это и всей жизни не жалко!
Я решительно двинулся к домику смотрителя.
- Через шестьдесят лет в австрийских землях родится человек, которого большинство человечества будут называть дьяволом во плоти. Пытаясь объединить под германскими знамёнами всю Европу, он ввергнет мир в жестокую бойню. Бонапарт по сравнению с ним будет выглядеть как нашкодивший мальчишка. К тому же у корсиканского чудовища, как вы его называете, присутствует благородство. Он – полководец от Бога, его интересовали лишь сражения, где сходятся две армии. Он не опускался до войны с мирными жителями.
- О, вы не знаете, что творили французы в Германии двадцать лет назад! – перебил я его.
- Я знаю, - спокойно ответил Ланге. – Я изучал историю наполеоновских войн. А вот вы, точно не знаете, что творил Гитлер по всей Европе.
- Простите, кто?
- Его звали Адольф Гитлер. И во времена его правления государственной идеологией Германии стала расовая теория.
- Ну, это естественно. Ведь человечество делится на расы.
- Да, но он провозгласил приоритет германской расы над всеми остальными. Евреи, цыгане были поражены в правах, ссылались в лагеря, где их держали на голодном пайке, изнуряли непосильным трудом, проводили над ними бесчеловечные опыты…
- Я вам не верю! Мы – немцы, достаточно цивилизованная нация…
- Значит, недостаточно. В стране велась активная пропаганда, и, в конце концов, им удалось обмануть подавляющее большинство народа.
- Вы говорите ужасные вещи. Всё это напоминает преддверие Апокалипсиса. Но какова моя роль во всём этом?
- Я послан сюда, чтобы не допустить рождения Адольфа Гитлера.
- Ну, тогда вы немного, если вам верить, лет на шестьдесят ошиблись в расчётах.
- Мы не ошиблись. Через полтора года должен родиться Алоис Шикльгрубер – отец Гитлера.
Фамилия была мне смутно знакомой.
- Имя его матери Анны-Марии вам ни о чём не говорит?
Ну конечно, Анна-Мария! Спутник моего раннего детства. По достижении мной отроческого возраста, она с матерью вернулась в свою деревню.
- Продолжайте!
- Гитлер тщательно скрывал своё прошлое. Но вы знаете людскую натуру, чем больше что-то скрываешь, тем больше у окружающих появляется желание это раскрыть. Но документы, свидетельствующие о его происхождении, были, либо уничтожены, либо хорошо спрятаны. Тем не менее, появилась версия, что его предком является некий Франкенберг…
- Аптекарь из Любека, Иезекииль Франкенберг? Но какое отношение он имеет к Анне-Марии? Вряд ли они знают о существовании друг друга.
- Всё, рано или поздно случается, герр Бреннер. Моё руководство сначала поставило целью физическое уничтожение Анны-Марии…
- Что? Вы хотели хладнокровно убить молодую ни в чём не повинную женщину? Чем же вы тогда отличаетесь от этого монстра – Гитлера?
- А вот сантименты, герр Бреннер, здесь только вредят. Зло такого масштаба должно быть уничтожено любой ценой.
На безмятежное лицо Ланге падали отсветы огня из печи.
- В Геттингене со мной учился один русский, - начал рассказывать я. -  Он был очень набожным человеком. Однажды, за кружкой пива он сказал мне: - Если ты пытаешься, зло уничтожить другим злом, ты лишь приумножишь его. Зло может победить лишь добро.
- А как звали студента? – с усмешкой спросил Ланге. – Не Фёдор Михайлович Достоевский? Хотя ему сейчас всего четырнадцать, если мне не изменяет память.
- Его звали Анатолий. Фамилии не помню, русские фамилии так труднопроизносимы. Но мы отвлеклись от темы нашего разговора. Так какая же роль отведена здесь мне? Я должен найти Анну-Марию и убить её?
- Успокойтесь, не надо никого убивать. Мы провели некоторые исследования и вот что обнаружили.
- Интересно, интересно.
- Я взял образцы крови ваши и господина аптекаря. Потом под видом лекаря посетил простую немецкую крестьянскую девушку и взял кровь у неё. Мы смешали образцы крови её и Франкенберга и заложили в прибор под названием евгеноскоп.
- Евгеноскоп?
- Евгеника, - со вздохом стал объяснять Ланге, - это учение о наследственности. Нам удалось превратить этот род социальной философии в подлинную науку. В евгеноскоп закладываются частицы крови двух людей, он выявляет их совместимость и качества потомства. Так вот. У немецкой крестьянки и Франкенберга, учитывая еврейский мятежный дух последнего и крестьянскую основательность девушки, могли появиться потомки со склонностью к авантюрам. Им не в коем случае нельзя занимать государственные должности выше среднего звена.
Он достал трубку и стал набивать её табаком.
- А ваш табак тоже оттуда? – спросил я.
- Нет, я предпочитаю табак девятнадцатого столетия из Коннектикута. И вообще ваш табак чистый, без примесей. И почему вы всегда меня сбиваете с нашей темы, герр Бреннер? Неужели, не хотите знать, что выдал евгеноскоп из вашей частицы?
- Рассказывайте, - вздохнул я.
- Вы идеально подходите друг другу для создания потомства. Тяга к наукам, основательность и дисциплина, веротерпимость…
- Вы, что, хотите меня женить на Анне?
- Это было бы идеально. Создав семью с фройлян Шикльгрубер, вы избавите человечество от страшного диктатора и спасёте миллионы жизней.
- А также спасу жизнь самой Анны?
- Вы же учёный, Генрих! Что значит жизнь одного человека, по сравнению с миллионами?
- Не забывайте, что этот человек был другом моего детства. Для меня это важно.
- Так вы согласны?
- Помочь человечеству, разве это не смысл жизни любого учёного?

- Далеко собрались, доктор?
Увидев меня и Ланге, Франкенберг замер с саквояжем в руках. Рабочие, загружавшие карету вещами, недовольно ворчали, обходя аптекаря, стоявшего с довольно глупым видом.
- Я возвращаюсь в Грац, - судорожно сглотнув, наконец, ответил он.
- Не захватите нас, за компанию?
Аптекарь смотрел на возвышавшегося над ним Ланге как кролик на удава. Затем, с трудом он перевёл взгляд на меня. Сюртук мой пришёл в негодность, вещи сгорели вместе с домом, и мой нелепый вид в рыбацкой куртке, должно быть, вызвал у Франкенберга недоумение.
- Герр Бреннер! Вы живы?
- А что, по городу ходят слухи о моей смерти?
- Ни в коем случае! Просто, там, в доме… Вы спустились за склянкой, меня оглушили, и очнулся я только в своей аптеке.
- Мы живы, доктор, слава Пресвятой Деве, а это главное, – философски ответил я.
- Так вам, стало быть, тоже нужно в Грац? – оживился аптекарь. – Но что вы будете там делать? У вас там родные или друзья?
- Мы вам всё объясним, - Ланге положил свою тяжёлую руку на плечо Франкенбергу. – по дороге.
Аптекарь вновь взглянул на большого человека, и в глазах его я заметил страх.
- Я собирался выехать утром.
На утро первого декабря 1835 года, переночевав в аптеке, мы покинули Любек.
Холодный ветер гулял по ещё безлюдным улицам. Сиротливая желтизна полей, деревья с редкой пожухлой листвой – всё это наводило на меня уныние. Весь первый день нашего путешествия мы молчали, несмотря на обещание Ланге рассказать о цели нашей поездки в Грац. Да и Франкенберг воздерживался от вопросов, и лишь бросал порой настороженные взгляды на смотрителя.
На следующий день пути у меня открылся сильный жар. Перед глазами всё плыло, озноб сотрясал тело, к горлу подкатывала тошнота. Не доехав немного до Эрфурта мы остановились на постоялом дворе, где Ланге с Франенбергом уложили меня в отдельной комнате.
Две недели я метался в бреду, и всё это время аптекарь не отходил от меня. Руководил горничными, менявшими мне постель и обтирающими моё тело влажными полотенцами, готовил какие-то лекарства.
Несколько раз заходил Ланге, что-то раздражённо говорил аптекарю. Наверное, был недоволен столь длительной задержкой.
Наконец бред сменился слабостью. Я спал целыми сутками, пробуждаясь лишь для того, чтобы отведать куриного бульона.
Ясным зимним утром открыл глаза и уставился в проём окна. Зимнее солнце слепило глаза, и я отвернулся. Чтобы встретиться с глазами, полными библейской грусти.
- Здравствуйте, доктор Франкенберг. Сегодня, какое число?
- Двадцать пятое декабря, герр Бреннер. Поздравляю вас с Рождеством.
Я тихо поблагодарил его и уставился в белый потолок. Сказочное настроение переполняло меня, как в детстве. Выздоровление началось именно в утро, когда родился Господь наш! Это ли не знак свыше?
- Простите, что причинил вам столько хлопот. И за задержку.
- Ну, что вы, герр Бреннер! Моё призвание – медицина и я горд, что при тяжелейшей лихорадке сумел довольно быстро вылечить ваш недуг. Мне, правда, - он скромно улыбнулся, - пришлось пару раз съездить в город, посоветоваться с тамошними эскулапами.
Дела мои пошли на поправку, и в первый день 1836 года я уже самостоятельно вставал с кровати, хотя ноги дрожали от слабости.
На праздник Крещения[3] мы гуляли с Франкенбергом. Стоял лёгкий морозец, снег искрился на солнце, мне было тепло в подбитом мехом плаще из толстого сукна, купленном, должно быть, на деньги Франкенберга. Разговор вёлся на отвлечённые темы, но я видел, аптекарь имел озабоченный вид. Словно что-то хотел мне сказать, но никак не мог решиться.
- Вас что-то тревожит, доктор? – пришёл я ему на помощь.
Он нервно оглянулся, словно проверял, не подслушивает ли кто?
- Неделю назад я отвёз образцы вашей крови в Эрфурт, доктору Лазару.
- Он определил у меня смертельный недуг? – спросил я как можно весёлым тоном.
- Ну, что вы! У вас была обыкновенная лихорадка, которая охватила организм, ослабленный переживаниями. К тому же на ноге у вас я обнаружил следы крысиного укуса.
Чего-чего, а переживаний последнее время в моей жизни было с избытком!
- Но мой Эрфуртский собрат по цеху нашёл в вашей крови антиспермальные тела…
- Герр Франкенберг, я понимаю ваше уважение к моему геттингенскому образованию, но давайте обойдёмся без этих сложных медицинских терминов.
- Хорошо. Скажу простым немецким языком. Вы не сможете иметь детей, герр Бреннер.
- Что? Это вызвано последствиями болезни?
- Нет. В вашей крови мы нашли следы неизвестного нам вещества, которое видимо и убило воспроизводительную функцию вашего организма.
Напиток Силы и Ярости! Вот, что стало причиной! Не мозельское же?
- Господин Франкенберг, - обратился я к аптекарю. – Могу я попросить вас об одолжении?
- Вам нужны деньги, герр Бреннер?
Ох, уж, эти евреи! Всё у них меряется деньгами.
- Нет, что вы! Я и так путешествую за ваш счёт. В банке Любека у меня есть счёт, оставленный отцом, но я так и не успел воспользоваться им. Хотите, я напишу своему поверенному, и он возместит вам расходы?
- Не сейчас, герр Бреннер. Сначала, вам необходимо выздороветь.
- Вы очень любезны. Но моя просьба иного свойства.
- Я – весь внимание.
- Не говорите о том, что вы мне сейчас здесь поведали Тобиасу Ланге. Хорошо?
- Даю слово честного человека! – аптекарь нервно облизал губы.
- Так вот вы где! – услышали мы громоподобный голос.
На тропинку из-за кустов вышел Ланге. Одет он был в чёрный щегольской плащ, на голове боливар. Трудно было узнать в этом седоватом франте смотрителя маяка!
- Рад видеть вас в добром здравии, Генрих. Ну, что, вечером в путь?
- Завтра утром, - тихо, но твёрдо ответил аптекарь.
В Грац мы прибыли солнечным утром девятого января. При въезде в город Франкенберг стал прощаться, любезно пригласив нас посетить его в родительском доме. Мы с моим соседом вышли на площади перед центральной гостиницей.
- Может быть сразу в Шпиталь, Генрих? – спросил Ланге.
- Не гоните лошадей, Тобиас. Со дня на день я жду вексель от поверенного моего отца. Не в моих правилах путешествовать за чужой счёт. Я не видел Анну десять лет. Так неужели три дня могут что-то решить? Кстати, а вы не задавались вопросом, что она уже, может быть замужем?
Он посмотрел на меня, и в глазах читалась тревога.
- Я сниму вам комнату, Генрих, а сам немедленно отправляюсь в деревню.
Я неопределённо пожал плечами. После болезни эмоциональные переживания несколько притупились.
Уже из окна номера я наблюдал, как Ланге нанял фиакр там же на площади, и вскоре скрылся за поворотом. Ну что ж, историю делать, это не собирать электрическую машину, тут энергия нужна просто неукротимая! А я ещё не совсем восстановился после болезни, поэтому с чистой совестью закажу обед прямо в комнату, а потом лягу спать.
Следующее утро было ещё лучше предыдущего. Спустившись вниз и позавтракав, я отправился бродить по городу.
Раньше мне не доводилось бывать в штирийской столице. Откровенно говоря, география моих перемещений довольно скудна; Геттинген, Любек, Гамбург, ну и совсем ребёнком ездил с родителями в Кенигсберг. А тут я иду по улицам старинного города, в котором великолепно смешались готический и романский стили. Грац окружают горы, так что моему взгляду жителя морского побережья, тесно. Жители приветливы, молоденькие фройлян, попадавшиеся мне навстречу, одаривали ласковой улыбкой, и я невольно стал думать об Анне. Если в ней есть хотя бы толика очарования местных девушек, я согласен жениться. При условии, конечно, что ни она, ни её родители не будут против.
Когда вернулся в гостиницу, в холле меня уже поджидал Ланге. Лицо его было хмурым и невыспавшимся.
- Где вас черти носили, Генрих? Второй час дожидаюсь!
- Господин Ланге, - я пытался придать голосу как можно больше спокойствия, - в роли смотрителя маяка вы нравились мне больше. Неужели нравы за сто лет столь изменились в худшую сторону?
- Простите, Генрих, но давайте оставим обиды на потом. У меня скверная новость.
- Анна умерла?
- Она жива. Пару месяцев назад она покинула Шпиталь и подалась в Грац на заработки.
- Ну вот, а вы торопились.
- В коммуне мне сказали, что она устроилась горничной в богатый дом. Отгадайте, в чей?
- Послушайте, Ланге, - я взглянул на него. – Вы – не мой профессор, а я не ваш студент, так что выкладывайте всё, да поскорее.
- Анна уже два месяца работает в доме Франкенбергов. Об этом мне поведал деревенский священник.
Вот это да! Значит, события идут путём, навязанным им историей.
- Что мы тут стоим, Ланге? Идёмте в комнату.
Мы поднялись в номер, заказав бутылку красного итальянского вина.
- Франкенбергу уже далеко за сорок, - начал я. – Самое время заводить семью. Но у лиц иудейского вероисповедания не принято вступать в брак с иноверцами. Или я не прав?
- А кто говорит о браке? – проворчал Ланге. – Это может быть тайная, незаконная связь. Важен итог: зачатие и рождение ребёнка. А вот это должно находиться под моим полным контролем.
- Сейчас вы похожи на конезаводчика, выводящего новую породу лошадей, - не удержался я.
- Конечно, я хотел сказать, под нашим контролем. Не придирайтесь к словам, Генрих! Или вы забыли, что на карту поставлены жизни миллионов?
- Я ничего не забыл из того, что вы мне рассказали.
А про себя подумал, а что, если он говорит мне неправду? Или часть правды. Или своё видение исторических событий. Что ни говори, а за шесть лет учёбы я впитал дух эмпиризма. Всё должно проверяться путём опытов. Да, но как проверить рассказы Ланге? Способ один, попасть в будущее и быть всему свидетелем. Но на это могут уйти годы!
- Итак, - прервал мои размышления Ланге, - сегодня вечером мы должны нанести визит Франкенбергам.
- Без предупреждения?
- Поводом для визита, - проигнорировал он мой вопрос, - станет состояние вашего здоровья. Скажете, что почувствовали себя хуже. Он, как пользовавший вас доктор должен будет сделать осмотр. А я в это время осмотрюсь в доме.
Хозяин гостиницы послал с нами мальчика, своего сына, показать дорогу к дому Франкенберга. Семья еврейских торговцев была известной в городе.
Дом оказался всего в трёх кварталах от гостиницы и поражал причудливой архитектурой. Чувствовалось влияние Земпера[4], смешение итальянского чинквеченто и современного французского домостроительства. Я не знаток, но дом впечатлял. И не только меня, Ланге восхищённо присвистнул:
- За что я люблю своих единоверцев, так это за умение красиво жить!
- Знавал я евреев, владеющих приличным состоянием, но живущими в лачугах.
- Вы – законченный антисемит, Генрих. Как и подавляющее большинство немцев.
- Простите, как вы меня назвали? Никогда не слышал этого слова. Даже из уст наших профессоров.
- Вы много чего не слышали.
Заносчивость этого еврея, так непохожего на своих братьев по вере, начинала меня раздражать. Видимо, за сто лет народ этот совсем не изменился. Но не на дуэль же его вызывать!
- А что, в вашем времени принято наносить визиты без предупреждения?
- У нас есть прекрасное изобретение – телефон.
- В переводе с греческого, передача слов на расстоянии? – я даже забыл о его высокомерии. – Неужели такой аппарат изобрели?
- И ещё многое другое, мой юный друг.
- Во-первых, Ланге, мы с вами не друзья, а лишь союзники. Во-вторых, я старше вас, по крайней мере, лет на сто.
- А выглядите моложе, - вздохнул он, взявшись за дверной молоток.
Судя по тому, как напряглось его лицо, пока мы ожидали, когда нам откроют, Ланге, как и я, полагал, что это будет Анна. Но дверь открыла пожилая женщина и наш вопрос отвечала, что кроме хозяина никого нет дома. И тут в дело вступил мой спутник. Он очень убедительно принялся объяснять этой солидной фрау, что доктор Франкенберг настоятельно просил нас подождать его возвращения в доме. В общем, через пару минут мы были внутри, и нас проводили в гостиную.
Обстановка дома тоже поражала роскошью. Каменные ступени, перила из морёного дуба, в углах античные (разумеется современные копии) вазы.
- Как доложить о вас хозяину? – спросила служанка, усаживая нас на канапе.
- Я – друг, а молодой господин пациент доктора, - ответил нахальный Ланге.
Она вернулась через десять минут.
- Хозяин сейчас занят. Могу предложить господам кофе.
- Господа не откажутся.
Я с неудовольствием посмотрел на него, когда женщина вышла.
- Может быть, старуха пришлёт нас обслужить вашу подругу детства.
Но старуха принесла кофе сама.
- Послушайте, милочка, - обратился Ланге к ней, и вновь превратился в прежнего смотрителя маяка, - а как вам удаётся одной справляться с таким большим хозяйством?
- Я – старшая экономка в доме, - вскинула фрау двойной подбородок.
- И много слуг у вас в подчинении?
- Взяли тут пару месяцев назад одну вертихвостку. Деревенщина деревенщиной, но глазки строить умеет.
- А кому строит, хозяину или его сыну?
- Да Иезекииль только вчера приехал! А хозяин слишком стар, ему уже не до молоденьких фройлян. Племяннику Соломону, вот кому!
Мы переглянулись.
- Ещё один исторический персонаж, - пробормотал Ланге.
- Если господа больше ничего не желают, я могу идти?
- Да, да, милочка, ступайте!
Как только экономка вышла, Ланге вскочил и принялся мерить огромными шагами просторную комнату.
- Хочешь рассмешить Господа – построй план! – съязвил я.
- Препятствия, Генрих, меня лишь раззадоривают. Да и вашей миссии, думаю, наличие соперника придаст остроту настоящего любовного приключения. Надо осмотреть дом.
- Я с вами.
Мы покинули гостиную, оставив на столе нетронутые чашки с кофе.
Широкий коридор заканчивался огромным окном.
- Комнаты прислуги обычно внизу, - заметил я.
Но торопливый топот женских каблуков раздался сверху. Ланге удалось спрятать свои шесть футов под лестницей. Мне места там не досталось, и пришлось спрятаться в нише, протиснувшись между стеной и мраморным бюстом Спинозы.
Я согревал своим горячим дыханием холодное ухо великого амстердамского еврея и не сводил взгляда с лестницы. Вот показалась стройная женская ножка, затем вторая и молодая женщина в тёмно-коричневом платье с белым воротником, который обычно носят горничные, показалась из лестничного пролёта.
Это, несомненно, была Анна. Несмотря на прошедшие с последней встречи десять лет, я узнал её. Русые волосы, обрамляющие треугольное лицо, серые глаза. Красавицей её не назовёшь, но довольно мила. Стройная фигурка, правда, несколько сухощавая, на мой вкус. Впечатление портило неулыбчивое, даже угрюмое лицо. В детстве я принимал это выражение за задумчивость.
- Марианна!
Следом буквально скатился ниже среднего роста юнец в чёрном сюртуке. На бледном лице круглые тёмные глаза с выражением еврейской грусти, курчавые волосы. Как я догадался, это был мой соперник - Соломон.
Он неуклюже обнял Анну и попытался запечатлеть поцелуй на её щеке. Его маленькие ладошки гладили стянутую корсетом спину. Я почувствовал себя неуютно, подглядывание и подслушивание не входило в число моих пороков.
- Ну, что вы! Нельзя, нельзя!
Молодая женщина предприняла попытку вырваться из пылких объятий, правда, довольно слабую.
- Мне надо идти! Фрау Брумель будет ругаться.
- Завтра в полдень я буду ждать тебя на Зелёной горе! – простонал юнец, выпуская Анну из объятий.
Молодые люди разбежались, он – наверх, она – вниз.
Я выбрался из ниши. Сначала взглянул в ничего не выражающие глаза амстердамского мыслителя, затем в горящие Тобиаса Ланге, или как там его на самом деле звали.
- Первый акт навёл меня на мысль, что мы с вами только что явились зрителями любовной драмы «Соломон и Марианна». Второй акт состоится завтра в полдень. Место действия – гора Шлоссберг. И мы, дорогой Генрих, уже не зрители. Мы все четверо – действующие лица. И от поведения каждого зависит, не превратится ли любовная драма в трагедию.


Гора Шлоссберг. 11 января 1836 года.

    Мы прятались в развалинах старой крепости, кутаясь в плащи. Я с беспокойством поглядывал на своего спутника.
- Это единственная дорога, ведущая на гору,- успокоил меня Ланге.
Мой брегет, доставшийся от отца, показывал начало первого.
А вот и юный Франкенберг. Из-под шляпы с высокой тульей торчат чёрные кудри. Он в нетерпении озирается по сторонам.
Анна появилась через десять минут. Влюблённые встретились на небольшой поляне, буквально в двух десятках футов от нас.
Я не собираюсь воспроизводить всю эту чушь, напоминающую голубиное воркование, которой влюблённые обменивались между собой в хаотичном беспорядке, перебивая друг друга. Но была произнесена одна фраза, ради которой, собственно, Ланге и притащил меня сюда.
- Я жду ребёнка, - произнесла Марианна, опустив голову.
- Что? Что ты сказала?
Соломон снял свою шляпу, не обращая внимания на холодный ветер тут же разметавший его кудри.
Ланге посмотрел на меня, и в его взгляде читалась мрачная решимость.
- Второй акт, он же последний. Жаль, ибо я трагедии предпочитаю фарс.
Он достал из кармана своего плаща плоский предмет, весьма отдалённо напоминающий пистолет. Но я-то знал, это был именно пистолет, причём, гораздо более опасный, чем Лепаж или Уоллес и сыновья.
- Нет! – закричал я, хватая его за руку.
Он отшвырнул меня резким и мощным движением. Я врезался в пятисотлетнюю стену, и от сильного удара перехватило дыхание.
Между тем, смотритель маяка вышел на сцену.
- Жалкий поц! – это к Соломону. – Неужели ты думаешь, что дядюшка даст своё согласие на брак с этой гойкой?
- Кто вы и что вам нужно? – бледное лицо юноши стало прямо-таки белым как альпийский снег.
- Кто я – неважно. А что мне нужно? Да твой жалкий умишко скорее разлетится на молекулы, чем поймёт это. Убирайся!
Юноша взял Анну за руку.
- Идём отсюда. Это какой-то сумасшедший.
- А вот девица останется!
Соломон закрыл собой Анну. Рука его скользнула куда-то за ворот сюртука, и в руке оказался маленький пистолет.
- Нет, это вы убирайтесь! – звенящим голосом крикнул он.
Ланге вскинул руку. Грянул выстрел, второй… В ушах у меня заложило, но дыхание восстановилось, и я обрёл способность двигаться.
Я прыгнул, целя плечом в широкую спину. Ощущение было такое, будто врезался в скалу. Всё же мы оба повалились на мёртвую январскую траву. Рядом медленно, сначала на колени, затем лицом в холодную землю падал Соломон. Оружие вывалилось из его маленькой, почти детской ладони.
- Анна, беги! – крикнул, всем телом прижимая к земле своего «союзника».
Но силы были неравны. Ланге легко сбросил меня и поднялся на ноги.
- Идиот! – прорычал он.
Каблук его сапога со страшной силой опустился на мои рёбра. Боль от удара о стену, по сравнению с той, которую я испытал сейчас, была лёгкой щекоткой. Красные круги замелькали перед глазами. Похоже, у меня сломано, как минимум пара рёбер. Но, невзирая на боль, я испытал удовлетворение, увидел фигурку девушки, бегущую к спасительным деревьям.
Ланге встал на одно колено, вытянул руку с оружием, прицелился. А я, вцепившись в жёлтую траву, сжав зубы от боли, сделал неимоверно усилие; подполз к неподвижно лежавшему юноше, взял пистолет и взвёл курок.
Этот человек дважды спасал мне жизнь. И я не мог выстрелить ему в спину. Он что-то говорил мне о миллионах жертв. Но я не мог позволить ему хладнокровно убить невинную девушку. Несмотря на не располагающую к размышлениям ситуацию, в моей, испорченной шести годами учёбы, голове, бился вопрос. Что важнее, когда-то спасти всё человечество, или именно сейчас спасти конкретного человека? К тому же, с чего мы оба решили, что её фамилия Шикльгрубер? Из детских воспоминаний совершенно стёрлось это обстоятельство. Или родители мои просто не называли при мне фамилию Анны и её матери. Или называли?
Мозг мой принялся работать с бешеной скоростью, рыская по закоулкам памяти, подобно голодной лисице. Штиглиц, Шварцкопф, всё не то! Вот оно! Я вспомнил! Фамилия Анны была Шварцмайер.
- Ланге! – кровавые пузыри вылетели наружу вместе с криком. – Не делайте этого!
Он даже не обернулся, продолжая выцеливать жертву. До спасительных деревьев Анне оставалось не более десяти ярдов.
Ну что ж, пусть потомки спасают себя сами. Именно с такой неблагородной мыслью, я выстрелил. И потерял сознание.
                ***
 

(1)Около трёх литров.
(2)Керос по-гречески воск. Воском земли тогда называли нефть. Отсюда и название КЕРОСИН.
(3)Крещение Христа – лютеранский праздник, отмечаемый 6 января.
(4)Готфрид Земпер (1803-1879гг) немецкий архитектор. Считается создателем стиля неоренессанс в архитектуре.