В один из дождей

В ОДИН ИЗ ДОЖДЕЙ...

       Небо плакало уже четвёртый день. Плакало монотонно, временами прерываясь лишь для того, чтобы вдохнуть, всхлипнуть горько и судорожно, да вновь низвергнуться на асфальт долгими струями неземной печали.
       Небо плакало уже четвёртый день. Казалось, что рыдал весь Мир, с Миром рыдал август и над всем этим рыдал сам Бог.

       Небо плакало уже четвёртый день, наполняя души то светлой августовской грустью, то почти осенней безнадёгой, то предвечерней, сумеречной тоской.

       Небо плакало. И целый город взирал на эту картину мокрыми глазами окон и тоже плакал вместе с небом.

      Вместе с тем, день не был безнадёжно сер. Из его казалось бы обреченной серости, тускло блестела сочная зелень августовских тополей, рыжели охрой стены оштукатуренных домов, и даже редкие, бредущие по бульварам прохожие, умудрялись разбавить картину кто красным плащом, а кто пёстрым зонтиком.

        Суббота. Верхний этаж.
        В нашей тесной, общажной комнате тишина нарушаемая только доносящимся из открытой формуги шелестом листьев и стуком дождя, барабанящего по обитой ржавым железом крыше. Прокуренный воздух разбавлен запахом низкого неба и почти прошедшего, но всё ещё лета. На столе кружки с недопитым, давно остывшим чаем. Под столом три пустые, не убранные с ночи бутылки «Амурские зори».

       Нас четверо. Каждый думает о чём-то  своём. О чём-то личном. И в то же время о том общем, что присуще чувствам всех молодых людей, только-только начавших вливаться во взрослую жизнь, но почему-то уже давно чувствующих себя взрослыми.

       — В триста седьмой полы ободрали, — говорит рыхлый, очкастый парень, Валера. — Вот чего они тянут-то? Когда заплатят? Обещали ещё на триста пятой рассчитаться.
       Валера, самый старший из нас. Валера много курит, постоянно ворчит и жутко гордится своей преждевременной щетиной.

       — Когда заплатят-то? — не обращаясь ни к кому повторяет он. — Я Ленке духи обещал. И цветы. Я никогда ещё не дарил ей цветы. Только ромашки. И ещё цветы с клумбы. А она хочет настоящих. Ну, каких-нибудь роз.

       — Им всем нужны богатые, — говорит худощавый парень, Максим Паденко, — Богатые или первые. Не важно в чём, первые. В спорте, в учёбе, в остроумии... Им нужны первые. Лучшие. Лидеры. Или богатые. Богатым можно всё.

       — Нет, Паденыч, — вступает в разговор Пётр. — Нет, они все, красивых любят. А деньги, так, дополнение. И весёлые, тоже, так. Тоже дополнение. Вот ты, Паденыч, не красивый и денег тебе не платят. Никому ты, Паденыч не нужен.

       Максим возмущенно поворачивает голову будто хочет что-то ответить и снова отворачивается. И молчит. И я молчу.
       Молчание. Тишина. Дождь.

        — А моя бабушка, деда в блокадном Ленинграде встретила, — говорит Валера. — Встретила и влюбилась. И не нужны ей были никакие деньги. И красота не нужна. Она его за душу полюбила. Просто, как человека.

       —  В блокадном Ленинграде... За душу... Как человека... — повторяет за Валерой, Максим Паденко. — Значит у него хлеб был. Или ещё что-то. Девушки просто так не любят.

       Снова тишина. Дождь смывает желание спорить и ругаться. Дождь смывает все желания, как смывают все желания слёзы. Как же это плохо — дождь. Как же это хорошо — дождь.
       Молчит Максим Паденко. Молчит Валерка. Молчит Пётр. Я тоже молчу разглядывая водяные разводы на окнах. Как же это хорошо — дождь. Как же это плохо — дождь.

       — Валера, а ты любишь Ленку? — спрашивает Паденыч. — Любишь? По настоящему?
       — Люблю.
       — Врёшь! Знаешь же, что она до тебя с Саней Шмелём встречалась!
       — Люблю. — упрямо повторяет Валерка.
       — Да нет, не любишь! Нельзя после этого любить! Они же.. Ну ты сам же знаешь.. — Паденыч осекается опуская глаза. — Ну знаешь же...

       Паденыч не произносит, что именно «они же». Паденыч помнит, как месяц назад озверел рыхлый и мягкий Валера, когда он попытался говорить ему про Ленку. И свой страх при виде Валеркиных глаз в тот момент, тоже помнит. Паденыч всё помнит.

       — Люблю. — сквозь зубы цедит Валера. — Люблю! Очень люблю ! А ты завидуешь???

       — Тихо брат, тихо ! — вступает в разговор Пётр. — Тихо. Чему тут завидовать? Баба, любая, она ведь только обуза. Вот не заплатят нам завтра и... Где ты ей цветы возьмёшь? Опять на клумбе? И духи? Тоже на клумбе? И не нужен ей будешь! Совсем не нужен! Все они такие, эти бабы. А если дети? Бабы ведь спят и видят как забеременеть! Дети, это тоже обуза! А вдруг она уже? От Шмеля? И вообще, зачем тебе одна баба, если баб в мире много?
       — Люблю, — уже тише повторяет Валерка и словно пытаясь внушить себе что-то, повторяет, — люблю. Люблю. Люблю.

       Всю жизнь знал Валерка Петра. Всю жизнь. С детства. И никогда его Валерка не понимал. Точнее понимал, но только не в отношении женщин. Как можно говорить, что все девушки «такие»? Ведь есть же у Петра мать.. И сестра есть. Младшая.
      
        Тем не менее, девушки любят Петра. А Пётр не любит девушек. Пётр презирает девушек. Петр пользуется девушками. А им, друзьям, говорит, что мечтает всю жизнь прожить холостяком.
       Максим Паденко любит девушек. Но девушки не любят худого и нудного Паденыча.
       А вот Валерка, любит Ленку.
       И только дождь любит весь Мир. И только дождь ни кого не любит... Он просто идёт... Идёт на всех. Идёт мимо всех...

       Снова тишина. Дождь убаюкивает мысли. Дождь притупляет чувства. Никто больше не спорит. Ни о чём.

      — Слышите? — вскидывается Пётр. — Слышите?

       По коридору общежития, словно споря со стуком дождя по железу крыши, процокали женские каблучки.
       — Слышите?
       — Это Верка, из двести пятнадцатой. — говорит Максим Паденко.
       — Нет, это Светка из триста одиннадцатой. — говорит Пётр. — Точно Светка. Только она бегает по лужам в босоножках. Валер, тебе нравится Светка?
       Валере нравится Светка. Но Валера любит Ленку. Или думает, что любит.
       А тем временем, каблучки стучат всё дальше и дальше, и наконец затихают в серой бесконечности коридора.
       Ушла Светка. Или Верка. Остался только дождь. Дождь и почти осенний вечер. И тишина.

      — А может... — Петр достаёт из кармана мятую тысячу и кладёт а стол. — А может немного разбавим этот август? Ну? У кого сколько? А?
    
       Парни неуклюже шарят по карманам выкладывая на стол у кого сколько есть. И что с того, что за работу им заплатят только завтра. Или послезавтра. Или не заплатят вообще. Молодость не сторонится преград. Молодость не боится неизвестности. Молодость...

       — За вином? — то ли спрашивает, то ли предлагает Пётр.
       — За вином. — отвечает Максим Паденко.
       — За водкой. — не соглашается серьёзный и небритый Валерка.
 
       — Мишка, ты с нами?
      
       Я молчу. Молчу и смотрю на сомкнувшийся над городом дождь.
       Я знаю, что в этом Мире — Мире неожиданных встречь и нелепых потерь, всем нам и всем им, нужны не богатые и не красивые. И нам, и им, по настоящему нужны только любимые.
       И всё-таки какая же это свобода, жить без любви!
       И всё-таки, как же это плохо, когда в Мире дождь. И когда некого больше любить.