Разговор Батюшки с грешником

— Все мы не без греха, — первым делом молвил тучный настоятель с неухоженной бородкой, единственной церкви в этом городе, когда я, всё же лет за сорок, решил излить свою душу по поводу множества проблем.
— В этом я не сомневаюсь, — усмехнулся я, осматривая настоятеля, от которого исходил лёгкий запах перегара и сигарет.

— Вы исповедоваться пришли?
— Я не крещённый, можно ли?

Настоятель отпрянул, поправил огромный золотой крест на толстой цепи — такой, какие носят рэперы в видеоклипах, — погладил бородку и уставился на меня.
— Без таинства крещения нельзя исповедоваться.
— Ну, к этому я ещё не готов. А вот поговорить бы мне не помешало. Разве запрещает ваш Бог говорить о содеянном, не будучи в общине?
— Поговорить можно. Спуститесь вниз к моей секретарше, она посмотрит, когда я смогу принять вас.

Настоятель поднялся, дав всем видом понять, что разговор окончен.
— Трапезничать мне надо. И Господу молиться, — сказал он строго, нахмурив брови.

— А можно без секретаря? Боюсь, душа моя грешная погибает, — я вопросительно глянул на него и перекрыл ему выход из комнаты, где священнослужители принимали прихожан и таких, как я.

Настоятель замялся:
— Ну хорошо, ступай вон за порог да жди. Пришлю сейчас другого.

Я посторонился, духовник грузного телосложения протиснулся сквозь дверь, а я остался караулить в коридоре.

Через какое-то время пришёл другой — маленький, можно сказать, плюгавенький, в чёрной рясе, с цепью поменьше, с рыжеватой бородкой, которая по цвету не подходила к остаткам его некогда тёмных волос.
— Батюшка Андрей сказал, вы желаете поговорить?
Я кивнул.

Тот, даже не представившись, засеменил в комнату, где я уже был, бормоча себе под нос:
— Прошу, прошу, за мной.

Когда мы уселись, он взглянул на меня поверх очков и сказал:
— Как имя ваше будет? И повод какой?
— Николай я, — вздохнув, выпалил я. — Душу мне нужно мою грешную спасать. Я и пожертвование принёс — на целый кусок!
— Кусок?
— Ну, штуку... тысячу долларов. Чтоб помолились за меня, да выслушали. Не крещён я, а жить мне мало осталось. Не успею я уже!

Я вытащил из кармана конверт и, положив на стол, медленно придвинул его в сторону батюшки, заметив какую-то вспышку в его глазах.
Конвертик он взял, заглянул туда и, поразмыслив, молвил:
— Ну, это смотря грехи у вас какие. Тут тысячью можно и не отделаться.

— Понятно. Ну, выслушайте хоть, за мной не постоит.
— А-а-а, — понимающе протянул батюшка. — Вы, наверное, состоите в какой-нибудь группировке? — спросил он, разглядывая меня.

Одевался я всегда прилично, в стиле Джеймса Бонда, носил на руке «Ролекс» и дорогое кольцо.
— Вообще-то я один. У меня, батюшка, всего пару вопросов.
— Какие же? Думал, впрочем, вы о грехах своих рассказать хотели.
— Дойдём и до этого. Из этого вопроса и смятение, и безвыходность моей ситуации. Вы, — я кашлянул, — надеюсь, поймёте...
— Я слушаю вас. Чаю не предлагаю — думаю, вы из тех, кто пьёт вещи покрепче, — он пытался сурово и неодобрительно заглянуть мне в глаза.

Безуспешно: я носил тёмные, как в покере, очки, так что никакие взгляды не имели на меня ни малейшего воздействия.
— Не судите, да не судимы будете, — улыбнулся я в ответ. — Но, батюшка, не без этого. Вино красное люблю. Причащаюсь, можно сказать, — я развёл руками.
— Э-э-э... Это таинство, не превращайте всё тут в балаган!
— Да я пошутил. А что, батюшка, шутить — это грех?
— Вы в церкви! Думал, о душе вашей речь пойдёт. Тут не цирк вам!
— Я в цирк и не хожу. Скучно там, — (впрочем, как и здесь, — подумал я).

— Так какой у вас там был вопрос?

Было видно, что духовнику стало неуютно в одной комнате со мной. Он ёрзал на стуле, теребил бороду, поправлял очки.
— Вот, батюшка, ненавидеть ведь нехорошо?
— Хуже некуда, — кивнул мне святой отец.
— Вот, — я откинулся на спинку стула. — Так я и думал! И что мне делать?
— Молиться нужно. Кого же вы ненавидите? Жену, свекровь, соседа?
Я нагнулся поближе к нему и, прищурившись, сказал:
— Людей и их предметы.
— Всех людей, что ли? — батюшка сдёрнул очки с переносицы.
— Именно! Это ж сколько мне молиться — вас так много на планете. За каждого в отдельности? Или за всех скопом? И кому? У разных людей — разные боги, а у атеистов и вовсе нетути. — Я опять развёл руками. — И за предметы тоже... эээ... молиться?
— Да вы клоун! Что вы тут несёте?!
— Да что вы, преподобный, успокойтесь. Я на полном серьёзе.

Поковырявшись в кармане пиджака, я вытащил конвертик потолще и высыпал содержимое прямо на стол.
Поп аж вскочил, потом, однако, заново приземлился на свой стул.
— Что это? — батюшка кивнул в сторону горки купюр, которые я разбросал по столу.
— Ну вот же, это самое, — сказал я. — Деньги я ненавижу. Причём неописуемо. А так как они от людей произошли, то и, следовательно, онных тоже.

Духовник перекрестился:
— Да вы кто? Из дурдома сбежали?
— Напрасно оскорбляете, батюшка. Я за помощью пришёл, а вы...
— Вы театр тут устраиваете!
— Вообще-то нет. Я родился в каком-то театре. У меня конфликт, душевный, вот с этим! — я взял горсть купюр и потряс их перед носом попа. — Что же мне делать теперь прикажете? А техника людская — сопливая! Всё разваливается и ломается! И всё покупать надо. Вот помидорчика мне захотелось — разве на улице просто так что-то растёт? Даже куска земли нет, чтобы самому хоть что-то взрастить. А это зачем продают? — я достал демонстративно сигарку, прикурил и выдохнул дым преподобному в лицо.

Он как-то странно смотрел на меня, вцепившись в свой крест.
— Вот зачем их продают, пихая туда химию, от которой потом тяжко уйти. Вот, батюшка. Опять тут мы — деньги, налоги, системы. А мне вот неохота в системе жить. Хочу на остров, от людей и их предметов подалее. Разве могу?

Ко всему прочему я вытащил фляжку из внутреннего кармана пиджака и хлебнул оттуда.
Батюшка немного пришёл в себя и с ехидцей спросил:
— Причащаетесь, значит?
— Конечно, — я широко улыбнулся. — А где написано, что самому нельзя? Оно у меня даже, как у вас, водичкой из-под крана разбавлено. Бог мне лично не говорил ничего по этому поводу. Ну а люди — всякое болтают. Не могу же я всех подряд слушать?
— Это таинство! — преподобный побагровел и стукнул кулаком по столу. Пару купюр слетели на пол.
— То ж мне таинство. Шепчете там отсебятину, самими же и придуманную. А вот пришёл к вам свеженький верующий, только пить с трудом бросил. А вы ему — винца. Это как же так? Он вышел — и всё, снова в лапах зелёного змия! Получается, вы ж и пихнули его на грех смертный. Спросят же именно с вас, да поболее — написано в вашей противоречивой книжечке.
— Это с чего вы взяли, что там противоречия?
— Будто нет, батюшка! То — око за око, то — щёки подставляй. Так что же в конце концов? Да и главное забыли: за бабло и сдали вашего Бога, который что-то не спешит возвращаться. А за века сколько новых правил надумали — себе под стать.
— Слушайте, убирайтесь отсюда! — рявкнул вдруг батюшка. — Курите, пьёте тут, бред несёте!

Я поднялся:
— Что ж, пожалуй, пора. А деньги как? Оставить... или?..

Батюшка смутился. Было слышно, как в мыслях он гордо выпихивает меня за дверь и кричит, бросая бабло: «Бери свои грязные деньги, сгинь, нечистая!»
Но-о-о... с другой стороны, покосившись на солидную горку, подумал: ай, выгоню его, а тут на добрые дела всё пойдёт.

— Добрые? — спросил я.

Батюшка приоткрыл рот.
— Не знаете, разве? Бабло порождает бабло. Извините, мне окурочек затушить нужно.
— А-а-а, вот и пепельница, — сказал я и всадил горящую сигарету в середину стола.

Поп засуетился, бумажки-то быстро тлели, а я, надвинув шляпу по самые очки, вышел за дверь, оставив её открытой.
— Немного сквозняка не помешает!