Полк хирургов Иванкиных

   

Ничего не изменилось в жизни Иванкиных после февраля двадцать второго года. В простые дни они работали, в выходные выбирались на природу или отдыхали дома. Но если раньше телевизор включался у них редко, теперь горел непрерывно. Когда сообщалось что-либо о специальной военной операции (СВО), начатой Россией на Украине, Иванкиных было не оторвать от экрана. «Вот стервецы! – кипел от возмущения Николай, слыша известия об обстрелах донецких городов украинскими военными. – Так им, негодникам! – радовался он ударами наших войск. – Крепче надо!»   
Многие россияне не поняли тогда, что происходит, не знали, как жить дальше, и это порождало страх перед будущем. Из-за возможной военной мобилизации часть молодых людей покинула пределы страны. Николай не осуждал их, как и растерявшихся людей. «Поймут, что ничего не изменилось, и будут жить спокойно, как прежде», – уверял он. И действительно, замешательство людей прошло быстро. Боевые же столкновения бойцов СВО с украинскими националистическими формированиями становились горячее.
«Как ни крути, а помогать Донецкой и Луганской республикам придется, – думал
Николай, – да и русское население, проживающее в них, защищать от артобстрелов надобно. Если мирным путем не получилось остановить варварство, резонно будет в ход пускать всю нашу боевую мощь", – убеждал он людей, сомневающихся в важности СВО.
Когда повсеместно началось волонтерское движение по сбору средств и вещей для бойцов, сражающихся на фронте, Николай активно включился в эту работу. Будучи медиком, он проводил ее среди больниц и медперсонала, закупал оборудование и инструмент. Набралось всего много. А у Иванкина намечался отпуск, ему и предложили сопровождать груз на фронт. И он согласился. «На месте узнаю о происходящих событиях, а не из теленовостей, –  подумал. – Свой глаз  ;  алмаз. Чужой глаз  ;  стекло, веры в него меньше».
Когда Николай сообщил родственникам о своем решении поехать в отпуск в войска СВО, отец спросил, справиться ли он в необычной и очень сложной обстановке. Николай ничего не ответил на это, лишь перевел взгляд на портрет прадеда, Патрикия Семеновича. Все поняли, что возражать против поездки бессмысленно.


Донецкие селения потрясли Николая разрушениями от обстрелов. Еще больше встревожило большое число раненых и недостаток медперсонала. «Мое место врача сегодня – здесь, у боевых позиций» – осознал он. – Помогу, чем могу за время отпуска».
Разыскав командира батальона, Николай сообщил ему, что он врач и желает помочь военной медслужбе. Комбат, мужчина лет сорока, с капитанскими погонами и в пообносившейся, выгоревшей форме, что говорило о длительном периоде его пребывания в местах боевых действий, смотрел на Иванкина оценивающим взглядом. «Дать бы ему автомат, а не сумку с бинтами»,  ;  думал он.
– Мне айтишники позарез нужны, чтобы управу на вражеские дроны нарыли.
«Мог бы и я айтишником стать,  ;  мелькнуло в голове Николая.  ;  Нет, айтишники – это не мое. Слава богу, что он наставил меня пойти в медицину».
Когда Николаю пришла пора поступать в вуз, он долго не решался какой выбрать. Ему нравилась физика. Два года он даже физический факультатив посещал. И мог бы на мехмат пойти, как его друзья-одноклассники. Но и медицина, с которой знаком был с детства, влекла ничуть не меньше физики. К тому же профессия медика была традиционной у Иванкиных. И он не решился нарушать ее.
– А ты, говоришь, медик,  ;  продолжил комбат.  ;  Тоже годится. Санитаром могу взять в медроту. Пойдешь?
Николай не ожидал, что ему, доктору, дадут работу санитара.
– Медсанбат в мои правомочия не входит. А вот санитаром в медроту, как волонтера, взять можно.
–  Согласен,  ;  решительно ответил Николай. «Помогать следует, где просят, а не где хочется»,  ;  подумал он.  ;  В медроту, так в медроту.
– Но здесь стреляют и снаряды рвутся. Не боишься быть убитым?
 ;  Понятное дело, что стреляют, если все дома без крыш и окон,  ;  ответил Николай.  ;  Я не из пугливых. Но как карта ляжет.
Такой ответ волонтера понравился командиру батальона, и он направил Иванкина в медицинскую роту.
– Понюхай, чем жареное на фронте пахнет, – добродушно улыбнулся комбат Иванкину.
Медрота, вместе со штурмовой группой, располагалась в блиндаже, находящемся в красной зоне, то есть поблизости от линии соприкосновения. Ее санитары и фельдшеры, выходя на позиции, оказывали экстренную помощь раненым, после чего отправляли их «на ноль» к врачам или дальше, в госпиталь.
Мимо места дислокации медроты шли бэтээры и другая техника. В машинах передвигались, одетые в форму, молодые мужчины, бодрые духом, с веселыми глазами и уверенными лицами. Время от времени доносились звуки залпов и взрывов. Это и была та самая зона соприкосновения, ранее о которой Николай слышал лишь в репортажах. Кругом стояли разрушенные дома, напоминавшие кадры из военных фильмов. «Эти раны следует лечить одним средством – уничтожением врага», – думал Николай.
Он сменил гражданскую одежду на военное обмундирование, доставшееся ему от выбывшего бойца из штурмовой группы, и получил медицинскую сумку со всем необходимым для оказания оперативной помощи. Почти всю свою первую ночь в медроте Николай практически не спал. Он лежал с закрытыми глазами, и в голове его рисовалась картина предстоящего выхода на позиции. Она походила на кадры из старых фильмов о войне: по открытому полю большой отряд наших солдат, с криками «Ура!» и оружейной стрельбой, бежит в сторону неприятеля и натыкается на встречный пулеметный огонь. Некоторые солдаты падают убитыми и ранеными. К ним спешат санитары. А немецкие пулеметы все бьют и бьют. И уже меньше остается санитаров, а число павших наших бойцов, наоборот, увеличивается. И в этом огненном аду, от раненого к раненому, пригнув спину, перебегает он – Николай. Рисовались ему и другие, не менее спокойные сцены. В реальности же, а не во сне, все происходило иначе.
Уже на следующий день по прибытию в медицинскую роту, состоявшей из санитаров, Николай шел вслед за выдвинувшимися на боевое задание бойцами штурмовой группы. Это были проверенные боями люди: смелые, опытные и хваткие, как тигры. Казалось, что все они спокойные и равнодушные к предстоящей схватки с врагом. Их лица не выражали ни радости, ни печали. Слышно было, как некоторые нараспев шептали слова полюбившейся песни «Дай ему сил»:
…Ине шагу назад, пускай дождь или град
 Он не ради наград…
«Видимо, хорошая песня», – решил Николай.
 ;   Часто поете, отправляясь на позиции?  ;  спросил Николай одного из бойцов.
– Да всегда поем. С песней и побеждать и умирать легче.
–  А о чем думаете обычно перед боем?
– Каждый о своем, – ответил боец. – Я, например, бывает, о семье вспоминаю. Чаще же об оружии думаю, а иногда вообще, ни о чем. Идешь, смотришь под ноги, чтобы не споткнуться или на мину не наступить – вот и все думы мои.

Дольше пообщавшись с бойцами, сблизившись с ними, Николай понял, что их спокойствие основано на стойкости духа и неприязни к врагу, без чего невозможно выполнить боевое задание.

… Шли молча и быстро. Николай озирался по сторонам, вглядывался в серую от дыма даль, вслушивался в тревожную тишину. Ничего подозрительного не замечалось. Неожиданно со стороны, в которую направлялись бойцы, началась стрельба. «Значит, подошли уже близко к их окопам», – подумал Николай. Били плотно и, казалось, со всех сторон. Только санитары залегли, укрываясь от обстрела, как стали рваться вражеские снаряды. Когда стрельба затихла, медрота двинулась вперед, к своим бойцам. Хотя они и сменили диспозицию, обстрел повторился. Пошла обоюдная перестрелка. И такое чередование продолжалось весь день. К счастью, среди своих ни убитых, ни раненых не оказалось.
Возвращались так же быстро, как при выдвижении на задание. Николай еле волочил ноги.
 ;  Еще пару таких вылазок и привыкнешь, ноги перестанут болеть,  ;  подбадривали опытные санитары.
   ;  Если не убьют,  ;  тихо ответил Николай.
На другой день было гораздо горячее. Сопровождаемые артиллерийским огнем, националисты из «Азова»* пошли в наступление. Сидевшие в засаде бойцы СВО открыли встречный огонь. К ним поспешила подмога, заработали наши орудия. В это пекло направилась и медицинская рота с Николаем.
Еще до выхода на задание, ему подсказывали: «Увидишь, наш лежит, подай сигнал, что спешишь на помощь. Без этого он выстрелит или бросит гранату, ведь на твоем месте может оказаться и вэсэушник».

Прибыв на линию соприкосновения, санитары рассредоточились для поиска раненых. Николай обнаружил лежащего на земле и стонущего бойца. Лицо и рука его были в крови. Парень находился в сознании, но казался очень испуганным. Он с мольбой смотрел на Николая. Одна его рука была замотана бинтами, покрасневшими от крова.
– Что с головой?  ;   спросил Николай.
– Ничего страшного. Нос разбил о камень, когда упал от взрыва.
– А рука? С ней что?
Раненый показал на лежащий рядом человеческий палец. Больше он не произнес ни слова, лишь стонал.
– Сейчас посмотрим, что тут у тебя,  ;  участливо произнес Николай.  ;  Будет больно. Ты, брат, уж потерпи.
Николай осторожно размотал бинты, через которые продолжала сочиться кровь, и увидел кисть без двух пальцев. Обработав рану и забинтовав ее, он поинтересовался, где же другой палец.
–  Этот висел, как на ниточке, и я оторвал его. Другой улетел куда-то.
– Пришить палец не удастся, поскольку весь раздробленный. Однако тебе повезло,  ;  приободрил Николай раненого.  ;   Пальцев то ты лишился на левой, а не на правой руке. И моли Бога, что не всю руку оторвало, или осколок в голову не попал. Так что не переживай, боец.
Иногда бойцы штурмовой группы на выполнение заданий брали и Николая. В свой очередной выход в зону огневого контакта с противником он надел бронежилет с каской, спереди на пояс прикрепил укомплектованную всем необходимым для оказания оперативной помощи санитарную сумку, на грудь, стволом вверх, повесил выданный автомат и пристроился к концу отряда. Навыки владения автоматом, приобретенные на службе в армии, на передовой могли пригодиться в любую минуту.
Это была роковая дорога. Николай инстинктивно озирался вокруг. Стояла гнетущая, жуткая тишина: в оставленной жителями деревне не тявкали собаки, не каркало воронье, молча, стояли искалеченные взрывами редкие деревья. В любой момент группу могли накрыть американские «Хаймарсы», прилететь вражеские вертолеты или тяжелые беспилотники, прозванные «Бабой ягой».
Николай не ощущал страха. У него появился даже откуда-то взявшийся задор: «Вот спокойно прошли еще сто метров. Раз, два, три. … Вот еще сто». Этот счет прервала разорвавшаяся невдалеке мина противника, затем еще одна и еще. Бойцы дали знак Николаю, чтобы он залег, укрылся, а сами двинулись дальше.
Когда минометная стрельба стихла, Николай решил осмотреть местность. На вспаханном минами поле он увидел двух раненых, и растерялся: «Кому первому оказывать помощь?»
– К нему поспеши, – указал находившийся ближе боец на своего товарища, – он тяжелый, а я потерплю.
Николай нагнулся над бредившим бойцом. От него пахло кровью, потом и опаленной одеждой. Это был парень лет двадцати восьми. Его левая рука выше локтя была в крови. Правой рукой он прикрывал рану на ноге. Разрезав одежду, Николай увидел на обеих ногах несколько осколочных ранений. В ране на руке обнаружилось повреждение плечевой артерии.
Первым делом специальным зажимом он остановил кровотечение, затем проверил сердцебиение. Хотя оно не вызывало опасений, Николай все же ввел в вену инъекцию адреналина. «Теперь, герой, дышать тебе будет легче»,– заверил он бойца. Затем ввел ему столбнячный анатоксин и перебинтовал ранения гемостатическим бинтом, наложил жгут, а на лбу раненого маркером записал время.
Только после этого Николай посмотрел по сторонам. Не обнаружив ничего подозрительного, он взвалил раненого на спину, благо тот был не высокий и худощавый, и перенес его в ближайшую ложбинку. Еще раз окинув глазами местность, Николай поспешил к другому бойцу. Но того на месте не оказалось. Как потом выяснилось, его забрала эвакуационная группа. Оказав помощь еще нескольким раненым бойцам, Николай побрел на базу.
Промокший и озябший, он осторожно шел по бездорожью, словно по тонкому, хрустящему льду реки. В открытом поле для врага он мог быть хорошей мишень. Впереди показались кусты, в которых человек становился незаметным. «Еще немного и я дома»,  ;  предвкушал санитар.
Вдруг сзади раздался взрыв. Николай споткнулся и упал, напугав взлетевшую из гнезда птицу. «Бежать, быстрее бежать, пока еще раз не шарахнуло», – решил он. Быстро поднялся на ноги, осмотрелся по сторонам, пригнул голову и устремился вперед. После дождя, земля была грязной, липла к обуви и сдерживала торопливые шаги.  Серые тучи рассеялись, и тут же в небе показался бесшумный дрон.  «Бум, бум, бум» – стучало в висках. От боязни, что может подорваться от гранаты, сброшенной с дрона, или на мине, проступал холодный пот. Участившиеся вдалеке разрывы усиливали страх.
Позже, лежа в постели, Николай вспомнил поэтические строки Юлии Друниной:
                Кто говорит, что на войне не страшно,
                Тот ничего не знает о войне.
«Да, страшно, конечно же, и бойцам тоже, – думал он. – Страшно, когда с всевидящих дронов на головы сыпятся осколочные мины, когда рвутся пушечные снаряды или прицельно бьет вражеский скорострельный пулемет, когда натыкаешься на тела убитых бойцов».
Вместе с тем у Николая возникали несхожие со страхом вопросы: «Почему при обстрелах большинство укрывается, а отдельные бойцы даже головы не наклоняют и остаются живы, словно заговоренные? Может, и правда смелого пуля боится? Или это усталость от войны?» Ответа на это не находилось. Но он знал точно, что рисковать без крайней необходимости бессмысленно, страх помогает стать осторожнее, приспособиться к тяжелым условиям. «В конце концов,  ;  убеждал он себя,  ;  страх способствует развитию чувства уверенности в борьбе с противником».   
Для оказания помощи раненым и их эвакуации из зоны боевых действий требовались не только умение и внимательность, но и сила. В мирной обстановке ее хватало. Здесь же она восполнялась за счет каждодневной рабочей накачки и осознания важности выполняемого дела. За короткое время отпуска Николаю довелось помогать бойцам как с разными ранениями, так и в самых непредвиденных ситуациях.   
Однажды БТР подвозил бойцов к месту боевых действий. Впереди шел танк, а БТР – в пятидесяти метрах от него. Когда до места высадки было уже недалеко, БТР вырулил из танковой колеи и подорвался. Хорошо, что мина оказалась пехотная, но ранения все же были. Следом за бойцами шла санитарная «буханка» с Николаем. Он оказал раненым первичную помощь и возвратился с ними на базу.

Обычно Николай был хладнокровным, но не бездушным человеком. Все несчастные вызывали у него чувство жалости: одни больше, другие – меньше, в зависимости от тяжести ранения. Но однажды, оказывая помощь бойцу, он ощутил иное чувство. Раненый, вместо жалоб и просьб, заговорил о штанах, разорванных в клочья.
– Тебе ноги порвало, а ты о штанах переживаешь, ; смеялся Николай.  ; Подлечишься, новое обмундирование получишь.
Иванкин понимал, что санитары на войне – значимые люди. Свою работу им приходится выполнять в весьма опасных условиях, и никто из них не застрахован от гибели. Не был исключением и Николай.
… В тот день, как обычно, медрота выдвинулась вслед за бойцами штурмовой группы. Издалека доносились звуки разрывов снарядов и автоматной стрельбы. До лощины, поросшей лесом, бойцы ехали на бэтээре, а санитары – на «буханке». Затем, озираясь вокруг, шли пешком. Через километр, увидели сидящего у кустов нашего бойца. Одной рукой он опирался на палку, а другой звал на помощь. Обе его ноги были в крови. Санитары решили, что с раненым останется волонтер Иванкин, а сами двинулись дальше.
Николай уложил раненого на траву, склонился над ним и начал, как обычно, оказывать помощь. Боец молча смотрел в небо. Вдруг он зашевелился и стал что-то непонятное шептать. Николай взглянул вверх и увидел пролетавший рядом дорон. Бежать куда-либо было поздно, а укрыться негде. Но дрон улетел. «Птичка» не заметила,  ;  успокоился Николай.  ;  Сейчас сделаем укольчик, наложим повязки и мало-помалу пошагаем на базу».
Вдруг у раненого бойца глаза расширились, рот открылся, словно он вновь хотел что-то сказать, но не мог выговорить. Это встревожило Николая. Он поднял голову, и на миг растерялся. От кустов, приближались три вэсэушника. Они не стреляли, видимо, решив взять санитара с раненым бойцом в плен. У Николая сработало чувство самосохранения и решительности. Он схватил лежавший рядом автомат бойца и дал в сторону врага длинную очередь. Они в свою очередь тоже открыли огонь. «Нет, так не пойдет, патроны надо беречь, бить прицельно»,  ;  решил Николай. Вэсэушники расползлись и начали стрелять с трех сторон. «Врешь, не возьмешь!»  ;  чуть не закричал Николай, увидев, что один из неприятелей прекратил стрельбу. Через минуту замолчали и два других. Их уничтожили возвратившиеся наши санитары.
– Вот повезло-то мне, что вы так быстро вернулись,  ;   радовался Николай.
  ;  Услышали стрельбу, поняли, что к чему и поспешили на выручку.
Только сейчас Николай осознал, в какой безнадежной ситуации он оказался с раненым бойцом.
– Да ты, друг, не переживай. Здесь и похлеще случается. Увидишь еще.
Дни действительно проходили в каждодневных испытаниях. В опасных случаях в головах людей иногда появлялись странные мысли. Однажды у Николая спросили: – Что разумнее, спасать людей, когда стреляют или спасаться самому?
Ломать голову над подобной теоремой ему не приходилось.
– Помогу бойцу. А Бог даст, тогда и сам выживу. Так по совести будет,  ; не задумываясь, ответил Николай.
–  А я однажды струсил,  ;  признался санитар,  ;  был грех.
– «Не согрешив – не покаешься, не покаявшись – не спасешься»,  ;  говорил в рассказе А. Горького ротмистр Аристид Кувалда. А ты, брат, покаялся. Вряд ли еще раз совершишь подобную низость.
Николай верил в раскаяние. Помощь больному, раненому была для него святым делом, а потому предпринимал для этого все возможное и невозможное. Это гуманное, человечное качество он перенял от своего отца, деда и прадеда Патрикия Семеновича, который тоже был медиком.
                ххх   
Когда Николай сообщил родственникам о своем решении поехать в отпуск в войска СВО, отец спросил, справиться ли он в необычной и очень сложной обстановке. Николай ничего не ответил на это, лишь перевел взгляд на портрет прадеда, Патрикия Семеновича. Все поняли, что возражать против поездки бессмысленно.
Портрет Патрикия Семеновича появился задолго до рождения Николая. Еще его дедушка заказал картину местному художнику. Она получилась удачной и была повешена на самом видном месте квартиры. Любой пришедший в дом непременно замечал ее. С картины смотрел немолодой уже человек, с чуть прищуренными, мягкими, лучистыми глазами и едва уловимой умненькой улыбкой. Его голова была пострижена «под полубокс». На двубортном пиджаке старинного покроя красовался орден. Все впервые видевшие портрет, непременно спрашивали, кто изображен и за что он получил боевую награду.
Не единожды спрашивал о нем и Николай. Он с детства знал, что это его прадед Патрикий. Как отец и дедушка, он тоже был хирургом. Став немного постарше, Николай часто обращался к деду с просьбой рассказать о своем предке.
Дедушка Николая  ;  Григорий Патрикиевич с удовольствием откликался на эту просьбу. Он доставал семейный фотоальбом, садился за стол, подзывал к себе внука и, перелистывая страницы с фотографиями, начинал отвечать на вопросы. Парень много раз видел уже пожелтевшие снимки, но снова и снова смотрел на них, будто в первый раз.
– А кем был папа Патрика, тоже медиком? – интересовался внук.
– Нет, он был сельским священником.
– Почему священник дал своему сыну необычное имя? Так ведь никого не зовут.
– Это сейчас такое имя не в ходу, хотя и присутствует в православном церковном календаре, а когда-то оно было на слуху. Большинство священников считали, что будущее человека тесно связано с его именем. Поэтому отец Патрикия и выбрал своему сыну необычное сегодня имя. Патрикий  ;  благородный, знатный значит.
– Ух ты! – воскликнул мальчик. –  А он тоже ходил в школу?
– В их селе была церковно-приходская школа. В ней Патрикий и учился.
Когда внук стал постарше, то Григорий Патрикиевич более подробно рассказывал о жизни его прадеда.
– Патрикий тоже хотел стать священником. В четырнадцать лет, после школы, поступил в престижное учебное заведение – Нижегородскую духовную семинарию, расположенную на Семинарской площади, напротив кремлевской стены. Семинаристы находились на полном обеспечении: еда, форма, проживание, как и обучение, – были бесплатными.
– Как в военном училище?
– В чем-то сходство есть, но дисциплина в семинарии была строже. Семинаристам запрещалось читать книги по своему выбору, одеваться «по-светски», посещать увеселительные заведения, на улице общаться с девицами. Каждую субботу и воскресенье они посещали Благовещенский собор и Алексеевскую церковь, что стояла в начале одноименной улицы. Проучился Патрикий в семинарии шесть лет, и мог бы стать проповедником веры и священнослужителем, или учителем на гражданской службе. Но судьбу многих таких же семинаристов, своим отрицанием Бога, поломала революция. Духовные заведения повсеместно позакрывали, а людей духовного сословия советская власть признала изгоями общества.
–  И что же с Патрикием стало?
– Через год после революции, его призвали в армию. И он стал красноармейским стрелком. Хотя шла Гражданская война, стрелять ему не довелось. Патрикий служил в Нижегородском кремле. «Белые казармы» гарнизонного батальона находились в двухэтажном здании в центре кремля, недалеко от Архангельского собора.
Отбыв двухгодичную воинскую повинность, Патрикий решил поступить в институт. Наиболее престижными считались тогда технические вузы, выпускавшие инженеров. В них был самый большой конкурс. В это время, в 1920 году, в Нижегородском университете открылся медицинский факультет, желание учиться на нем изъявляли большей частью выходцы из семей интеллигенции. Но в первую очередь в вузы принимали детей рабочих и беднейшего крестьянства. Это было важнее даже уровня знаний абитуриентов. А для сына священника, «нетрудового элемента»,  дорога в вуз была закрытой.
–  Дедушка, как же в университет приняли человека отвергнутого сословия?
– Недавнему красноармейцу Патрикию, духовное происхождение не стало препятствием для поступления в университет. Успешно сдав экзамены, он был зачислен на медицинский факультет. Много лет спустя, бывший семинарист признавался, что это был выбор, продиктованный свыше. Он рассказывал также, как несказанно радовался поступлению в вуз: «Уж если церковь и дорога к людским душам для меня оказались закрытыми, то в больнице путь к человеческой плоти оставался свободным».
– В двадцать первом веке это похоже на легенду. Нелегко, вероятно, ему было жить и учиться?
– Человеку из духовной семьи, с каждодневными молитвами, посещением церкви, со вселюбием и определенными житейскими ограничениями, не просто было общаться с людьми, считавшими Патрикия классово чуждым элементом. Спасала военная форма, оставшаяся после службы в армии. В ней он ходил на занятия, гулял по улицам, сдавал экзамены. Были трудности и другого характера. На голодный желудок хорошо вузовский материал не усвоишь, а стипендии в семьдесят рублей даже на скудное питание не хватало. К тому же, обучение в вузах через два года учебы стало платным. Приходилось подрабатывать то грузчиком, то сторожем или дворником. Несмотря на житейские трудности, Патрикий учился хорошо. Профессора, большей частью из «бывших», отмечали незаурядные способности недавнего красноармейца. Но в 1922 году начались чистки. Продолжать учиться оставляли только студентов из рабочих и крестьян. Тогда же на священников, как после революции, нахлынула волна гонений. Попал под нее и поповский сын Патрикий. После четвертого курса его, почти врача, администрация вуза исключила из университета.
– Как же, недоучившись, Патрикий стал доктором? – удивился Николай.
– Помогла решительность – важнейшая черта его характера. Патрикий поспешил в Москву, в наркомат просвещения, который был его последней надеждой.
– Стал умолять не выгонять из университета?
– Его настойчивость удивила московских чиновников, но они оставались непреклонными. Тогда он достучался до главного начальства и предъявил ему свою экзаменационную книжку, а в ней стояли одни отличные оценки. Против такого аргумента возражать было глупо, и Патрикию Иванкину позволили завершить образование. Осенью 1925 года ему присвоили звание врача, вручили удостоверение на право самостоятельной врачебной деятельности и направили хирургом в районную больницу поселка Растяпино.
Через много лет Николай тоже стал врачом. И вполне естественно, что он интересовался тем, как врачевали во времена Патрикия.
– К нему всегда стояла очередь, – рассказывал Григорий Патрикиевич. – Случалось, хирург заменял терапевта, сам делал уколы, навещал больных на дому. Такова была особенность довоенных лет, с ее пугающей заболеваемостью и низким уровнем медобслуживания.
– Как же в таких условиях врачи умудрялись работать? – удивлялся Николай.
– Выручала практика, изучение новых методов лечения и опыта древней медицины. Как рассказывал сам Патрикий, в довоенные времена, когда еще не было пенициллина, для предотвращения нагноения, воспаления и заживления ран, некоторые хирурги, наряду со спиртом, использовали деготь, камфару и карболку. В качестве антисептика не был забыт и древнейший метод применения личинок мясных мух. Прежде чем поставить диагноз, больных прослушивали трубкой, ощупывали, проверяли состояние кожи, запах изо рта, белки глаз.
   ;  Так же как доктор Хаус из известного телесериала?
   ;  Именно. Посмотрит изучающе Патрикий в глаза больной, словно семинарист в Священное писание, и мягким голосом скажет: «Ты, душа моя, не беспокойся. И петь еще будешь, и плясать». И успокоенная больная, окрыленная его словами, наполовину уже выздоравливала.
Хорошей помощью в медицинской практике служило усвоение опыта друг друга. Наш Патрикий отличался умением поставить точный диагноз. На это его качество указывал, например, нижегородский профессор Н.Н. Блохин. Он не раз посылал к нему на консультацию других докторов. И Патрикий давал им практические советы, при этом отмечал всегда, что нельзя резать, не узнав действительной болезни человека.
Когда началась Финская война, – продолжал рассказывать дед Николая, –Патрикия назначили начальником хирургического отделения эвакогоспиталя города Горький.
– Дедушка, а Патрикий был на войне?  ;  По боевому ордену на портрете, Николай догадывался, что его прадеда наградили не за работу в больнице.
– Как только 21 июня 1941 года началась Великая Отечественная война, его сразу же его призвали в ряды Красной Армии. Сейчас я тебе кое-что интересное об этом покажу.
В своем столе Григорий Патрикиевич бережно хранил многие старые документы, рассказывающие о жизни в далекие годы, и о Патрикии, конечно. Он достал из стола папку с газетами, и одну из них, со словами: «Читай, дорогой»,  ;  передал внуку.
Это была пожелтевшая уже городская газета за 24 июня 1941 года, с обращением Патрикия Иванкина к жителям города. Николай с трепетом рассматривал газету. Пробежав глазами выделенный текст, и восхитившись его содержанием, он стал читать вслух:
«Я горжусь тем, что меня призвали в ряды нашей доблестной могучей Красной Армии, одним из первых среди медицинских работников города, – взволнованно произносил Николай слова своего предка. – Завтра я уезжаю. На прощанье я обращаюсь с призывом к работникам всех медицинских учреждений нашего города – врачам, сестрам, санитаркам: работайте, товарищи, так, как призывает к этому долг гражданина советской страны. Работайте, не считаясь со временем, не щадя сил и энергии! Помните, что этим вы крепите обороноспособность нашей Родины, оказываете сопротивление фашисткам захватчикам. Я лично обязуюсь работать там, куда меня назначат, с удесятеренной энергией. Отдам всю свою энергию, свой опыт хирурга, накопленный мною при работе в госпитале во время финской кампании, делу помощи раненым и больным бойцам родной армии. Если потребует обстановка, я готов сменить инструмент хирурга на винтовку и с оружием в руках отстаивать нашу молодую страну, наши права на светлую жизнь, на свободный радостный творческий труд».
– Сменить инструмент хирурга на винтовку… Значит, Патрикий был храбрым человеком, ведь война – это бомбы, стрельба, страшно.
– Ты прав, дорогой. Ужасно страшно.
– Куда же судьба забросила нашего Патрикия?
– Он оказался в самом горячем пекле войны – в стрелковой дивизии Брянского фронта. Не красноармейцем, как служил когда-то, а хирургом медсанбата. По словам отца, – продолжал Григорий Патрикиевич, – бои шли совсем рядом. Раненых подвозили прямо с поля боя, и многим нужна была помощь хирурга. Рука со скальпелем нередко уставала, но всегда была уверенной и точной. Оперировать приходилось и днем и ночью. Случалось, медсанбат попадал под вражеский артобстрел. Отцу везло. Снарядные осколки не задевали его. Но здоровье стало сдавать, и в мае 1942 года его уволили с фронтовой медслужбы.

Все дальнейшие годы войны Патрикий работал главным хирургом в городском эвакогоспитале. Нагрузка здесь тоже была почти фронтовая. Людей на костылях и с забинтованными головами привозили, чуть ли не каждый день. Все они нуждались в лечении, после которого многие вновь вставали в строй, а на их место доставляли новых больных и раненых солдат.
В 1944 году за службу на фронте и в военном эвакогоспитале майора медслужбы Патрикия Иванкина наградили орденом Красной Звезды. А в декабре того же года за плодотворную врачебную деятельность ему присвоили почетное звание «Заслуженный врач РСФСР». После войны эвакогоспиталь расформировали, а Патрикия Иванкина назначили заведующим городской больницей и главным хирургом города. Пришлось заниматься не только лечебными, но и административными делами. Но больше ему нравилось быть в непосредственном контакте с больными, оказывать им помощь своими руками. Поэтому, через два года он переходит в хирургическое отделение больницы, и двенадцать лет возглавляет его. Всякое случалось за эти годы, многих наш Патрикий поставил на ноги. Вот послушай,  ;  обратился к внуку Григорий Патрикиевич.

Он достал другую старую газету и уже сам вслух прочитал отзыв одного из пациентов.
«Десять раз болезнь заставляла меня ложиться на операционный стол и десять раз Иванкин избавлял меня от огненной боли, возвращал к жизни. Сотни человек, спасенных им от смерти, как в тылу, так и на фронте, поднимались, чтобы жить, воевать и трудиться».    
Николай понимал, что эти впечатляющие слова говорят о незаурядной личности прадеда, как о замечательном хирурге. С самыми разными больными приходилось сталкиваться ему за свою лечебную практику. Ранее Николай уже слышал рассказ, как однажды на железной дороге из проходящего товарняка вылетела жердь и перебила находящемуся у полотна рабочему ключицу. Словно стрела, она застряла в его плече. Когда мужчину привезли в больницу, жердь так и сидела в его теле. Без операции было не обойтись, как и без наркоза.
В состояние наркотического сна пациентов тогда вводили с помощью проволочной маски, похожей на трушлак, и ватной прокладки, пропитанной хлороформ или другим эфиром. Вот и в этот раз, медсестра наложила «трушлак» на лицо пациента, накрыла полотенцем и попросила больного «дышать глубже». Когда он заснул, началась операция. И Патрикий Семенович провел ее как всегда успешно. Вот за такую работу больные и уважали этого доктора, верили ему.
«Один его вид, – рассказывала в газете медсестра, работавшая с ним, –жизнерадостного, уверенного в себе, вселял в пациентов бодрость. Всегда к нему, заведующему отделением, можно было запросто прийти, посоветоваться, душу излить. По-доброму относился он к медсестрам и санитаркам. Словно отцом нашим был, старшим братом. Простой был, шутливый. Когда говорил, так и сыпал пословицами и поговорками. Больные, да и мы заслушивались. Но и требовательности не ослаблял. Следил, чтобы порядок в отделении ничем не нарушался, чтобы пища для больных не уходила «на сторону».
– За такие его качества могли и наградить. Я слышал, медиков редко награждали  – подметил Николай.
– Да, производственникам куда чаще вручали ордена, нежели учителям или медикам. Но и они иногда удосуживались этой чести. Нашего Патрикия Семеновича государство наградило орденами «Знак Почета» и «Трудового Красного Знамени». За филигранную хирургическую работу. Помню, в середине пятидесятых годов, когда я тоже уже работал хирургом, в больницу привезли человека с проникающим ранением в сердце. Местный хулиган ранил учителя. Требовалась немедленная операция. Но в городе ни один хирург к сердцу еще не прикасался, а в областной центр можно было не довезти…
Когда Патрикий Семенович вошел в палату, на учителе уже разрезали одежду, сняли основные показатели жизнедеятельности, приготовили капельницу для ввода наркоза, обработали рану. На левой стороне груди раненого Патрикий Семенович увидел торчащий нож преступника. В этот момент он испытывал двойственное чувство. С одной стороны, стремление помочь пациенту, а с другой – неуверенность в успехе операции. Хирург смотрел на нож, но думал не о нем: «Хорошо, что раненый находится в сознании и, хотя и слабо, самостоятельно дышит. Это обнадеживает. Необходимо рискнуть, попытаться спасти человека».

Даже без тщательной подготовки, без проверки насыщения крови кислородом и других действий, Патрикий решился на сложную операцию. Сначала он трижды перекрестился, промолвил тихо: «Господи, благослови», перекрестил раненого и по центру его груди, где намечался разрез, йодом начертил православный крест. Подобный ритуал давно стал правилом для Патрикия, к которому медработники больницы уже привыкли и принимали его как должное. Когда-то давно его спросили: «Зачем он, доктор, креститься?»  ;  «Все от Бога,  ; мягким голосом ответил Патрикий.  ; Не один я вспоминаю Всевышнего перед работой. У иных хирургов иконы стоят в операционных».
Он вскрыл грудную клетку и осторожно извлек нож из мучившегося сердца. Затем случилось то, чего хирург особенно боялся: при бьющемся сердце возникло пульсирующее кровотечение. Оперировать стало невозможно. Охлаждать раненого, чтобы остановилось сердце, было поздно, да и лед не заготовили. «Что же предпринять? Что делать? – мысленно спрашивал себя доктор. – Медлить нельзя. Действуй!»  ;  скомандовал он себе.
И пальцы умных рук Патрикия нашли мгновенное решение. Они опустились в рану и сдавили сосуды с кровью, сердце остановилось. Чтобы освободить пальцы, Патрикий поставил заготовленные кровоостанавливающие зажимы. «Быстрей, быстрей»,  ;  торопил он себя. «Иглу!»  ;  повернулся хирург к медсестре. Та держало ее наготове. Когда место, проткнутое ножом, было ушито, волнение Патрикия постепенно стало спадать. Он убрал зажимы, открыв тем самым зажатые сосуды. «Ну, давай, милый, давай, начинай же стучать»,  ;  шептал Патрикий.
Опасение, что сердце не заработает, не покидало операционную. Патрикий повернул голову в сторону аппарата искусственного кровообращения. Ассистенты готовы были немедленно подключить его. Но сердце молодого пациента наполнилось кровью и заработало само. Критический момент операции миновал. Далее, спокойно, без спешки, Патрикий скрепил грудину скобами, поставил клапанный дренаж и зашил рану. «Слава Тебе, Боже!»  ; с удовлетворением произнес Патрикий,   ;  пощадил Всевышний человека. Видимо, он жил без греха».
За этой операцией, с самого ее начала, наблюдал сын Патрикия Семеновача    ;  Григорий. Он часто заходил к отцу посоветоваться, а иногда и понаблюдать за его работой.
 ;  С отличным завершением, отец. Я вряд ли рискнул бы взяться за такое.
 ;  Рискнул бы, Гриша, уверен. Кто не рискует – рискует больше всех. Случись у тебя такой редкий случай, ты бы руки не опустил.
                ххх

Он с детства знал, кем станет, когда вырастет. Быть медиком вдохновляли рассказы отца о знаменитых врачах и о случаях из своей практики. Родился Григорий, когда Патрикий Семенович только начинал работать хирургом, в 1926 году. В четырнадцать лет он провожал отца на фронт. «Возьми меня с собой,  ; просил он,  ;  я помогать тебе буду». «Помощники у меня найдутся,  ;  отвечал Патрикий.  ;  Уроки не пропускай. Главное у тебя школа, помни об этом».
Школу он окончил уже после войны, и сразу же его призвали в армию. Отслужив положенное, поступил в Горьковский медицинский институт. По окончании вуза, молодого доктора направили в далекий Камский край лечить зырян. Условия для работы там были не лучше, чем у Патрикия в довоенные годы. Людей врачевали дедовскими методами. Научиться чему-либо не представлялось возможным, и через два года Григорий вернулся в родной город.
Как и отец, Григорий работал хирургом, но не в главной городской больнице, а в поселковой. Оборудование в ней было весьма скромным да и врачей не хватало. «И за терапевта ставят,  ;  рассказывал он отцу,  ;  и роды принимать приходится». Патрикий же напоминал сыну, что главным мединструментом для него должен быть не фонендоскоп, а скальпель. В рабочем поселке, в котором находилась больница Григория, проживало несколько тысяч жителей, и пациентов среди них для хирурга хватало. Григорий, конечно же, не считал себя виртуозом в хирургии, каким был его отец, Патрикий Семенович, однако успешно справлялся со всеми операциями в своей больнице.   
Однажды, как несколько лет назад, весь город вновь заговорил об Иванкине. На этот раз не о Патрикии, а о Григории Иванкине. Случай был громким. Известный футболист местной команды спрыгнул с подножки трамвая, оступился, упал, и его нога попала под колесо вагона. Мигом прилетела скорая, забинтовала раздробленную ногу, наложила шины и доставила в больницу к Григорию Иванкину. В больнице начали срочно готовиться к операции.
Григорий всегда помнил наставление отца, что первым делом надо смотреть как пациент дышит   ;  без усилий или поверхностно и часто. Казалось, что футболист не дышал вовсе. В его глазах кроме страха Григорий ничего не увидел. Медсестры поставили футболисту кислородную маску, а в вену ввели наркотический раствор. Больной тут же заснул. Не снимая шины, ему сделали рентгенографию голени, рассекли бинт и осмотрели ногу. Нижняя треть голени была расплющена трамвайным колесом, порванная кожа выглядела сплошной раной с сочившейся кровью. У большеберцовой и малоберцовой костей обнаружилось множество отломков. «Сохранить ногу трудно, но рискнуть можно, – подумал Григорий. – Пульсация сосудов слабая, но определяется. Вот и периферическая часть голени со стопой не потеряли свою обычную телесную окраску. Григорий удалил мелкие отломки, ушил обе берцовые артерии и мягкие ткани, на кожу наложил швы и замотал ногу лангетной гипсовой повязкой. Уже вскоре пострадавшего выписали домой. Он, хотя и прихрамывал, ходил с палочкой, но на своих ногах.
Через восемь лет, когда Григорий набрался опыта и приобрел авторитет, его назначили главным врачом той самой поселковой больницы. По-прежнему в ней не хватало врачей, палаты были переполнены, а машины оказались не на ходу. Лечились в больнице в основном работники заводов, которые мало-помалу помогали решать хозяйственные вопросы. Заболел как-то один из руководителей завода, лег на лечение. И своими глазами увидел все больничные проблемы. Когда выздоровел, отремонтировал двигатели всех больничных машин, и колесных покрышек прислал с запасом.

В своем кабинете Григорий никогда не засиживался. То по лечебным палатам ходил, за хозяйством больницы присматривал, а то с завода на завод торопился. Через пять лет работы Григория главврачом, к поселковой больнице и ее руководителю пришла признательность не только вылечившихся больных, но и коллег и директоров предприятий. Убедившись в организаторских способностях Иванкина, они выдвинули его кандидатуру на должность заведующего городским здравотделом. Не сразу согласился Григорий, спросил совета у отца, других ветеранов городской медицины. «Человек ты дельный, ответственный, справишься», – подбодрил Григория старший Иванкин.

«Легко сказать, ;справишься;,  ; сомневался Григорий.  ; В городе больниц не хватает, в поликлинике всегда большие очереди, с медперсоналом вопросы, денег – кот наплакал, медпоказатели не на высоте. От таких проблем у любого голова кругом пойдет». И все-таки он согласился.   
В первую очередь, как говориться, разложил все дела по полочкам и выделил главные. Затем принялся за их реализацию. При его активном участии в городе построили еще одну больницу, две поликлиники, расширили детскую больницу и больницу скорой помощи. Для них и проекты сам выбирал, о медоборудовании хлопотал. Григорий Иванкин знал все тяжелые случаи, происходящие в больницах города, всю статистику, часто использовал их, когда просил заводских руководителей помочь приобрести новые медицинские приборы и технику.
Однажды он пришел к одному из директоров предприятий с просьбой закупить для больницы необходимое оборудование. И вместо согласия, наткнулся на глухую стену.
– Все просят. Мы продукцию выпускаем, а не купюры тискаем, – жался директор.

Другой оскорбился бы и покинул директорский кабинет. Григорий же подавил неприятные чувства и тактично попросил выслушать его.
– Знаете, что произошло у нас недавно? – спросил он директора. Тот пожал плечами. – У одного молодого, здорового парня случилась беда. Во время еды рыбная чешуйка зацепилась за пищевод. Начались кровохарканья, острые боли. Обследование ничего не давало. Когда пошло сильное кровотечение, парня отправили в операционную, но спасти не смогли. А был бы в больнице фиброгастроскоп, – уверял Иванкин, – поставили бы диагноз и человек остался бы жить.
Эти слова Григория растопили ледяное сердце директора.
– Умеешь ты, Иванкин, уговаривать, – ответил он. – Закупим оборудование, раз очень нужно.
– Так ведь в укреплении медпомощи людям, в том числе и вашим работникам, в равной мере заинтересованы как врачи, так и предприятия,  ;  подытожил Григорий.
Его подобная «дипломатия» помогла открыть в городе гемотологическое отделение, обеспечить лечебные учреждения ценным кровезаменителем, установить уникальный электрокардиограф, показатели которого могли считываться и в других городах.

   Как то Григорий Патрикиевич узнал, что один из городских научных институтов планирует построить у себя одноэтажный корпус. И его осенила дипломатичная идея. Он пришел к директору этого НИИ и спросил, если у него дети.
– Двое.
– И как их здоровье?
– Всякое бывает. Случается, в поликлинике толкаемся. Далековато, правда, она.
– И очереди там большие. Разгрузить бы ее неплохо. И в этом ваш институт мог бы помочь.
Директор весьма удивился.
– Каким же образом мы можем помочь разгрузить поликлинику? Сделайте милость, просветите.
– Вы собираетесь построить одноэтажный корпус для своих проектантов, а у министерства нашлись бы средства и на четырехэтажное здание. Запроектируйте, постройте, и будет в городе еще одна детская поликлиника.
И действительно, через несколько лет она появилась.
И многие прозаические устремления не чуждые были Григорию Иванкину. Предложили однажды ему по бесплатной путевке отправиться в кругосветное турне. На удивление всем, он отказался. Не мог находиться вдалеке от своих больниц, да и родные места для него были лучшими всего на свете. Обычно поблизости, в санатории отдыхал или в доме родителей супруги над Окой. С удочкой в выходной на берегу Оки постоять или у лунки на льду посидеть – самыми желанными занятиями для него было.
Но особенно страстно Григорий Иванкин относился к медицинским делам. Узнал однажды о разработке и производстве молочного лактобактерина в институте микробиологии в Горьком. И загорелся открыть подобное производство в своем городе.
– Поеду к ним,  ;  дал знать он председателю горисполкома, – попрошу академика Ирину Блохину помочь и у нас наладить выпуск этого ценного продукта.
Руководитель института возражать не стала. И, благодаря лактобактерину, в короткое время в городе в три раза снизились детские желудочно-кишечные заболевания.
«Жизнь дороже всех сокровищ»,  ;  часто повторял Григорий Иванкин, и делал все возможное, чтобы взрослые жили дольше, а дети не болели. Об охране детства и материнства много писали и постоянно говорили. На обсуждение этой темы Иванкина однажды пригласили в Москву. Он поехал с ожиданием положительных перемен в медицинской сфере, но сразу же разочаровался. Раздражали одноликость выступлений по бумажке, пиджаки и галстуки у всех под одну гребенку, аплодисменты там, где следовало бы топать ногами. Григорий весьма удивился, когда и его пригласили выступить. «Что ж, буду резать правду-матку, скажу, что наболело»,  ;  решил он.
Слова Иванкина с трибуны шли вразрез с лакированными выступлениями министерских чиновников. «Все существующие медицинские программы замечательные, написаны золотыми буквами, – начал Григорий Патрикиевич. – Но лежат-то они в красивых папках мертвым грузом. Хотя бы копеечку выделили на выполнение этих программ, – повернул он от трибуны голову в сторону высокого начальства. – А то ведь средства на обеспечение больниц приходится по заводам клянчить».
Зал одобрительно гудел, а министерское руководство, вместо поддержки и помощи, влепило Иванкину выговор.
– Как в Москву-то съездил? – спросили в горисполкоме Иванкина.
– Замечательно. Даже выступить удосужился.
– Хвастался, небось? Тебе ведь есть, о чем министерскому начальству доложить.
– Что больше всего меня беспокоит, о том и говорил. Про случившийся в медицине невроз поведал.
– Зря горячился. Начальства надо понимать и уважать. Но ты не огорчайся, сегодня пожурили, а завтра и похвалят. Есть ведь за что.
Иванкин и не думал расстраиваться. Он размышлял о другом медицинском начинании, о всеобщей диспансеризации населения.
 – Как проводить ее при недостатке врачей, отсутствии свободных кабинетов, лабораторного оборудования и очередях в поликлиниках? – спрашивал Григорий городское и областное руководство. – Ведь даже бумаги для электрокардиограмм и пленки для рентгена не хватает.
– Но ты же, Иванкин, не будешь отрицать важность диспансеризации? – изворачивалось начальство.
Григорий, конечно же, понимал необходимость массового медобследования и старался, чтобы им было охвачено большинство населения города. Но повсеместный дефицит врачей, нехватка медикаментов и инструментов тормозили это важное дело. Даже академик Чазов признался в этом с трибуны партийной конференции.
«Если институты не дают нам врачей, найдем их в другом месте, – решил Иванкин, и перевел из заводских медсанчастей в городские больницы узких специалистов. Так, хотя и на немного, он восполнил врачебный дефицит.

За время работы Иванкина заведующим горздравом, в городе вырос новый большой микрорайон. Планировалось открыть там госпиталь. По мнению Москвы, в нем могли бы лечиться люди со всех краев республики. Эту масштабную идею Григорий Патрикиевич встретил в штыки. «Кроме больных, в нашем городе предостаточно социально опасных людей – туберкулезников, наркоманов, зэков, – напоминал он. – Чужая «грязь» нам не нужна». И мнение Иванкина возобладало. Решено было строить госпиталь местного значения, но лучший в стране. Григорий сам и проект выбирал, и с архитекторами работал.
Иванкин всегда работал в тесном контакте с другими докторами, со многими дружил, ценил их опыт и знания.  Встречаясь с молодежью, не давил на них своим авторитетом, беседовал на равных, всегда поощрял стремление к повышению квалификации. Главной темой на этих встречах была диагностика. «Для распознания заболевания, нельзя резать больного, – это позор для хирурга»,  ; вслед за Патрикием, постоянно повторял Григорий. Он не был кабинетным чиновником, часто посещал больницы и поликлиники, тосковал по работе хирурга. Чтобы руки не отвыкли от хирургических манипуляций, нередко вставал к операционному столу.
Как и Патрикий Иванкин, Григорий тоже был удостоен высоких наград  ;  орденов Трудового Красного Знамени и Знака почета. В представлениях к награждению перечислялось многое, сделанное им для здравоохранения. Благодаря старанию Григория, медицинская помощь населению города поднялась на значительно больший уровень.   
Кроме медицины, одной из важных забот Григория были его дети, их воспитание. Когда они поступили вмедвуз, он внушал им: «Учитесь так, чтобы от занятий с книгой заднее место болеть начинало». Медицина для них тоже стала главным пристрастием. Дочь и сын Григория достойно продолжили дело отца и деда. И внук выучился на врача. «Самым главным в нашей профессии,  ;  наставлял его Григорий,  ;  являются честь, порядочность и совесть». Эти человеческие качества стали для Николая жизненным кредо.

                ххх   

Прошло две недели после пребывания Николая Иванкина в медицинской роте одного из батальонов, сражавшихся против вэсэушников в Донецкой республике. За тысячу километров от боев, его мирная жизнь вошла в привычное русло. Работы в больнице, как всегда, хватало. Но это была совсем иная, нежели на фронте, работа. В своей больнице, как и до отпуска, Николай проводил большей частью плановые операции, связанные с тем или иным заболеванием. Раненые не поступали. Он по-прежнему следил за событиями на Украине, радовался успехам россиян и переживал из-за продолжавшихся обстрелов киевскими нацистскими войсками мирного населения Донецка, Белгорода, Шебекино и многих других мест.
Домашние замечали повышенное внимание Николая к военным сообщениям и догадывались о его намерениях. И вне дома Николая не раз спрашивали, собирается ли он вновь отправиться в войска. Но он всегда уклонялся от ответа, хотя все чаще и чаще задавал этот вопрос и себе.
– К раненым бойцам поедешь? – без обиняков спросил Николая его дед Григорий. – У тебя, я вижу, задор санитара не угас.
– Окончательно не решил, но, пожалуй, поеду. Вместе с бойцами буду делать историю.
И когда в больнице появилось объявление военкомата о наборе среди медиков добровольцев для участия в специальной военной операции, Николай принял твердое решение вновь ехать на Украину. На работе отговаривали: «Кем мы тебя заменим? Где найдем другого хирурга? Подводишь ты, Иванкин, родную больницу».  ;  «Но там я буду нужнее»,  ;   убеждал он начальство. 
В военкомате положительно восприняли его решение стать добровольцем, и с распределительного пункта направили в батальонный полевой госпиталь, находящийся практически в зоне боевого соприкосновения.
Располагался госпиталь в брошенном здании недавно освобожденного поселка. С первого дня своего прибытия Николай включился в работу. Врачи оказывали здесь помощь раненым и соматически больным. Ранения в основном были осколочные. Случалось, лечение проходило очень трудно и не всегда давало требуемый положительный эффект. В этих случаях раненых бойцов отправляли в больницы крупных городов России.
Как и у всякой войны, в работе медиков случаются приливы и отливы. Во времена наступательных боев у них наиболее горячие дни, работа в госпитале проходит в таком же боевом темпе, как и в медицинской роте. У операционного стола доктора и медсестры стоят тогда до последнего раненого.
…Несколько дней подряд на донецком направлении шли упорные бои за освобождение от вэсэушников небольшого селения. Один за другим в госпиталь доставляли раненых бойцов. Все они нуждались в срочной медицинской помощи. Ранения были самые разные и требовали хирургического вмешательства. Доктора не мешкали, дело свое делали быстро и старательно.
Был уже вечер, когда на операционный стол положили последнего бойца, нуждавшегося в помощи. В палату, заставленную шкафами с инструментом, мониторами и переносным рентгеновским оборудованием, вошел среднего роста человек в синем медицинском коттоновском костюме, застегнутом наглухо, в синей же шапочке в виде колпака и в голубой медицинской маске. Это был хирург общей практики Николай Иванкин. На его обветренном лице чернела легкая щетина, спрятанные под густыми бровями живые глаза смотрели на медкарту, заведенную только что. Пробежав глазами несколько записей, он поправил резиновые перчатки, взглянул на медсестру с фельдшером, втиравшими в кожу кистей стериллиум, еще раз спросил их о ране бойца, и обратился ко всем с вопросом:
– Все готово?
– В полной боевой, доктор, – тихо промолвил фельдшер, ассистирующий хирургу. Как и у медсестер, его голову покрывала голубая шарлотка. Было заметно, что весь операционный персонал порядком утомился, но все старались переломить усталость.
– Что ж, приступаем, – тихо произнес хирург, и перекрестился.
На операционном столе, из сдвинутых вместе двух письменных столов, лежал молодой мужчина с потемневшим лицом и глубокой зияющей раной на бедре.   Раненого ввели в наркоз. Медсестра отодвинула капельницу с анестезиологическим раствором в сторону. Можно было начинать. Привычным движением рук медсестра обработала операционное поле. Николай вместо скальпеля взял в руку магнит и стал водить им у раны, но осколка не обнаружил. Видимо, он был из какого-то сплава. Нащупать его не удалось и зондом. И только на подготовленном рентгеновском снимке осколок проявился. Он оказался в стороне от раны. Николай привычным движением сделал разрез и извлек у раненого несколько минных осколков. Затем медсестра ушила рану.
– Этому протез не понадобится, в отличие от предыдущего бедолаги, – с удовлетворением заметил Николай. – На своих двоих скоро побежит.
– Может еще и повоюет, предположил фельдшер.
– На все сто, повоюет, – поддержал фельдшера Николай. Постоять за свою страну – дело чести каждого, для офицера в особенности.
Медсестры сделали свое дело и на каталке увезли прооперированого.
Николай подошел к окну, открыл форточку и сделал глубокий вздох свежего воздуха. Ему не давала покоя предыдущая операция. «Возможно ли было спасти ногу раненому? – ломал он голову. – Потерял много крови, слишком туго наложили жгут, долго пролежал на холоде, плохо обработали рану, нога стала бесчувственной и отвердела, началась гангрена. Нет, сделал все правильно. Слава Богу, что ампутировать пришлось только до колена, что бедро оказалось менее поврежденным. Отправят подальше в тыл, там сделают все для полноценной жизни», – успокаивал себя Николай.
Хотя на душе у него остался горький осадок, весь день он простоял у операционного стола. Иногда, правда, сам бегал к носилкам, чтобы выбрать наиболее тяжелого раненого. Поскольку дорога; была каждая минута, никаких опросов раненых, обдумываний порядка действий не проводилось. «Мы никогда ;на гражданке; не бываем полностью предоставленными сами себе: всегда есть штатный врач, с которым можно посоветоваться. Здесь же ты один на один с раненым, и твои решения не должны быть ошибочными», – отмечал про себя Николай.
Иногда он задавался вопросом: «Как в этой ситуации поступил бы Патрикий?» Николай помнил все рассказы о своем предке, вспоминал его перед сложными операциями. В этих случаях он представлял Патрикия не таким, каким он изображен на картине: не в цивильном костюме с орденом на лацкане, а в белом халате и со скальпелем в руке. Такой образ Патрикия-врача был ближе Николаю. Особенно импонировали ему уверенность и решительность Патрикия. Однажды он спросил своего деда Григория: «Что имел в виду Патрикий, когда говорил о добросердечном отношении к больному?» – «В первую очередь стремление сделать ему больше, чем необходимо»,  ;  последовал ответ. С тех пор Николай непременно стремился соблюдать эту заповедь.
Жизнь медиков в зоне боевых действий рутинная, как монотонный звук капель воды из худого крана. Раненые со своей бедой, торопливые медсестры, старательные фельдшеры, операционный стол с мединструментом, иногда такой же замотанный коллега – это все, что видит за день фронтовой медицинский доктор.
Ежедневно операция следовала за операцией. Помочь необходимо было каждому доставленному с поля боя. Зачастую на обед времени не находилось. Перекусил два раза на ходу, вот и вся трапеза. Случалось, побриться было некогда, обрастал щетиной. «Не отпустить ли мне бороду?» – спрашивал тогда Николай себя. Но тут же вспоминал наказ деда Григория о том, что у хирурга не только руки должны быть стерильные, но и лицо чистое. И вопрос о бороде тут же снимался.
Такие каждодневные суровые условия многим бы скоро наскучили. Но осознание Николаем важности выполняемого дела не позволяло падать духом и расслабляться. Лишь однажды во время операции у него дрогнула рука. Не от спешки, по другой, неожиданной причине. Перед ним с осколком в груди лежал молодой боец. По привычке, он взял скальпель, но рука на мгновение опустилась. На груди бойца синела большая татуировка портрета девушки. «Нельзя портить парню память о ней, наверняка, любимой», – мелькнула мысль. – «Аккуратно, чисто работаем!» – скомандовал он себе.
Когда его сменил другой доктор, было уже не до еды. Николай с ног валился. Руки, словно плети, повисли, в голове не возникало ни одной путной мысли. На металлическую кровать, он упал не раздеваясь. И сразу вырубился, словно во тьму провалился. Разное привиделось Николаю во сне: то молодой боец, с испуганными глазами и хриплым голосом, умоляющий спасти его, то он с бойцами шлепает по грязи к передовой, то картинки из молодости, то пугающая своим миганием лампа над операционным столом. Чаще же всего снился дом родной, жена и дети. Вот и в этот раз приснились Николаю не раны бойцов, а жена, обнимающая его ласковыми руками. Но вдруг Николай почувствовал, что кто-то отрывает его от жены, треплет за плечо. Он открыл глаза и увидел перед собой человека, прервавшего отрадное сновидение.
– Вставай, Николай Михайлович, – осторожно тряс его плечо коллега, – труба зовет. У операционного стола бригада ждет и солдат с перебитыми ногами.
В военный госпиталь прибыла новая партия раненых. Латать их, извлекать осколки для военного хирурга священная обязанность. Недоспал Николай, не досмотрел свой светлый сон, быстро поднялся.
– Сейчас, сейчас, – пережевывая бутерброд, принесенный медсестрой, ответил Николай торопливо. – Допью чай, и пойду «рукодельничать».
Он давно от отца и других опытных хирургов усвоил, что в экстренной хирургии очень важен фактор времени: промешкай и случиться беда – инфекция, а то и ампутация.
– Что там за шум-гам? – спросил Николай коллегу. – Кто кричит дурным голосом?
– Каптенармус материт почем зря водителя «таблетки», на которой раненых привезли.
– За что же он его так распекает?
– В тему, костит. Кресты на машине плохо закрасил, и поставил ее не куда следует. Птичка-то сверху все видит. Засечет, госпиталю хана будет. Прилет тут же накроет. Хохол скрупулезно охоту за нашим братом ведет.
– Поделом, значит, чихвостит. Крохотный дрон не сильнее жука гудит, да страшнее рева пушек бывает, – рассудил Николай, и поспешил в операционную.
Когда раненых привозили партиями, к хирургу они поступали в зависимости от тяжести ранения. И в этот раз на операционном столе с большой зияющей раной на ноге лежал молодой боец. Его испуганные глаза умоляли сохранить перебитую миной ногу. Николай осмотрел рану и на секунду задумался над тем, что необходимо предпринять для сохранения работоспособности человека, лежащего перед ним. Миндальничать было некогда. Рука была твердой, уверенной и работала механически, словно по шаблону. Один за другим Николай удалил несколько металлических осколков, не все, конечно, мелкие, словно пыль, остались. «Будут они еще одним напоминанием бойцу о фронте»,  ; подумал Николай. Для сращивания костей он зафиксировал голень стержневым аппаратом, сам зашил рану, а фельдшера попросил наложить окклюзионную повязку.
«Теперь и свежего воздуха глотнуть неплохо», – подумал хирург. Он вышел из операционной и направился во двор. В вестибюле госпиталя стояло несколько носилок с ранеными. Но это были не «трехсотые», которые к операционному столу поступали в первую очередь, а легкораненые. Большинству из них помощь оказывали фельдшеры. Выйдя из помещения, Николай машинально поднял голову и посмотрел в небо. Проверять, не кружат ли там вражеские беспилотники, уже вошло в привычку. Небо было чистым, но вдали виднелось опаловое облако. «Вероятно, от взрывов»,  ;  подумалось Николаю. Несколько выздоравливающих бойцов грелись на солнышке, в кустах чирикали воробьи. Николай прошелся по двору, разминая онемевшие от долгого стояния ноги, и вновь возвратился к операционному столу.
У него уже накопилась небольшая кучка разного рода осколков, извлеченных из тел раненых. «В металлолом сдавать пора», – в шутку говорил Николай медсестрам.  ; «Так ведь не дадут, сколько на самом деле они стоят». Вскоре к осколкам добавилась пуля.
В госпиталь поступил боец с огнестрельным ранением в грудь. Пуля подкосила его не в бою, а на пути из окопа в свой блиндаж. Шальная пуля, а возможно и снайперская. Найти ее по раневому каналу Николаю труда не составляло. Но пуля оказалась разрывной, повредившей не только легочные ткани, но и соседние органы. За них Николай волновался больше всего. Пулю он извлек, ушил поврежденное легкое и желудок, поставил несколько дренажей и ввел антибиотик. Но уже скоро температура тела раненого стала подниматься, а анализ крови говорил о начавшемся воспалении. Парня срочно отправили на лечение в ростовскую больницу.
Пока медсестры подготавливали к операции следующего раненого, не выходя из палаты, Николай выпивал стакан теплого чаю и на пару минут закрывал глаза. В этот момент он ничего не видел, ничего не слышал и ни о чем не думал. Такое расслабление неплохо помогало в длительной, напряженной работе, которая, казалось, никогда не кончится. Так было и «на гражданке», но с гораздо меньшей напряженностью. Там все регламентировано, по плану. На линии же соприкосновения предусмотреть все невозможно. Ранения не только самые разные, но и непредсказуемые.
Однажды из соседнего поселка привезли мальчонку с разорванной стопой. Он шел по улице и наступил на сброшенную вэсэушниками противопехотную мину "Лепесток". Из-за маленьких размеров и зеленого цвета заметить на траве ее было трудно, ребенок и подорвался. Оперировали его в первую очередь. При осмотре Николай обратил внимание, что тыльная артерия стопы пульсирует, а вот задняя большеберцовая повреждена. На рентгенограмме были видны множественные мелкие костные осколки. Чтобы восстановить разорванную стопу, пришлось собирать осколки костей, ушивать порванные связки, сухожилия и мышечные ткани. Вобщем, пахота была не из легких, но ножку ребенку Николай всеже спас.
Когда он вышел из операционной, увидел женщину с влажными, опущенными глазами и серым, как тень, лицом.
– На следующий год в футбол играть будет, – обрадовал Николай мать ребенка. От этих слов ее лицо посветлело, как у школьника, получившего пятерку. Располагающая улыбка доктора вселяла надежду, и она поверила ему.
– Ой, доктор, вот счастье то.
«Как бы ненароком она в обморок от счастья не упала», – подумал Николай.
– А я к ополченцам примкнула, вот за дитем и недосмотрела, – заговорила женщина. – Скорее бы этих киевских выродков одолеть. Ждем, не дождемся. Замучили ведь нас каждодневные ихние обстрелы. И когда только кончатся наши страдания? Сколько это будет длиться? Согласитесь вы со мной или нет, но жопное это дело – воевать, скажу я вам, доктор.
В ее словах Николай почувствовал некие сомнения по поводу окончания войны. В войсках об этом не рассуждали. Медики, да и бойцы, избегали тем, неизбежно вызывавшими споры. «Там, где стреляют, болтливым не место»,  ;  слышалось иногда. В окопах и в больнице говорят мало, в основном о деле. Но тревогу этой несчастной женщины Николай решил рассеять.
– Река жизни полна мелей и водоворотов. Сегодня мы радуемся, а завтра печалимся. Вчера жили в мире, а сегодня приходится драться, проливать кровь. Легко в войну войти, почтеннейшая, куда сложнее из нее с честью выйти. Навалилась на нас вся натовская орда, вот и тянется, как жвачка, эта заварушка. Долбим мы их, холуев байденовских, каждый день долбим. Солидар отбили, Артемовск, Марьинку, Авдеевка стала нашей. И другие селения захватим, хотя на раз-два это не получится. Но победа непременно будет за нами, и жизнь, поверьте, станет веселее. Если же совсем будет худо от долгого ожидания летального исхода вэсэушников, хватайтесь за физическую работу. Она хорошо отвлекает, лечит даже.
Мать мальчика слушала доктора, не мигая. Он казался ей непререкаемым авторитетом. Ее лицо выражало такую же кротость, как у нашкодившего ученика, втянувшего перед учителем голову в плечи.
«Что-то я заговорился», – подумал Николай. Он пожелал женщине удачи и попрощался с ней. Настроение его было на редкость приподнятым. После работы с мальчиком, он чуть не пел от удачно выполненной операции. Редко такое случалось. Чаще возникали иные, противоположные чувства. Не от неудач в операционной, а потому, что число искалеченных ребят становилось все больше. «Им бы жить, да жить,  ;  испытывая жалость, думал Николай,  ;  а война отняла у них эту возможность. И не у всех добровольный был ее выбор. Действительно, скверное это дело – война. Сколько она уже длится, и не утихает. Человек беспомощен перед ней. Но что бес толку рассуждать об этом. Раз такое случилось, надо оружие брать в руки».
Оружием Николая был скальпель, предназначенный не только для раненых, но и для бойцов с саматическими заболеваниями – травмами и болезнями различных органов. На фронте, особенно на передовой, физическая нагрузка как у иного штангиста. И даже сильных людей, бывает, прихватывает. Тогда они попадают в госпиталь, том числе и к хирургу. И их у Николая тоже было не мало…
Незаметно окончилось знойное, пропахшее пороховой гарью лето. Прилеты в соседние с военным госпиталем селения прекратились, канонада ушла вдаль, раненых с передовой стало меньше. Закончился и полугодичный срок пребывания Николая в зоне военной операции. С чистой совестью можно было отправляться домой. Ему не терпелось встретиться со своим сынишкой, с женой, горячо расцеловать их, крепко обнять отца и деда, ощутить тепло их родных душ. Соскучился он и по своей Кольцевой улице, с ее липами и милыми курданерами. Родные тоже с нетерпением ждали Николая. Было, о чем рассказать им Николаю. Многое узнал он о войне, получил ни с чем несравнимый профессиональный опыт, стал мудрее, испытал немало.
Когда Иванкин появился в своей больнице, коллеги встретили его аплодисментами, и наперебой завалили вопросами.
– Сегодняшний Донбасс – это прекрасный, но печальный край. Ужас вызывает дрожащий город, рушившиеся здания, пыль, смешанная с дымом. И при этом всем усиливается чувство уважения к бойцам, сражавшимися не за страх, а за совесть.
– Работы, наверняка, хватало?
– Руки не успевали отдохнуть. Раненые поступали потоком. Кто-то из них возвращался в строй, а кто-то становился инвалидом. Жалко их. Обидно и за страну, лишившуюся многих наиболее трудоспособных людей.
– Когда лес рубят, щепки летят, приходится слышать иногда в связи с этим.
– Нам медикам такие взгляды чужды. Погибшие люди  ;  не щепки. Они за страну отдали жизни. Кто сравнивает их со щепками, тот вряд ли отважится на такое, как эти защитники наших устоев.
– Да, конечно, ты прав, Николай, это действительно так, –  согласились коллеги. И чтобы не забрести в политические дебри, попросили рассказать, с чем новым, как хирург, он столкнулся на войне.
– Для меня, там все было новым. Ранения у бойцов встречались самые разные, часто не в одном месте тела и конечностей. В боевых условиях хирурги становятся многопрофильными специалистами. «На передке», чтобы стабилизировать состояние бойца, даже если это тяжелораненый, в твоем распоряжении не более пяти-десяти минут. А уже в военном госпитале, куда его переправят «извозчики», доктора сделают все возможное, чтобы поставить на ноги. Чему научился? ; Многому. Убедился, например, как раненому важно правильно наложить жгут. Здесь ноги не ампутировал, а там довелось. Приходилось оперировать бойцов и с пулевыми ранениями, чего не делал в нашей больнице. Советую и другим докторам поработать в боевой обстановке.
– А чем, Иванкин, ты занимался в свободное время?
– Честно говоря, его было очень мало. В те короткие от работы минуты, иногда удавалось сыграть с коллегами в шахматы, за которыми обычно не бывает разговоров ни о политике, ни о работе. Кроме игры в шахматы, часто«общался» с женой, сыном, дедом и отцом, рассматривая семейные фотографии в смартфоне. Звонить-то было нельзя, а «свидеться» таким образом, всегда пожалуйста.
Николай говорил, как думал: откровенно и искренне. Открытый, добрый взгляд подтверждал правдивость его слов. Особенно понравилось коллегам его рассказ о некоем новом хирургическом приеме, которому научился в военном госпитале.

Жизнь Николая быстро вошла в свое привычное, спокойное русло. Но месяца через три после приезда, ее прозаичность нарушил неожиданный телефонный звонок из военкомата. Настоятельно просили зайти. «Видимо, вновь будут предлагать поехать на Украину», – подумал он. Но ошибся.
   – Как говорится, награда нашла своего героя,  ;  помпезно встретил Николая военком. Он поздравил его за отличную службу и вручил медаль «За отвагу».
   – Полк хирургов Иванкиных,  ;  торжественно произнес дома отец Николая,  ;  пополнился еще одним кавалером боевых наград. Так держать и дальше!
   –  Есть, так держать!  ;  бодро ответил Николай.
Все близкие родственники сели за стол, чтобы отметить награду Николая. И вновь он рассказывал деду с отцом, матери, жене и сыну о фронтовой жизни медиков, делился впечатлениями, о которых ране никому не рассказывал.
– Там, в военном госпитале и в медроте я хорошо узнал, что происходит с больными и ранеными людьми. Как хирург, стал гораздо опытнее. Общаясь с бойцами, убедился, что на войне люди сближаются, становятся добрее и мудрее, их чувства обостряются, лишь жизнь для них приобретает подлинное богатство.
   Помолчав минуту, Николай взглянул на лица родных. «Надо ли рассказывать им о моих переживаниях, связанных с войной?» – засомневался он. Но видя, что все внимательно смотрят на него и ждут, что он скажет дальше, Николай продолжил.
 – О войне можно легко читать, слушать, видеть же ее – мучительно. Страшнее войны ничего не бывает. Вот и я глотнул ее горького дыма. Война – это кровь, страдания и, как медики говорят, прострация. Там, на фронте ты не знаешь, что с тобой будет даже через минуту.
   Николай рассказывал не торопясь, делал паузы, говорил, что было на уме. Сидевшие за столом не только слушали, но и внимательно смотрели на него. Мягкий, приглушенный голос Николая выдавал его волнение.
   ;  Говорят, что жизнь на войне ничего не стоит. Это действительно так, или же произносят для красного словца?  ;  спросила Николая его мать.
 ;  Да, война упивается кровью. Но только на войне многие начинают понимать, как дорога человеческая жизнь. Война – это горе не только тех, кто воюет или находится под бомбежками, – это терзание всех людей. Ведь ни в войну, ни после войны их жизнь не становится лучше.
   Чувствовалось, что время, проведенное на стонущей донецкой земле, потрясения, вызванные войной, оставили глубокий след в сердце Николая. Он и сам хорошо понимал, что вспоминать о медицинской роте и военном госпитале будет всю жизнь, как помнили о Великой Отечественной войне Патрикий Иванкин и все другие защитники Родины. 
                Август 2024 г.