Олимпийское лето

Моим друзьям, коллегам и соратникам посвящается

На прошлой неделе, включив дома на фоне жаркой бессонницы среди ночи телевизор, я был глубоко поражен, увидев любопытнейшую документальную киноленту, посвященную итогам Московской Летней Олимпиады 1980-го года. Раньше мне этот фильм смотреть не доводилось, несмотря на то, что я давно уже художественным кинолентам упорно предпочитаю документальные. Фильм был весьма хорош, его живо и подробно комментировал Николай Озеров, наш знаменитый и уже почивший спортивный комментатор, место которого на телеэкране давно заняли безликие и косноязычные «тележурналисты». Из заключительного слова ведущего телепрограммы я выяснил, что в июле этого года исполнилось ровно 45 лет с момента открытия Московской Летней Олимпиады-80. Вот я и решил вспомнить это достопамятное Олимпийское лето.

***

Начать же вынужден не с июля 1980-го года, а гораздо раньше, как минимум, годом раньше Олимпиады. Ведь в 1979-м я окончил среднюю школу и поступил в МИХМ, Московский институт химического машиностроения. А буквально перед этим, в июле, скончалась моя тетя Агния. Или как мы все ее дома называли, Гага. Ее убили врачи, те самые врачи, которым она всегда и безраздельно доверяла. Сначала они порекомендовали ей в уже преклонных летах заняться плаванием, чего ни в коем случае ей не следовало делать при застарелом сколиозе и хронической склонности к простуде, заработанной во время войны, в период эвакуации в городе Куйбышеве (ныне Самара). Короче, Гага простудилась, слегла, простуда перешла в двустороннее воспаление легких. Лечащий врач, запуганная страшными чужими диагнозами, опасаясь онкологии и не думая о реальном состоянии пациентов, несколько раз подряд распорядилась отобрать пункцию из спинного мозга, чем вконец подорвала здоровье моей тети. И ее не стало.
Гага была вдумчивым и талантливым химиком, закончила Московский химико-фармацевтический институт и долго работала в Подмосковных Мытищах, с успехом синтезируя сверхпрочное искусственное волокно, секретный и сильно улучшенный аналог знаменитого кевлара от «Дюпон». Вот я и решил, что моя будущая специальность после смерти тети тоже должна быть каким-то боком причастна к химии. Поэтому, видимо, я и выбрал МИХМ. Естественно, большую роль в этом выборе сыграли другие факторы: расположение ВУЗа, перспективность специальности, советы родителей и знакомых и прочие. Но, так или иначе, я поступил именно в МИХМ. И нисколько об этом не жалею.
Нашу семью грядущая Олимпиада затронула еще в конце 70-х, когда старенький стадион «Буревестник», расположенный на улице Щепкина (бывшей 3-й Мещанской), в окружении деревянных провинциальных одноэтажек, московское градоначальство решило в корне реконструировать и выстроить на его месте грандиозный Олимпийский комплекс, включающий огромный закрытый стадион и плавательный бассейн. Заодно решили перелицевать и перестроить весь Мещанский район от улицы Дурова (бывшей Божедомки) до Трифоновской улицы. Безжалостно была снесена вся Мещанская слобода, до этого представлявшая собой тихий заповедный уголок старой деревянной и одноэтажной Москвы. Множество деревянных домов, представляющих культурную и историческую ценность, просто снесли или подвергли сожжению, якобы по недосмотру. Очень хорошо помню зиму 1977-78-го года, когда на отделку внутренностей Олимпийского стадиона каждое утро ровно к семи часам привозили автобусами солдат стройбата, а в 19.00, уже в темноте, точно так же увозили обратно в часть.
Мой первый курс также не обошелся без злобного дыхания грядущей Олимпиады. Лекции по математическому анализу нам читал талантливый и вдумчивый молодой преподаватель Александр Львович Каламкаров. Перед зимней сессией он с горечью объявил потоку, что наш курс высшей математики будет здорово отдавать олимпийской символикой, поскольку из-за резкого сокращения учебного времени из него полностью исключены ряды, что было огромным упущением. Позже мне пришлось изучать ряды специально, отдельно и самостоятельно, и даже несколько раз, поскольку я поступил на инженерный поток Мехмата МГУ, уже после окончания МИХМа в 1984-м году.
А пока нас активно окучивал Комитет комсомола: после сдачи зимней сессии нашему потоку объявили, что мы, все до единого, будем обслуживать гостей Московской Олимпиады. Еще в начале сентября, сразу после поступления, я попросился в английскую спецгруппу, чтобы не потерять довольно прочные навыки иностранного языка. Несмотря на то, что я не заканчивал английской спецшколы, мой уровень «инглиша» был существенно выше «среднего по больнице». Поэтому я старался всячески его оберегать от стремительной и полной деградации, которую сулила ему вся наша ВУЗовская система нешатко-невалкого преподавания «технического английского». Мои языковые потуги возымели действие, и меня зачислили в спецгруппу, которую вела молодая «англичанка» Ирина Владимировна Федорова, очень симпатичный и знающий преподаватель. Правда, позже выяснилось, что учащиеся нашей спецгруппы не будут допущены до «иностранского тела»: это право давалось выпускникам другой спецгруппы, которую вела преподаватель той же кафедры по фамилии Арсеева. Моему сокурснику Андрею Маркову удалось попасть в спецгруппу О.В.Арсеевой, поэтому он единственный со всего потока работал на Олимпиаде по языковому профилю, в отличие от нас, сирых.
Нас же всем гуртом определили совсем в другую категорию: мы обязаны были в «добровольно-принудительном» порядке вступить либо в торговый отряд, либо в отряд гостиничных стюардов для работы в отеле «Измайловский», построенном специально для гостей Олимпиады. У меня же вышла такая история. При поступлении в МИХМ я подавал заявление на кафедру КАУХВЭТ (Конструирование Аппаратов и Установок Химии Высоких Энергий и Температур), под руководством профессора Серафима Николаевича Шорина. Однако после поступления меня по причине недобора абитуриентов зачислили в третью группу, которая относилась к кафедре КАХП (Конструирование Аппаратов Химических Производств), под руководством профессора Льва Самуиловича Аксельрода. Вышло так, что КАХПовцев набирали в торговый отряд, а КАУХВЭТовцев – преимущественно в отряд стюардов. В стюарды меня не тянуло, поскольку должность отдавала холуйством. После первой зимней сессии, которую я сдал досрочно и на одни «пятерки», замдекана А.Г.Климов вернул меня с КАХПа на КАУХВЭТ, в выбранную мною пятую группу, но я так и остался приписанным к торговому отряду, поскольку уже успел написать туда заявление.
Когда я так же досрочно, как и зимнюю, отлично сдал летнюю сессию, то по глупости сразу явился в Комитет Комсомола, откуда меня в тот же день направили на зачисление в булочную, находившуюся на углу Девяткина переулка и улицы Чернышевского (ныне это снова улица Покровка), почти напротив Казаковской церкви, что на углу Старосадского переулка, рядом с высотной «стекляшкой». Я примерно представлял себе, где находится эта булочная, но внутри ни разу не был, хотя частенько захаживал в соседнюю с ней кондитерскую. Девяткин переулок находится параллельно Армянскому, начиная с которого улица Мароссейка (в то достопамятное время – улица Богдана Хмельницкого) плавно перетекает в Покровку. Вдобавок это были мои родные места. Ведь родился я в Лепехинском тупике, возле самых Покровских ворот, а до переезда в Мещанскую слободу обитал в комнате просторной коммунальной квартиры большого дореволюционного шестиэтажного доходного дома на Покровском бульваре.
Едва я вошел в булочную, как меня плотно обступили молодые стройные девчонки в белых халатах. Откровенно говоря, я не ожидал подобного приема и слегка смутился от обилия чужого внимания. Девчонки наперебой тараторили, благо, я их не останавливал. Оказалось, что все эти девчата приехали в Москву по комсомольским путевкам. В Саратове, южной столице Русских хлебов, был подхвачен Всесоюзный почин ЦК ВЛКСМ и сформировано несколько летучих комсомольско-молодежных торговых бригад для поддержки Московской Летней Олимпиады. Эта женская молодежная бригада тоже была сформирована для ее укрепления. И я влился почти на пару месяцев в женский коллектив продавцов хлебобулочных изделий в качестве грузчика со знанием английского языка.
Бригадиром саратовских девчат была пронырливая особа по имени Таисия. Она несколько выделялась на фоне своих «зеленых» товарок, поскольку была на пару лет старше их и намного опытнее во всех смыслах. Вдобавок она мне сразу как-то не приглянулась, наверное, из-за суетливо бегающего взгляда узко поставленных злых и раскосых черных глаз. Узнав, что я пришел к ним один-одинешенек, Таисия тут же позаботилась о моей полной загрузке: при отсутствии в булочной других грузчиков я должен был теперь постоянно работать в аномальном режиме сутки-двое, вместо стандартного сутки-трое. Когда я заикнулся о переработке, та парировала, что в мой рабочий день входит масса свободного времени, которое я должен буду посвящать завтраку, полднику, обеду и ужину – минимум четыре или пять часов усиленного питания за суточную смену. А возможно, что и гораздо больше. Действительно, в суточном табеле, который мне уже на следующий день продемонстрировала проворная Таисия, выходило, что я только тем и занимаюсь на рабочем месте, что «хомячу», не переставая.
Так, в одиночестве, я проработал полторы или две недели, пока в нашу булочную не заявились четыре штатных бойца торгового отряда, сформировавшие полную бригаду грузчиков. Причем план их работы разительно отличался от моего: они должны были выходить в режиме сутки-трое. Я же продолжал появляться на рабочем месте в прежнем графике: сутки-двое, регулярно перемежаясь и путаясь с другими бойцами. Так продолжалось до самого конца августа, и никому не было до меня никакого дела. С тех пор я твердо усвоил, что ни в коем случае не стоит торопиться и проявлять чрезмерную деловую инициативу, как в моем случае. Если бы я спокойно дождался окончания сессии и появился в булочной вместе со всеми, то я бы работал в нормальном режиме и без перегрузки. Для меня же все завершилось довольно грустно: поскольку нары в подсобке были рассчитаны на одного человека, мне регулярно не хватало места, и я был вынужден отдыхать как попало. В итоге, я застудил себе трехглавые мышцы рук, которые до сих пор время от времени напоминают о себе регулярной ноющей болью, мешающей заснуть и пробуждающей утром вместо будильника. А ведь с тех пор прошло уже ровно 45 лет.

***

В девичьей комсомольско-молодежной бригаде было четверо девчат. Про ловкую бригадиршу Таисию я уже говорил. Кроме нее, там было еще три девицы: высокая и ладная блондинка Лариса Чистякова, которая мне нравилась больше всех, Галя Гадальшина, миниатюрная черноглазая красавица, и Валя, маленькая светло-русая, довольно нелюдимая и тихая девчонка с абсолютно невыразительной внешностью и отменной малозаметностью. Валю можно было иногда забыть, не заметить, не увидеть и не услышать в абсолютно пустой комнате. Но ко мне Валюша относилась совсем неплохо.
Лариса и Валя обычно попеременно сидели на кассе. Изредка их подменяла «Олененок» Галя. Таисия же кассу строго игнорировала. В это же время кто-то всегда должен был находиться в подсобке и следить за наличием хлеба на полках. Вскоре Таисия проявила себя в полной мере. Как-то раз я пришел на смену к восьми утра, как обычно, и застал Лариску в слезах. Оказывается, вчера она сидела целый день на кассе, а нынче выяснилось, что у нее обнаружилась довольно приличная недостача. Причем покрывать ее вынуждена будет сама Лариска. Остальные девчонки были убеждены, что деньги из кассы могла взять лишь Таисия. Но та уперлась, что вся вина лежит на Чистяковой. В конце концов, всей бригадой порешили, что частично покроют недостачу вместе, но основную сумму заплатит Лариска. С тех пор к ней прилипло прозвище «Бедный слоник».
Как-то раз я разговорился с Лариской и с удивлением узнал, что в ее семье никто и никогда не работал в торговле, а оба родителя имели высшее образование и очень порицали ее за то, что она устроилась на работу в булочную. Не помню, кем был ее отец. Кажется, инженером. Мама ее работала в школе учителем словесности. Я ее уверял, что ей непременно следует пойти по стопам родителей и поступить в ВУЗ. Но Лариска была упряма, упирала на принцип и собиралась сама пробивать себе дорогу в будущее.
У нее очень скоро появилась довольно странная привычка: к месту и не к месту она частенько задавала окружающим странный своей полной абстрактностью вопрос:
- Три ореха – это куча или не куча?
Я решил найти на него точный ответ. Поскольку – рассудил я – три ореха никак не могут образовывать несколько слоев, то однозначно: три ореха – не куча. Однако, если их расположить треугольником, то в середочку можно положить четвертый орех, образующий второй ярус. Отсюда следует, что четыре ореха способны образовать кучу. Результат я подробно изложил Лариске, избавив себя от повторения вопроса об орехах.
Уже спустя несколько лет я встретил Лариску Чистякову в одной из булочных в районе Елоховской церкви, прямо напротив старого здания МИСИ (Московского инженерно-строительного института). Она сиротливо сидела на кассе. От ее былой кипучей энергии не осталось и следа. Лариска крепко зависла в Москве без малейшей надежды на улучшение ситуации. Жила она по-прежнему одиноко, в захолустном общежитии работников торговли. Больше я ее с тех пор не встречал. Но мне она была тогда искренне рада: сразу просияла и заискрилась. О прочих девчонках из  Саратовской комсомольско-молодежной олимпийской бригады ей ничего не было известно, кроме того, что Таисия после той Олимпиады резко пошла на повышение в Главке.
Необходимо немного рассказать об общей ситуации в Москве. Перед Летней Олимпиадой 80-го года, в предчувствии серьезного международного события, Власти начали заново перекраивать и чистить столицу. В середине 70-х была начисто снесена Домниковская улица (Домниковка) с переулками, и Москва лишилась знаменитых Домниковских бань, которые питались дивной Мытищинской водой из Ростокинского водопровода. Глава столицы В.В.Гришин, воодушевленный успехом Нового Арбата, который старые москвичи прозвали «вставной челюстью столицы», решил удлинить улицу Кировскую (Мясницкую), прорубив так называемый Новокировский проспект. Там мы имеем сейчас уродливый и почти безлюдный проспект академика Сахарова.
Незадолго до Олимпиады снесли роскошные исторические Старые Пресненские бани, построив вместо них новые Краснопресненские в Столярном переулке. Однако наблюдая за нынешними изменениями в столице, советские реконструкции и перестройки кажутся детскими забавами. А вообще, Летняя Олимпиада, в основном, пошла Москве во благо, поскольку оголила действительность. Из столицы «за 101-й километр» были выдворены все мало-мальски спорные лица и элементы – до конца августа 1980-го года. Москва словно обновилась физически и морально. Исчезли заторы, очереди, пробки. Даже воздух как-то очистился и снова стал свежим. По улицам стало приятно ходить. Раньше мы с отцом любили гулять по старой части Москвы. Потом отец постарел и начал болеть, а у меня появились свои дела и новые интересы – и это занятие прервалось. А тут, на фоне обезлюдевшей столицы, мы с ним снова вышли на прогулку вдоль Москвы-реки.
В московских центральных гастрономах и универмагах, а также в метро все объявления стали произносить внятно, на русском и английском языках. Вспомнился «бородатый» анекдот времен Олимпиады-80:
В Елисеевском магазине раздается общее громкое объявление по радио:
- Уважаемые товарищи! Портвейн «№ 72» закончился.
- Ladies and Gentlemen! Portevine «Number Seventy Two» is over. Thank You!
Если кому-то это непонятно в силу возраста, то 72-й портвейн считался самым хулиганским и «неинтеллигентным» пойлом эпохи Л.И.Брежнева. Его употребляла всякая шпана и деклассированные элементы, включая студенчество. Поэтому сам факт его упоминания на английском языке казался сплошным абсурдом. Какой же американец или англичанин будет пить такую бурду? Ведь у них есть бренди, виски, бурбоны, коньяки, кальвадосы, мастики, граппы, шнапсы и прочее. А тут – 72-й портвейн! Бр-р-р-р!!!
Однако, я здорово отвлекся. Итак, все мы, оставшиеся в Москве, с нетерпением ждали начала Олимпиады. Казалось, что она тут же изменит к лучшему всю нашу заскорузлую житуху, и та моментально засияет новыми свежими красками. Но еще до своего начала Московская Олимпиада оказалась омрачена довольно скверными делами. А дело было в том, что по согласованию с новым Правительством соседнего Афганистана, Политбюро ЦК КПСС приняло коллегиальное решение о вводе туда «ограниченного воинского контингента». То есть, СССР начал боевые действия на территории чужого суверенного государства. В связи с этим Правительство США с подачи Конгресса приняло решение о бойкоте Московской Летней Олимпиады. Тем не менее, большинство национальных Олимпийских Комитетов Московскую Олимпиаду поддержало. Бойкот полностью приняли только страны НАТО: США, Великобритания, Франция, ФРГ, Норвегия и кто-то еще, кажется, Канада и Австралия. Да и в этих странах нашлись желающие приехать в Москву на праздник спорта. Но отчасти праздник был подпорчен.

***

Несмотря на то, что на отсып и восстановление сил после напряженной смены суточного грузчика уходило довольно много времени, мне все-таки удавалось ходить-гулять по Москве и наблюдать некоторые примечательные факты Олимпийской жизни. Так, почти на всех людных перекрестках и площадях были установлены до этого не виданные прежде сине-белые ларьки с «буржуйским» напитком «Пепси-кола».
Прежде я пепси-колу не пробовал. Однако, мой одноклассник Миша Мзареулов был младшим сыном главного снабженца Олимпийского Комитета СССР. Поэтому, когда Мишке стукнуло 16 лет, его мама в ультимативной форме объявила, что нормальный интеллигентный мальчик обязательно должен отметить эту дату в кругу друзей и одноклассников. Миша, как интеллигентный мальчик, ее послушался и, хотя у него отродясь не водилось друзей, позвал домой одноклассников. Все выглядело вполне пристойно, но сущим «гвоздем программы» было фотографирование приглашенных на моментальный цветной «Полароид» и самая настоящая «Кока-кола» в алюминиевых банках! До этого мы о ней лишь что-то слышали, а главной ассоциацией с кока-колой был «Колалоковый» лимонад из слегка глумливого чехословацкого пародийного вестерна «Лимонадный Джо». Этот фильм многие из нас знали почти наизусть, поэтому тот вечер с ящиком баночной кока-колы все приглашенные запомнили надолго. Надо сказать, что фирмы «Кока-кола» и «Пепсико» долго бодались за право торговать на Московской Олимпиаде. В результате победила «Пепсико», которой было дано право установки ларьков с напитком во всех Олимпийских городах Союза плюс торговля на олимпийских объектах едким апельсиновым напитком оранжевого цвета по имени «Фанта».
Но фирма «Кока-кола» тоже не осталась в накладе. Она все-таки отвоевала право поставки своего напитка в Представительства национальных сборных команд в Олимпийской деревне и на объекты Московской Олимпиады. Вот только там и продавалась «родная» баночная кока-кола, которую мне довелось испробовать парой лет ранее, на Мишкином дне рождения, в марте 1978-го года. Конечно, это было немного не то, на что рассчитывали фирмачи из «Кока-колы», но теперь многим даже невдомек, что в те времена само регулярное употребление «буржуйской» газировки воспринималось некоторыми показными и фанатичными партийно-комсомольскими активистами как предательство Родины, не больше и не меньше. Так или иначе, на Малой Сухаревской площади, между метро «Колхозная» и хозяйственным магазином, что напротив кинотеатра «Форум», тоже был установлен такой вот ларек с «Пепси-колой», а в нем торговали ребята из торгового отряда Московского энергетического института, с которыми мы в то лето быстро познакомились и скорешились.
Мало того, у меня в недрах кресла-кровати, на котором до армии спал мой старший брат Николай, до сих пор хранится початая пачка «пепсикольных» пластиковых стаканов, считавшихся одноразовой тарой и подлежавших выбросу в мусорную урну после употребления напитка. Однако мои рачительные соплеменники, видя несомненную пользу таких стаканов, выпив бутылку-другую пепси-колы у ларька, не торопились скомкать одноразовую тару и выкинуть в недра мусорки. Многие их сохранили и до сих пор держат в заначке: авось подорожают настолько, что будут выгодным предметом торговли. Однако большинство избавилось от них еще во времена Перестройки, при переезде на новую квартиру или во время очередного ремонта. А у меня они до сих пор бережно хранятся и ждут своего часа, чтобы вылезти из тьмы заначки на свет Божий.
Должен особо отметить, что руководство фирмы «Пепсико» отнеслось к оборудованию своих торговых точек со всей возможной серьезностью. Студентам, которые были набраны в торговые отряды, выдали бесплатную спецодежду: белые футболки-поло с круглым логотипом компании «Пепсико» и настоящие темно-синие джинсы из природной американской долгоиграющей «джинсы». Это было настоящее сокровище, которое слегка омрачали узкие белые лампасы, вставленные во внешний шов для пущего приобщения к «лицу компании» «Пепсико». Но ребят-продавцов такая малость нисколько не смущала: получить бесплатно в качестве спецовки не черный сатиновый халат, а «родные» фирменные линючие джинсы – это было что-то!
Часть МЭИшников была послана на Олимпийские объекты – стадионы и спортивные площадки – где они занимались продажей пепси-колы и фанты. Одному из друзей моего приятеля-продавца ларька здорово не повезло: он бодро вскрывал открывалкой бутылочки с оранжевой фантой, а спустя пару-тройку недель у него на сгибе большого и указательного пальцев правой руки, которой он держал открывалку, образовалась болезненная язва. Оказывается, зловредная фанта содержит в своем составе изрядное количество ортофосфорной кислоты, поэтому работать с ней рекомендуется в резиновых перчатках. Все это я узнал уже позже, задним числом, изучив многократно всевозможные курсы общей и неорганической химии и проштудировав кучу справочников типа «Вредные вещества в промышленности». А пока, во время Московской Олимпиады, мы постигали жизнь чисто эмпирически: на вкус, на цвет, на слух, на боль, на запах. Для друга же моего приятеля из МЭИ эта рана оказалась совсем не пустячной: залечивать ее пришлось долго и упорно, уже после Олимпиады.
Я же в режиме сутки-двое продолжал приезжать к восьми утра на суточную смену, укреплялся духом и приступал к исполнению обязанностей грузчика. Должен сознаться, что должность эта не несет в себе никаких существенных особенностей, достойных увековечивания на страницах мемуарных живописаний. Работа как работа, даже не вполне квалифицированная, но требующая определенных навыков. Из них главный – терпение.
Самым дорогим хлебом был «Саратовский калач», крупный белый сдобный подовой хлеб, испеченный из муки высшего сорта, который был весьма вкусен и долго не черствел. Стоил такой кругляк целых 32 копейки. Немного дешевле – 28 копеек – стоил квадратный «Ситный белый», завернутый в бело-розовую вощеную бумагу, отчего он мог лежать неделями, не портясь. 24 копейки стоил большой «Нарезной» батон из муки высшего сорта. 22 копейки стоили простой белый батон и подовой кругляк «Столового» полуржаного хлеба, на мой взгляд, самого вкусного из всех видов черного хлеба. Не то 20, не то 21 копейку стоил малый батон белого «Нарезного» из муки первого сорта. А самым дешевым белым хлебом была «Городская» булка за 7 копеек, которую мы в семье обычно и ели. На их белом фоне выделялись буханки «Черного» и «Бородинского» с тмином за 18 и 19 копеек, соответственно, и сладковатый «Рижский» с тмином за 20 копеек, выглядевший по форме как белый, но почти черный по составу. С ним, в виде бутерброда с маслом, было чрезвычайно вкусно пить чай и кофе, и он долго не портился.
Из пекарни обычно привозили сладкую выпечку, которую я не жаловал, за исключением вкуснейших «Калорийных» булочек с изюмом за 7 копеек. Среди этой сладкой ерунды были ватрушки, кренделя, сочники, пирожные разного рода и племени. Возила все это богатство женщина-шофер, а сроки поставки были произвольными.
Обычно разгрузка очередной машины с хлебом не представляла ничего особенного. Кроме утреннего черного ржаного. Его почему-то всегда привозили под утро, когда сон особенно сладок и крепок. Ты лежишь, пригревшись, под стеганым боком спального мешка на верхнем ярусе нар в подсобке, а снаружи, по предутреннему холодку, накатиком, под уклон, бесшумно, к окошку булочной подъезжает машина с хлебом. Раздается повизгивание плотно подогнанных тормозов, и в окованное оцинкованной жестью оконце грубо колотит рука нетерпеливого водителя хлебовоза:
- Эй, хозяйка, открывай лавку! Принимай ржаной!
Ты мало-помалу начинаешь приходить в себя, сбрасывая сон, тряся спросонья головой и продирая заспанные очи. А тебя уже торопят, понуждают разгружать машину, требуют шевелиться быстрее, трясут накладными. Ты вяло сползаешь с нар, пошатываясь от недосыпа, ищешь угнанные куда-то и кем-то кроссовки, «на автомате» натягиваешь их на ступни, не шнуруя, отворяешь окошко и, согнувшись в три погибели, обреченно лезешь на предутренний холодок наружу. И почему этот предутренний ржаной черный хлеб такой сырой и тяжелый?
Но вот – товар погружен, принят и оформлен. Ты готов снова забраться на полку и досмотреть крайне интересный, не законченный и поэтому такой желанный сон. Но снаружи снова кто-то громко тормозит: пригнали просроченный фургон из пекарни. За рулем маленького ИЖа-«каблучка» сидит пожилая женщина-водитель. Она все тебе расскажет о состоянии дорог и зависимости умения шоферить от уровня оплаты труда, разъяснит, как можно не вписаться в поворот на Калиниском проспекте. Заказанный вчера с самого утра «каблук» так и не доехал вечером до нашей булочной, а сегодня утром – будьте любезны! На дорогах уже бодро и оживленно задвигался разнообразный транспорт, розовый рассвет осветил Матушку-Столицу, занялся новый день. А ты снова не выспался. И до вечера еще далеко-далеко. День еще только начинается, а тебе уже не терпится, чтобы он завершился. А ведь надо еще сделать целую кучу странных, но абсолютно необходимых дел. И очень хочется спать.
Однако не все дни начинались так кисло. Были вполне благополучные дни. Например, нашу булочную регулярно посещала маленькая веселая бабулька, которая всегда и всех веселила своим гротескным видом и острыми замечаниями. Носила она одно и то же серое в мелкий горошек стиранное-перестиранное платьишко, на голове у нее был повязан белый платочек, а в руках – вечная авоська с продуктами. Кажется, я предложил сделать ее «лицом» нашей булочной. Сперва меня дружно подняли на смех, а потом прислушались. Мы даже устроили целую фотосессию с этой бабулькой. У меня даже где-то сохранились кадры, на которых я, облаченный в черный рабочий халат, вручаю бабушке батон или буханку хлеба.

***

Если только работать, то жизнь так и пройдет мимо, не коснувшись тебя своим крылом. Поэтому надо стараться жить полноценно. Хотя для меня это затруднительно: ведь я – трудоголик. И личная жизнь не сложилась. Поэтому работа была и является для меня главным приоритетом. Это досадно. Выходит так, что основную массу жизни я прожил как бы впустую, потратив ее всю на трудовые будни, что теперь почти и не оплачивается, в особенности, для бюджетников, к которым я отношусь. Говорят, что жить надо для себя, любимого. А я всегда старался сделать благо людям, Родине, России. В итоге – ни семьи, ни детей, ни денег, ни благодарности потомков. Все – впустую.
Теперь главный приоритет или, по-английски, тренд  – хапнуть побольше. Но меня мои родители воспитали совсем по-другому. Они сами всю жизнь честно работали на благо народа и вырастили двух сыновей: старшего, Николая, и меня. Николай еще в школе под влиянием одноклассника Бори Бершадера предал наши семейные ценности и погнался в 90-х за «длинным рублем». В 1997-м году он был убит вместе с женой в новой квартире. Перед тем он горько сокрушался, что родители его неправильно воспитали: ловчить, врать и воровать не научили. А теперь и мой жизненный путь идет к финалу. Прежней страны давно нет, ее тоже убили. И память о ней нынешние ловкачи – апологеты сатанинского капитализма – пытаются навеки извести вместе с духом Руси, маскируя собственную адскую алчность гимнами о «рассеянском» патриотизме. Грустно это. Но надо жить!
Наверное, именно поэтому я пишу сейчас эти строки, надеясь, что кто-то их прочтет и проникнется духом ушедшей эпохи, примет сердцем чужую боль и переживания, окунется душой в атмосферу 80-х, примет их в себя и приобщится.
Ведь все мы – люди. Но все – разные. Например, для меня подлинным праздником жизни стал один из теплых июльских дней, когда в нашу булочную неожиданно привезли почти невиданный в 80-е годы дефицит – черный крупнолистовой индийский чай высшего сорта. Для нашей семьи, где всегда почитали и ценили черный байховый чай, это был весьма достойный дар. Отец иногда заваривал и пил молотый кофе, порою покупал растворимый порошок на завтрак, а мама его просто на дух не выносила. В семье у нас принято было пить именно чай. Когда я выкупил и принес с работы 20 или 30 пачек разом, отец сразу оценил мой бесценный вклад в благосостояние и довольство семьи.
- Вижу, что ты становишься ответственным человеком – семью не забываешь, - одобрительно молвил он, глядя, как я расставляю пачки чая на кухонной полке. Мама на радостях даже затеяла печь пирог с ягодной начинкой, что делала крайне редко. Мне было приятно, что и я приобщился к семейным тратам и принес пользу.
Но все удобства от работы в булочной, похоже, только этим чаем и ограничились. Больше подобных дефицитных товаров к нам не поступало, хотя, должен сказать, снабжение в Москве во время Олимпийских игр здорово улучшилось. Очередей в магазинах не было, поскольку «колбасные» электрички в Москву прекратились. Как этого удалось добиться, мне по сей день неведомо. Возможно, что по всему Подмосковью проверяли документы у приезжих, не позволяя им часто ездить за продуктами в столицу. А может быть, Органы внутренних дел действовали по-другому. Короче, я не в курсе.
В магазинах продавались все товары, для приобретения которых в иное время требовалось выстаивать долгие очереди из-за обилия покупателей. Москвичи как-то очень быстро успокоились, и очереди моментально рассосались. Дефицитом всегда в то время была «сухая», то есть, копченая или полукопченая колбаса, красная рыба холодного и горячего копчения,  черная и красная икра, туалетная бумага, которую сразу разбирали, и какие-то шмотки. Я помню, что за период Олимпиады несколько раз в московских спортивных магазинах и в «Рабочей одежде» на Сретенке «выбрасывали» фирменные джинсы «Леви Страус», «Ли», «Супер Райфл», «Рэнглер» (который обычно называли «вранглером») и линючие польские, фирм «Одра» и «Полсон». Но мне тогда не посчастливилось угодить на удачную распродажу. Тем более, что денег было мало, жили довольно скудно и прижимисто. Первые «настоящие» джинсы я купил лишь через год с небольшим, после «богатого» Воскресенского стройотряда. Это был польский джинсовый костюм – брюки с жилетом – фирмы «Комес». Качество ткани было просто поразительное. Если джинсы я носил лет 15-17, если не больше, то жилет до сих пор преспокойно висит у меня в шкафу, дожидаясь либо моего резкого похудания до студенческих кондиций, либо того, кому я его подарю в качестве привета из 80-х годов.
Конечно, мне хотелось попасть на какие-нибудь интересные спортивные соревнования и приобщиться к гостям Олимпиады. Но игровые виды спорта меня абсолютно не интересовали, а билеты на бокс, борьбу и фехтование оказались в большом дефиците. Один раз мне кто-то предложил «горящие» билеты на волейбол, который, если я не ошибаюсь, проходил в новой «каракатице» (так прозвали спортивный зал «Дружба») в Лужниках. Но я отказался, поскольку волейбол меня никогда не интересовал, да и билеты «с рук» оказались невероятно дороги. Еще один раз я чуть не попал на соревнования по плаванию, но что-то меня тогда отвлекло. Короче, ни на одном из олимпийских соревнований я так и не побывал. Но ущерба особого не испытываю.

***

Работал я грузчиком не один. В той бригаде, что приписали к нашей булочной, было в общей сложности еще четверо бойцов, кроме меня. Со мной получалось 5 человек, но это число на 4 нацело не делится, поэтому, работая в режиме сутки-двое, я постоянно оказывался лишним в суточном наряде. Мне это в конце концов надоело, и я поехал в Торг, ведающий в том числе делами студенческих отрядов, чтобы разрешить это форменное беззаконие. Там меня выслушали, покачали головами и приняли решение, что поскольку мой табель расписан правильно по существу, то я вынужден продолжать работу в прежнем режиме. Взамен я могу закончить срок несколько раньше, но потеряю при этом в деньгах. Я решил в деньгах не терять и скрепя сердце продолжил работать в старом режиме. Сейчас я уже не помню, кто был командиром нашего торгового отряда. Да это и не важно. Просто я усвоил, что все вопросы надо решать самому и делать это грамотно, поскольку всем на тебя плевать с высокой башни, мягко говоря.
В нашей булочной со мной тогда работали: Яшка Фильдштейн, Левка Лившиц, Валерка Зеленцов и, кажется, Виталик Гарбер – все из второй группы. Ни с кем из них я так и не сошелся близко, поскольку говорили мы, говоря откровенно, на разных языках, хотя использовали для общения русский. Ближе всех мне удалось сойтись с Левкой Лившицем. Видимо, из-за того, что он какое-то время занимался вольной борьбой, а я – самбо. Но этим наше общение, в принципе, и ограничивалось. То ли сказалось то, что я был на особом положении из-за особенностей трудоустройства, то ли меня не любили потому, что я играючи решал любые задачи по всем предметам, то ли потому, что я досрочно сдавал сессию «автоматом» и частично без экзаменов. Короче, я оказался оторван от коллектива, хотя никогда не задавался, не задирал нос и не «строил понты».
Очень скоро Лившиц, сраженный неземными прелестями юной Гали Гадальшиной, начал за ней плотно ухлестывать. Начал он с того, что при общем скоплении персонала показал фокус: быстро падал из положения стоя на свою широкую задницу без малейшего ущерба последней – на прямых ногах и быстро сгибаясь в пояснице. Он просто использовал закон сохранения момента импульса, и больше ничего. Однако Галю ему удалось глубоко поразить этим нехитрым трюком. Чем окончилось дело, я не знаю.
Но женился Левка спустя год или два на нашей сокурснице из его же группы, взяв ее фамилию. Отныне он назывался Лева Гришин, что было вполне созвучно прежнему наименованию. Хотя я очень хорошо запомнил, как чрезвычайно склонный к аферам и провокациям мой одногруппник Сашка Максимов на четвертом курсе, на «картошке», демонстративно громко кричал на все морковное поле:
- Лева! Лившиц! Послушай меня! Лившиц! Отзовись!
Потом Сашка сделал вид, что спохватился, что-то неожиданно вспомнив, и, так же демонстративно смачно хлопнув себя по лбу, снова продолжил звать сжавшегося, замершего, остолбеневшего и упорно не отвечающего на эти крики Левку:
- Ой, прости, забыл, Лева! Не Лившиц! Гришин! Лева! Гришин! Откликнись!
Тот, в конце концов, все-таки на «Гришина» отозвался, и они уединились, уйдя от коллектива подальше в поле и обсуждая там какие-то важные профсоюзные вопросы. Но на Лившица Левка больше никогда не откликался. А вскоре его весь наш курс единодушно стал называть за глаза не иначе как «Грившицем». И никто с этим ничего не смог поделать – так вышло.
А вот что сделалось с бедным «Олененком» Галей Гадальшиной, мне не известно. Она так и пропала из поля моего зрения с окончанием Летней Московской Олимпиады и моим уходом из торгового отряда а конце августа. Думаю, что она была Левкой Лившицем банально обманута и без зазрения совести брошена. Хотя, откровенно говоря, девчонка она была хорошая, честная и не вредная. А Лившиц ее, ой, простите, Гришин, поматросил и бросил. Такая вот грустная история.
Возможно, что вокруг кипели и бурлили «африканские» страсти. Но я как-то не приучен к сплетням и слухам. Однажды на втором курсе меня известили по секрету, что я, оказывается, на ком-то уже давно женился, и скоро у меня появятся дети. Мне об этом под большим секретом и на ушко рассказал все тот же пресловутый Сашка Максимов. Но он всегда был горазд приврать и посплетничать. Помню, что познакомились мы с ним на перемене, кажется, лекции по теоретической механике, проходившей в одной из поточных аудиторий четвертого этажа нашего исторического корпуса – в прошлом – дворца князя Куракина. Он тогда спросил меня, не являюсь ли я потомком Веневитинова. Я кратко ответил, что не являюсь, и продолжил спокойно конспектировать лекцию.
Если поначалу в Москве царило какое-то воодушевление, то дальше, по мере прохождения Олимпийских турниров, все скрасилось и превратилось в обыденность и привычную рутину. Но тем и хороши Олимпийские игры, что проходят они раз в четыре года и не успевают за этот короткий срок приесться. К завершению Московской Летней Олимпиады мы вполне свыклись с тем, что жизнь в Москве сделалась удобной и комфортной, а население изрядно сократилось. К хорошему привыкаешь удивительно быстро. И вообще, человек такая скотина, что может привыкнуть почти ко всему.
Так, например, мне почти удалось привыкнуть к аномальному трудовому режиму – сутки-двое. И когда мне как-то раз довелось работать в режиме сутки-трое, то я поразился просто фантастическому обилию свободного времени. А однажды сходил в Астраханские бани, попарился и начисто отрубился, сладко проспав почти до самого утреннего выхода на смену. Иногда мы перезванивались с одноклассниками и выясняли, кто и где работает во время Олимпиады. Выяснилось, что практически все, с кем я общался после окончания школы, был занят на олимпийских объектах или в торговле.
Однажды мне довелось пообщаться с кем-то из группы, кто работал стюардом в гостинице «Измайлово». Выяснилось, что ребятам выдали спецовку в виде полушерстяных спортивных костюмов красно-синего цвета, состоящих из тренировочных трикотажных брюк и олимпийки, а также сшитые по лицензии замшевые кроссовки немецкой фирмы «Адидас». Кроссовки можно было выбирать по цвету: красные, черные, зеленые и синие. У этих кроссовок имелись две скверные особенности. Во-первых, их белые подошвы из пенополиуретана были плохо термообработаны и примерно через год-полтора рассыпались трухой. А, во-вторых, при попадании в дождь краска легко смывалась и окрашивала ноги. Причем с ног ее смыть было уже невозможно. Оставалось ждать, пока она сойдет со временем сама. Наиболее стойкими были синяя и зеленая краски. Потом на занятиях по физкультуре почти половина потока была одета в одинаковую олимпийскую форму: красные олимпийки с вертикальными контрастными полосками на груди и животе и темно-синие брюки с белым лампасиком, а также лицензионный разноцветный замшевый «Адидас» на ногах. Смешно!
Кстати, заработав в торговом отряде некоторую сумму, я отчасти потратил ее именно на спортивный костюм, поскольку теперь, после летней работы в торговом отряде появляться на физкультуре в советских дешевых синих копеечных трико с оттянутыми коленками мне казалось неудобным. И пользуясь кратким «олимпийским» изобилием, я наконец купил себе в конце августа, уже после окончания срока торгового отряда, болгарский черный спортивный костюм с красно-белой контрастной отделкой в виде широкого лампаса, состоявший из вполне достойных трикотажных двухслойных брюк с парой боковых карманов и одним – на молнии – сзади, и олимпийки, которая имела лишь один карман на груди – слева, но оказалась раза в два более долгоиграющей, чем брюки. В общей сложности я носил ее почти двадцать пять лет. А брал ее с собой всюду, где только не побывал за это время. И она верой и правдой мне служила в любой ситуации. Вполне возможно, что она еще до сих пор прячется в моем шкафу. Надо будет проверить.

***

Удивительно, но за все время Олимпиады дождь лил всего два или три раза. И вообще, погода тогда в Москве стояла прекрасная, хотя за город все равно тянуло. Но поскольку дачи у нас никогда не было, а времени в режиме сутки-двое катастрофически не хватало, то в это лето мне купаться не довелось вообще. Если бы я знал, чем обернется для меня это лето. Из-за регулярного недосыпа в холодной подсобке добротного кирпичного средневекового дома я застудил дельтовидные мышцы обеих рук.
Обязанности грузчика сводились к регулярной разгрузке лотков с хлебом, привозимых крытыми грузовиками-хлебовозками с хлебокомбинатов и пекарен, а также к регулярной подаче батонов и буханок хлеба с лотков из подсобки на стеллажи, выходящие фронтальной стороной в торговый зал. Руки поэтому всегда должны были быть чистыми. Времени сачковать в рабочую смену никогда не было. А вечером, когда почти все машины заполняли стеллажи в подсобке лотками со «свежаком», можно было немного передохнуть, выпить чайку с коржиком, почитать книжку или потрепаться о какой-нибудь ерунде с девчонками из комсомольско-молодежной бригады. Ночью же следовало спать, дабы сил хватило до начала следующей рабочей смены.
 Именно ночью, видимо, я и застудил плечевые мышцы. Сначала я даже не понял, что со мной случилось, поскольку симметрично стали ныть обе стороны тела. Когда я активно чем-то занимался, то занятие полностью меня поглощало, и ничего не болело. Ныть мышцы начинали, когда я был в покое и ни на что не отвлекался. Узнал я об этом, лишь когда в самом конце августа пригласил в кино знакомую девушку.
Мы сидели рядом в кинозале, и я вдруг почувствовал, что у меня с обеих сторон плечи пронизывает страшная ноющая боль. Я уже не мог полноценно следить за сюжетом кинокартины, поскольку мне моментально сделалось не до нее. Кажется, это был отечественный детектив «Сыщик», а смотрели мы его в синем зале кинотеатра «Зарядье». Я заерзал и начал растирать мышцы руками, а девушка, как я вспоминаю, тут же сердито зашикала на меня, поскольку моя странная активность начала мешать ей смотреть кино. Я не стал ее пугать и постарался сидеть спокойно, но невыносимая боль постоянно то и дело возвращалась и отвлекала на себя все мое внимание. Это был уже конец августа, когда пора было завершать работу в торговом отряде.
Когда наступил последний, завершающий день Олимпиады, мы с родителями собрались перед телевизором. У меня как раз был выходной. Несмотря на то, что телевизор у нас черно-белый, красочное Закрытие Летней Олимпиады поразило всех до глубины души. А когда Олимпийский Мишка-талисман улетел в небо на связке воздушных шаров, маму с папой пробила слеза – так за это время прониклись они праздником спорта. Действительно, расставаться совсем не хотелось. Никогда не забуду это Закрытие и Мишку на шарах в Московском небе. Говорят, что шары пришлось потом расстреливать из огнестрельного оружия, чтобы Мишка опустился именно там, где следует. А то потом не отыщешь в Подмосковных лесах. Но обошлось.
А у меня после Олимпиады в душе осталась какая-то опустошенность. Скоро все возвратится на круги своя. Надо будет идти на занятия в институт. С другой стороны, я соскучился по учебным занятиям и по ребятам с потока. Ведь мне просто необходимо было сделаться высококлассным специалистом. Я даже из-за этого абсолютно перестал читать беллетристику, посвящая все время изучению профессиональной литературы по специальности: математике, физике, теплообмену, химии, материаловедению и прочее.
Знал ли я тогда, что при попытке оформить временную нетрудоспособность из-за застуженных мышц рук эскулапы объявят меня симулянтом. Работающая в медпункте МИХМа безмозглая дура-врачиха заявила мне, что она насмотрелась за свой век на разных симулянтов, но такого наглого, как я, еще не видела. Она категорически отказала мне в срочной медицинской помощи и настрочила резолюцию, согласно которой я при любом раскладе обязан ехать на сельхозработы. Мало того, эта тварь пообещала непременно написать персональную докладную в мой деканат, где будут описаны все мои «выкрутасы» на предмет возможного освобождения от «картошки».
В результате, я был вынужден собирать вещички и ехать в совхоз «Полянки» на сельхозработы вместе со всем потоком. Уже позже я выяснил, что целая куча симулянтов прекрасно подготовилась к осени и заранее заготовила себе «липовые» справки об освобождении. И все прекрасно у них прокатило. А у меня до сих пор регулярно возвращаются ноющие боли в плечевых суставах. Позже мне все-таки был поставлен медицинский диагноз: хронический миозит плечевых мышц или что-то в этом духе. Но диагноз мне поставили уже после поездки на сельхозработы, в конце октября. Видимо, так и помру, не вылечившись от этой злой напасти.
Еще помню, что сочинил целую поэтическую оду, посвященную грядущей поездке на сельхозработы. Только вот никак не могу ее найти, чтобы приобщить к остальной писанине. Да и Бог с ней, с одой! Одним словом, то, что нас не убивает, делает лишь сильнее. Вот и я сделался, видимо, гораздо сильнее, превозмог себя, не стал распускать нюни и поехал вместе со всеми в совхоз «Полянки», на границу Московской и Рязанской областей. Но об этом я уже успел написать в «Оде «картошке»». Кто не читал – милости просим на портал «Проза.ру».
И вот еще. Каждое свое действие я теперь старался внимательно и всесторонним образом обдумывать. Именно тогда я в первый раз всерьез задумался о том, что в нашем физическом мире все протекает по-прежнему: добро вечно борется со злом, а зло спешит и пытается вывернуть наш прекрасный мир наизнанку. Нет, добро и зло отнюдь не равноценны. Мир существует именно благодаря добру и, по идее, должен быть прекрасен, неповторим и удивителен. Но зло, возникнув однажды, все никак не уймется. Оно знает, что изначально бесплодно и слабо. Поэтому главное ее оружие – обман и подлость. И если бы все мы держались сообща и не упускали зло из виду, то и шансов у него на возникновение и дальнейшее развитие не было бы просто никаких.
Но мы все время наступаем на одни и те же примитивные и дурацкие грабли: врем, обманываем, ловчим, тешим себя пустыми надеждами на то, чего быть никогда не может. И тем самым вновь и вновь возрождаем зло, делая его сильнее и укрепляя день ото дня. Главное потворство силам зла состоит даже не в активной их поддержке. Мы укрепляем их своей безалаберностью и ленью, отсутствием анализа жизненных ситуаций и беспредельным равнодушием к ближним. Одно лишь внимание друг к другу способно отразить зло. Но мы не желаем утруждать черепную коробку даже примитивной работой мысли. Мы просто ленимся хотя бы изредка пошевелить извилинами головного мозга. А ведь если бы мы все сообща хотя бы изредка слегка шевелили мозгами и системно думали о том, как нас пытаются обнести и развести, то у зла не осталось бы ни единого шанса на успех. И поэтому, упорно разобщая нас друг от друга, зло продолжает побеждать нас вновь и вновь. Потому нам и кажется, что оно всесильно и непобедимо. Мы сами ему в этом потворствуем.
А ведь наш мир изначально прекрасен, а жизнь удивительна и замечательна. Так давайте, люди, не будем делать ее хуже! Это вполне в наших силах.

Москва. Август 2025.