Литературная подмена

     Большие всегда наблюдают за маленькими. И наоборот. С первых дней учёбы в школе великие писатели равнодушно смотрели на нас сверху, их барельефы виднелись в круглых рамочках высоко на фасаде здания, между окон актового зала на уровне 5-го этажа. Эти гипсовые изваяния были - Пушкин, Горький, Маяковский и ещё кто-то круглолицый в парике и с буклями. Мы долго смотрели на них снизу, гадали, и потом решили, что тот с буклями - всё же не женщина. Через некоторое время мы пригляделись, сравнили с рисунками в хрестоматии и поняли, что четвёртый в рамочке это, оказывается - Ломоносов. Но не могли сразу понять, что делает первый российский академик в ряду известных писателей и поэтов. В нашей детской коллективной памяти Михайло Василич был  связан только с разными точными науками, но никак не с литературой. А потом уже мы узнали, что стихи он тоже писал, и был так же известен в поэзии, как в химии и астрономии. «Кузнечик дорогой, коль много ты блажен», например…ну и так далее.

      В других же школах барельефы великих писателей обычно располагались в профиль.Там Пушкин устало смотрел в крепкий гипсовый затылок Льва Николаевича, а тот, насупясь, разглядывал смотрящего в упор на его бороду Горького, с Маяковским за спиной. Наши же, под предводительством ученого-поэта из Холмогор, располагались в рамочках как-то полубоком, и сверху наискось взирали на нас, идущих с ранцами от калитки до школы.
    
     Из-за этих иллюминаторов с писателями школа казалась нам тогда большим кирпичным кораблем. Мы поискали на фасаде и других классиков, которых проходили по программе, и даже обошли снаружи всю школу, но иллюминаторы со всем известными пассажирами были только на фасаде. Видимо, остальных писателей и поэтов - Гоголя, Лермонтова, Чехова, Достоевского и прочих Тургеневых с Куприными просто пустили на борт и отправили с нами в 10-летнее плавание к острову знаний, помогать бороздить безбрежное море литературы. В кочегарный трюм школы закинули физрука с трудовиком, военрука посадили на 5-м, контролировать фарватер, учителей-предметников развели по палубам на разных этажах, началку оставили на 2-м, чтоб не сильно тошнило, а директрису в угловом кабинете первого этажа посадили этим всем рулить. Великая «четвёрка» у иллюминаторов должна была следить, кто опаздывает в школу или хулиганит. Из всех классиков русской литературы они были самые фактурные и, за исключением Ломоносова, сразу всеми узнаваемые. Остальные же их коллеги, писатели и поэты, конечно, не менее талантливые, просто не вышли профилем, и из-за этого развешаны по фасадам не были. Мы лишь любовались их портретами на стенах в кабинетах литературы.

     Елена Михайловна, наша учительница по русскому и литере, ушла в декрет. И уже других учителей стали привлекать для обучения нас грамоте, чтению и  написанию сочинений. В отсутствии свободных педагогов нам часто заменяли литеру на физ-ру или немецкий. Но программа есть программа, и наша директриса Людмила Николаевна подумала, и решила, чтоб нам, пятиклассникам, помогали также учителя продленки, и в частности - Татьяна Ивановна.

     Мы хорошо знали эту спокойную и добрую женщину, потому что всю началку, до конца 3-го класса, часто оставались у неё после школы, делали там уроки, гуляли и обедали. А после уже шли домой, или же нас забирали родители после работы. Татьяна Ивановна жила напротив школы, свои дети у неё уже выросли, и она возилась с младшими школьниками в своё удовольствие. Учительница иногда проверяла у нас на продленке домашку, но часто - вполглаза, не особо вникая в правильность решений примеров, грамотность предложений в тетрадках и размер штриховки в контурных картах. Главное - чтоб было аккуратно, без черканий и всяких там рисунков на полях. Обычно после обеда и прогулки дети из разных классов сидели в группе продленного дня, зимой за окном было уже темно, каждый делал свои уроки, и на чугунных батареях сушилась одежда, промокшая после снежных битв. Татьяна Ивановна за своим столом листала журнал «Крестьянка», и тихонько лузгала семечки. В этом журнале было много выкроек, схем вязания и интересных рецептов для готовки, которые некоторые хозяйки даже сохраняли, и отдельно подшивали потом в книжечку. Сама учительница была одета в вязаные юбку и кофту, и было видно, что вязание и рукоделие - это её любовь и призвание. И вот позвали нашу любительницу кройки и шитья заменять у нас литеру. Показали программу обучения, наверное. Ну там, читать по очереди вслух какого-нибудь Дубровского, или стихи наизусть рассказывать, или сочинение писать по прочитанному. Могли разрешить и телек включить, днём иногда можно было посмотреть школьную передачу.

      Мы радостно встретили Татьяну Ивановну, заходящую в класс с журналом «Крестьянка» под мышкой, и с классным журналом - в руках. Начался урок, мы писали что-то типа изложения, нехитрыми детскими мыслями излагая написанное великими взрослыми. Было относительно тихо, учительница всматривалась в развороте журнала в сложный узор шали на плечах румяной и дородной девушки, и изредка похрустывала семечками. Как-то мы быстро все написали, ещё оставалось минут десять до конца урока.

    Тут Серёга Спас встаёт и говорит:
- Татьянванна, а можно я двойку исправлю?
- А? - учительница не сразу сфокусировалась с дородной шали на звонкий голос двоечника. Она поправила прямоугольные очки. - А чего ж нельзя, Серёж… - Татьяна Ивановна помнила всех нас по именам. - Можно. А за что двойка-то?
- Да так - Спас сморщил веснушчатый нос. - Стих не доучил.
- Угу. Ммм…а сейчас-то чего? Подучил что-ли?
- Выучил, вчера. Вообще полностью. - Серега, конопатый и лопоухий, уже стоит у доски.

     Надо сказать, что со стихами у Серого тогда не клеилось. Может, он из-за гуляний допоздна не успевал с домашкой, а может просто не запоминалось. Но скорее было вот что. Обычно на переменах, мы с Митяем и Лёхой, уже зная про стихотворные размеры Ямб, Хорей и какие-то ископаемые Дактиль, Анапест и Амфибрахий, перемешивали стихи одного ритма, и смешили этим одноклассников, которые перед уроком водили пальцем по строчкам учебника, пытаясь срочно запомнить заданное на дом. У нас получалась смешная, но стройная мешанина, которая в результате запоминалась всеми намного лучше оригинала. И вот Спас получил свой шанс исправить двойку. Он должен был снова рассказать отрывок из стихотворения «Крестьянские дети» Николая Алексеевича Некрасова, но помнил только нашу мешанину, так как смеялся ей больше всех и просил тогда почитать ещё. И всё-таки он решился, ведь это ж были реальные стихи, а не выдуманные. И какая разница, что это смесь произведений двух классиков? А может, Спас, как юнга, ступивший на палубу школы после очередной склянки, услышал, как Некрасов, лежа в гамаке у шпангоута, вслух читал написанное ночью, а Пушкин, вечно сидя у иллюминатора и постукивая Дактилем, его комментировал, вставляя между строк свои реплики. На обычной литере с нашей Еленой Михайловной такое бы не прокатило, но тут Серега, помня «лафу» на продленке, решил попробовать.
- Ну давай, Серёж…Ммм…- сквозь семечки говорит Татьяна Ивановна, переворачивая очередную страницу с рецептами. - Я послушаю.

     Спас глубоко вдыхает и объявляет автора:
- Александр Сергеевич Некрасов! - Татьяна Ивановна, шепча губами прозу о картофельных биточках, поверх очков посмотрела на Серегу.
- Постой, он разве Александр?
- Ой..извините. Николай. Сергеевич.
- Вот…так-то лучше. Начинай. - учительница снова погружается в домашние котлеты и закуску «из того, что есть в доме».
- «Крестьянские дети»! - выкрикивает Спас. И уже потише - Отрывок, - кивок головы и хруст шелухи дают сигнал начинать.

- Однажды, в студеную зимнюю пору…- Серёга замер и огляделся.
- Сижу за решёткой в темнице сырой! - машинально вылетевшие слова мешанины, за которые он и получил «пару», снова прозвучали в тишине класса. Татьяна Ивановна не реагировала, продолжая шевелить губами, проговаривая, сколько белого хлеба надо добавлять в котлетный фарш.
- Гляжу, поднимается медленно в гору…- Серёга опасливо покосился на Татьяну Ивановну.
- Вскормленный в неволе орёл молодой! - та перевернула страницу и поправила каштановые волосы.
- И шествуя важно, в спокойствии чинном…- весь класс, замерев, следит, что будет. Серёга, просвечивая лопоухими ушами, продолжает речитативом дальше.
- Мой грустный товарищ, махая крылом! - некоторые дети начинают хихикать. Татьяна Ивановна отрывается от журнала и делает Спасу знак остановиться.
- Потише, потише, ребятки. Серёжа ведь старается…Небось учил всю ночь.  - Продолжай, - она двумя пальцами берёт очередную семечку и держа её, мизинцем той же руки считает петли на схеме вязания.
- В больших сапогах, в полушубке овчинном…- Спас делает страшные глаза.
- Кровавую пищу клюёт под окном! 
 
     Тишина. Татьяна Ивановна, закончив с шалью, поворачивается к Серёже. Услышанные сквозь рецепты и вязальные схемы стихотворные фразы вроде бы с детства знакомые…да и ритм стиха складный. «Опять же про фарш в конце, кажется», наверное, подумала Татьяна Ивановна. 
- Ну что ж…молодец, постарался сегодня. Поставлю «4», - она с сожалением закрывает свой интересный журнал и открывает наш неинтересный классный. - А не будешь торопиться, и с выражением читать - так и до пятёрки доберешься.

     Наверное, в этот момент барельеф Пушкина на фасаде школы попытался оторваться гипсовым ухом от кирпичной кладки и повернуться в другую сторону в поисках Некрасова, которого на фасаде и в помине не было. Но поэт был крепко вмурован в стену, и Александр Сергеевич продолжил уныло смотреть через воображаемый иллюминатор куда-то в сторону и вниз. А «Крестьянские дети» Некрасова так и остались на зимней дороге с его «Узником», сплетясь в нашей памяти, как нити красивой шали с разворота журнала «Крестьянка».